Я — сталь. Холодная. Лица друзей отражаются в поверхности черно—белым. Ничто не проникает внутрь.
За окном мелькают сосны. Значит — Псковщина, Москва далеко. Руль держу жёстко. Я — сталь. Но мне так надоело ею быть.
Говорят, мы родом из детства. Вот и мчусь туда на бешеной скорости — к бескрайним лесам со свечами-соснами. Здесь, у их подножия, лес меняет ковры: черничный, брусничный, грибной…
Я затвердела в сталь. Быть может, у истоков что-то проникнет в меня, не отразится от поверхности, изменит?
Странно, деревня — всё та же. Люди умирали, приезжали новые, а лики домов оставались, а ещё — деревья, что росли и пятьдесят, и семьдесят лет назад. Ветер прошёлся по верхушкам сосен, загудел. Потом опустился вниз, и травы заколыхались волнами.
Снимаю босоножки, иду босиком.
Вы здесь
Марина Алёшина. Проза
А луна улыбалась...
Пёс наблюдал с интересом, как над конурой прибивали надпись. Желтая краска горела ярко, чтоб издалека можно было прочесть: «Осторожно, злая собака».
Прохожие, раньше — равнодушные, теперь стали раздражать пса: от них липкими волнами разливался страх. И он обозлился, всё чаще выставляя клыки, заходясь лаем до хрипоты.
— Прибить бы, экая мразь! — бросали на ходу местные грамотеи, издалека завидев надпись. А умник, прослывший учёным, возвестил, что обозлившаяся собака неисправима.
Ночами пёс, облаяв всех, и сорвав в хрипоту голос, тосковал по человеческой ласковой руке… Но надпись висела над его конурой и не давала подойти никому.
А луна улыбалась с неба, словно бы что-то предвидя.
На нее он и смотрел в тот вечер, устав от собственной злости. Шаги показались необычными, неуверенными. Он гавкнул два раза, как положено, а потом затих.
Кто-то смотрел через калитку.
— И тебе, старина, не дает она спать? — добродушно спросил человек у пса, кивая наверх.
Пёс поднял голову, как будто поняв, к луне, и она отразилась в зрачках.
Снова у старца
Cнова у старца
Нам так понравилось в прошлый раз у святого Паисия, что мы снова пришли к нему и постучали билом в калитку.
Било — это вот такой молоточек, которым стучат по доске.
С рюкзаком и палочкой в руках,— как устали мы с тобой, добираясь сюда! Но вот мы уже у ворот, а в душе цветёт радость. Та, что бывает только рядом с Богом или Божиими людьми.
И снова мы сидим у полюбившейся кельи на пенёчках, жуём лукум… И слушаем рассказы старца Паисия.
Где найти Бога?
Часто старец Паисий говорил:
— Старайтесь во всём увидеть Бога.
Кто научил соловья такой дивной песне? Кто так премудро устроил всё вокруг?
Ты увидел цветы? Увидел Бога!
Увидел свиней? Да, не удивляйся,— опять увидел Бога!
Где живёт Бог?
Мама отрезала от репки верхушку и вынула серединку. Потом насыпала внутрь сахар и сказала:
— А теперь она должна постоять несколько часов и пустить сок!
Тане с Сержем это и так было известно. Они очень любили этот сок! Но мама давала его только от простуды…
Таня посмотрела на репку. Если взять две чайных ложки сока – совсем не будет заметно.
— Таня! — с улыбкой произнесла мама. Репка должна постоять несколько часов. Обещай не трогать её, пока меня не будет!
— Ладно!
— И помни, что Бог видит всё.
— А где Он живёт? Откуда Он видит? Смотрит сверху? — посыпала Таня вопросы.
— Вот и подумай, пока меня не будет. А когда приду – скажешь, что ты там надумала. — И мама ушла.
Потом они играли в паровоз. А Таня думала о репке. Потом Серж уснул. А Таня сидела и думала всё о том же.
«Как Бог меня увидит? Если Он будет смотреть сверху, а я живу на первом этаже?»
С этими мыслями она вошла на кухню и села у стола.
И дождь стучал по сизому крылу...
Она всегда с улыбкой припоминала детство, и, не умея рассказывать складно, скупыми словами-штрихами набрасывала его: двенадцать братьев и сестёр, берег озера, особое послушание для неё, младшенькой — плести рыболовные сети. И раннее осознание важности своего труда: плохо сработаешь – голодать семье, а в ней ни много, ни мало – пятнадцать ртов. Всё это отпечатлелось в её душе рельефно, подсвечивая лицо до старости словно бы изнутри.
Мне было десять, бабе Варе – шестьдесят девять, и мы очень дружили.
Я бегала к ней с дальнего края деревни, вскачь и зигзагами, поднимая с дороги песок, а она узнавала меня издали по двум скачущим над клубами пыли косичкам. Мы часто сиживали в этом дворе, я вглядывалась в изрытое морщинами старческое лицо, серые глаза, сложенные на коленях натруженные руки, и голову кружил аромат яблок. Мы очень дружили, почти молча, люди из разных поколений, а может быть, даже и стран. Баба Варя казалась мне почему-то сизокрылой птицей, а перекошенный козырёк над её крыльцом — полуопущенным сизым крылом.
Пробивайтесь к солнцу! Вечер третий из книги «Настоящее чудо»
— Устраивайся поудобней,— сказала бабушка следующим вечером. — Приближается Рождество, и чудес всё больше. Как насчёт вчерашнего?
— Думаю, оно настоящее,— заулыбалась Нюта,— потому что Вика хотела полюбить сердитый Кактус. А без любви он нипочём бы не расцвёл.
Бабушка была довольна.
— А сегодня расскажешь про кого? — не унималась Нюта.
— Пусть будет про цветок. Какой ты хочешь? Розу?
— Нет, белый пушистый одуванчик!
— Хорошо. Пусть про одуванчик! — И бабушка начала рассказ.
* * *
Начало нашей истории — в самом конце лета. Возле речки, где ветер колышет зелёную травку, рос одуванчик. Шапочка его уже побелела и распушилась. Ветер затеял игру: стал отрывать от неё пушинки. Мама-одуванчик говорила своим деткам-пушинкам на прощанье, отпуская на волю:
— Пробивайтесь к солнцу! Если над вами — земля, сухие листья и корни, всё равно, во что бы то ни стало, прорастайте! Запомнили? А теперь — летите!
Возвращайся! Вечер четвертый из книги «Настоящее чудо»
ВЕЧЕР ЧЕТВЕРТЫЙ
Возвращайся!
Нюта сидела на корточках в углу и ковыряла обои. Когда она отковыряла всё, что хотела, шмыгнула красным распухшим носом и подумала, что сегодня — самый ужасный день в жизни.
Сначала приехали к соседям мальчишки и позвали Нюту гулять. Потом они вместе ушли на дальнюю горку, а бабушку не предупредили. И кто это зимой может не вываляться в снегу и вернуться домой до темноты? И вообще: если бы бабушка не стала попрекать, разве стала бы Нюта злиться и огрызаться? Ну, не виновата же она, что приехали соседи!
Ух, как Нюта рассердилась! Даже отвернулась нарочно, когда бабушка присела рядышком и спросила:
— Всё злишься?
Нюта надулась.
— Как же ты будешь молиться?
— Не буду молиться.
Ох, и тяжело же человеку, когда он во всём прав!
Самое красивое в мире
Жил на свете один учёный, который очень хотел узнать, что такое красота. Дни и ночи напролёт он был готов искать ответ на этот вопрос.
Мальчиком он проводил много времени в созерцании творений великих мастеров. И, уходя из музеев, уносил в памяти совершенство линии, цвета и композиции. Но снова стремился туда, пытаясь понять, как создается красота.
Юношей он стал вдумываться в законы, при соблюдении которых звуки становятся музыкой, а краски складываются в произведение искусства. Со временем он изучил все эти законы.
И всё же в нём крепла уверенность, что настоящей красоты так и не удалось отыскать. Словно в душе образовалась пустота, не заполненная ничем. Потому-то его влекло к познанию снова и снова, только бы найти самое красивое в мире.
Однажды юноша пришел к своему учителю и сказал:
— Я хочу странствовать по свету, чтобы найти прекраснейшее в мире.
Учитель улыбнулся:
— Я искал его, но не нашел, — и ты только напрасно потеряешь время!
— Пусть, — ответил юноша,— но я буду знать, что сделал всё возможное.
