Омилия

От обычного захоронения некрополь отличается известностью захороненного лица. Сама по себе могила для каждого православного христианина есть место молитвы, заупокойных богослужений, поддержания захоронений в благопристойном виде [1, 42]. Благодаря общественной значимости некрополей священнику, миссионеру, церковному педагогу и православному экскурсоводу легче пробудить интерес у слушателей и, пользуясь возможностью, затронуть темы основ православной веры, загробной участи, заупокойных богослужений, важности поминовения на Литургии [2, 51], истории Церкви и государства, подвижничества и святости.

На Северной Бериславщине к особенно известным могилам, массовым и одиночным захоронениям относятся некрополи Григорие-Бизюкова монастыря,  Каменской сечи, храма Покрова Пресвятой Богородицы с. Качкаровка и руин храма Архангела Михаила на территории прежнего расселения с. Меловое (теперь Мыловое), перенесенного через залив Днепра после затопления котловины Каховского водохранилища.

Знаешь, любить – это, очень не просто…
Взрослым – не просто. С годами душа,
Не омываясь, греховной коростой
Так зарастает, что трудно дышать –
Души забиты по горло – у взрослых…
Дышит любовь лишь в душе малыша.

Слышал ли ты аромат малыша?
Ландышем, росами… нежно и просто.
Чу… он едва уловим…, но не взрослым!
Взрослая вряд ли услышит душа.
Та, что по горло…, привыкла дышать
Едкостью – паром гниющей коросты.

Вырубали аллею –
Расширяли дорогу,
О потомках радея,
Отлагая тревогу.

Чахнет зелени семя,
Смог накрыл города.
Мы приходим на время –
Губим мир навсегда.

3.03.2011 г.
 

Загусне біль, загусне втома,
І піде білий-білий сніг.
Гілля, немовби непритомне,
Тамує спогади рясні.

Хиткий мій світ двокольоровий
Сидить сорокою в траві.
Була б лиш матінка здорова,
І молитви були живі… 

Прокинусь вранці та безшумно 
У просвітлілий вийду двір.
П’янке повітря щось віршує,
Думки вселяючи нові.
 

Нахилився паркан на дорогу,
Надивитись хотів вдалину,
Там дерева стоять одноногі,
Одягнувши гілля в сивину.

Замела хуртовина пороги,
Кволо хвірткою вітер скрипить,
І хатини – неначе барлоги,
І життя в них не схоже на мить.

Если не купили вам пирожное,
И в кино не взяли вас родители,
То из дома уходить обиженно
Не спеши, есть средство эффективнее.
Лучше пригрози им строгим голосом
Позвонить на «телефон доверия»,
Зарыдают громко мама с папою,
Станут делать все, что пожелаешь ты.

Ну, а если строгое внушение
Вдруг не вразумило папу с мамою,
То звони скорее доброй тетеньке,
Объяснит она, как пишут жалобу.
И потом в приюте с ликованием
Будешь наблюдать в окно с решеткою,
Как рыдают горько мама с папою,
Как жалеют, что тебя не слушались.

(2010г., стихотворение написано для статьи «Вредные советы от ювеналов») 
 

Сквозь толщу тёмных облаков
За переплётом снов,
Я жажду видеть яркий свет -
Иду на вечный зов.

Глаза из прошлого глядят,
Слова ещё шумят.
Я жажду истины святой -
В ту глубину мой взгляд.

Я погружаюсь в тишину,
Чтоб победить войну.
Я жажду волю Бога знать
И быть рабой Ему.

От лжи до истины – прозренье,
Где каждый миг, как чистый лист,
Так нелегко собрать каменья,
Под улюлюканье и свист,

Когда не узнана и радость,
и не открыли - красоту,
Мы шли вперед, гонимы гладом,
Учуяв сердцем простоту.

Стихотворение из «Петербургского цикла»

На Васильевском острове - сойка     
Присела на воду передохнуть.    
Ростральных колонн высятся стойки.    
Птице, увы, не взлететь, ни вздохнуть. 

Синеет пятно на ее боку,  
Столетним дождем слезятся глаза.  
Она подражает всем голосам:   
Запоминая, впевает в строку.

Работая ночью с невской водой
Гортанно лопочет, а утром спит. 
И дни - облака текут чередой.
А песня ее все громче звенит.

Давно уже город врос в позвонки. 
Не слышит он звуков в ее груди. 
И лишь на Смоленском дрожат венки, 
И в Черную речку текут дожди.

Они подражают всем голосам. 
Запоминают. Впевают в строку.
Васильевский остров. Птичьи глаза. 
Вздрогнула венка на синем боку.

Жил когда-то трудяга-Крот. Всего у него было вдоволь: запасы на года вперёд, уютное жилище, друзья-соплеменники, большая семья. Крот привычно засыпал, когда первые солнечные лучи ласково касались влажной от росы земли, а при наступлении сумерек Крот просыпался и трудился всю ночь на благо семьи. И вот однажды в жилище, где мирно спал наш трудяга, проник луч света сквозь небольшое отверстие в земле. Крот проснулся и вскрикнул от испуга:

— Уйди, прошу тебя! — закричал он непрошенному гостю.

— Я — Солнца луч. Того самого Солнца, которое согревает землю, чтобы ты мог собирать урожай и кормить свою семью!

— Мне нет никакого дела до твоего Солнца! У меня всё есть, я самый счастливый крот! А твоё Солнце только слепит, принося мне страдания! Уходи!

Христовою Любовью уязвлёны,
Прободены на веки наши рёбра,
И сердце, чуткое от боли,
Уже не может не любить.

Христовою Любовью побеждёны,
О ветхости своей мы сокрушились ,
Творим не преставая Имя,
Оно к свободе нас ведет.

Христовою Любовью окрылёны,
Мы крылья у души своей взрастили,
Молитвой крылья наши распустили,
Мы отправляемся в полет
           
С Христовою Любовью.

февраль 2009

Этот сон снился ему уже несколько раз подряд. В  темноте ночи ровно шумел дождь, и легкие дуновения летнего  ветра  качали во дворе старого кирпичного  дома  ветки  сирени, которые  иногда постукивали в мокрое стекло полуоткрытого окна...

Сергей не сразу вспомнил, где он видел это окно, эту мокрую сирень, почему ему так знакомы и этот дом, и этот дождь, и это постукивание пахнущих ранним летом веток. Сон был настолько  ощутимым, почти реальным, что он проснулся и долго  не  мог  заснуть. Стояла зима, сквозь разрисованное морозными узорами стекло светила резко-голубым светом мохнатая, дрожащая на ветру звезда.  Рассвет еще не занимался. Сергей отбросил одеяло, сел на кровати. Закурил. Он долго сидел так, подперев рукой подбородок, а перед глазами по-прежнему оставались сиреневые соцветья и  слегка  открытое ветром окно.

Проснулся Фёдор до звонка будильника. Сонно поморгав глазами, он приподнял голову, чтобы глянуть на будильник и застонал, ощутив тупую боль в затылке. Было начало восьмого. Он опустил голову на подушку, намереваясь ещё немного подремать, и тут же открыл глаза: над головой вначале взвизгнул, а после, взвывая, деловито постукивая на низких частотах, забурчал перфоратор, понятна стала причина головной боли.

«Сволочь, сволочь, сволочь, сволочь, ―  сжимая кулаки, прошептал Фёдор.  Ни выходных, ни праздников, ни будней! Сволочь редкостная, дебил! Второй год долбит стены, когда приспичит, никому не открывает дверь, неуловимый Джо».

Не глянув на пустую половину кровати, на которой должна была лежать жена, он резко поднялся, сел на край кровати и пошарил ногами по полу, ища тапочки. Нашёл левый,  правого не было. «Харли, кто ещё?  мелькнуло в голове. В одном тапочке он вышел в прихожую. Бульдожка Харли лежал у входной двери, положив морду на обсосанный тапочек. «Ну, и обсос же ты, Девидсон»,  произнёс Фёдор, испытывая приступ отвращения к собаке.

О да, времена наши вовсе не строги,
И сказка – терновый венец.
Давайте, смолчим, как бывало, о Боге,
Ведь Он нам совсем не Отец.
Про Исповедь мы промолчим и Причастье –
Зачем говорить о пустом?
Еда – наша радость, постель – наше счастье,
Сужденья – основа основ.
Пусть каждый в нас атом Им создан с любовью,
Пусть исстари нас бережет…
Наполнили Землю мы дьявольской новью,
И совесть нисколько не жжет.
Даешь «барабашек», «восточную мудрость»,
Смешки, комплименты и лесть!
Не надо про дерзость, предательство, глупость,
Злопамятство, ревность и месть,
Про гнев, осуждение, тайные страсти,
Про стыд - утешенье телес…
Да, в Бога мы верим, немного, отчасти,
Но ближе – прикормленный бес.
Мы в сговоре тайном: о Сути ни слова,
Смысл жизни – во зле и добре.
Не помним мы о Воскресенье Христовом
На Светлой Вселенской Заре,
О том, что Любовь – Он, что Благ, и Всесилен,
Что может навечно помочь.