Мой Андрей Федорович, или исповедь монахини

  Вот вы говорите: расскажите, матушка, а как вы монахиней стали? Что ж, расскажу… да только не об этом, а просто о жизни своей. Ведь еще недавно я о монашестве и не думала. Да что там! Ведь я и крестилась-то каких-нибудь лет десять назад, если даже не позже.

   А до того работала я библиотекаршей в Михайловском мединституте, на кафедре истории КПСС. При ней был читальный зал. Вот я в нем и сидела, выдавала студентам для конспектирования материалы партийных съездов да тома Маркса и Ленина. Хорошая была работа: тихая, спокойная, опять же, времени на чтение хоть отбавляй. А читать я и до сих пор люблю, хоть глаза уже не те стали, а все ж люблю. Привычка – вторая натура.

  Муж мой, Андрей Федорович, тоже в мединституте работал, на кафедре научного атеизма. Он там доцентом был. Читал студентам лекции, занятия вел. А в свободное время писал докторскую диссертацию по истории атеизма на Севере. Сначала от руки писал, потом на машинке перепечатывал (компьютеров тогда еще не было, хоть сейчас в это уже верится с трудом). Затем я этот текст читала и опечатки исправляла. А после этого мы вдвоем его набело перепечатывали. Так что Андрей Федорович пошучивал, бывало: мол, когда защитит он свою докторскую, то в том его заслуга будет лишь наполовину. А наполовину – моя. Большой шутник он у меня был…

  Только так не удалось ему свою докторскую защитить. Потому что как раз в это время началась в стране перестройка. Тут в институте нашем пошли разные перемены. И больше всего коснулись они тех кафедр, где мы с Андреем Федоровичем работали. Кафедру истории КПСС переименовали в кафедру истории философии, и преподавать на ней стали совсем другой предмет, не то, что раньше. Библиотеку закрыли, книги списали, а меня на пенсию отправили. Да это еще полбеды. А вот с Андреем Федоровичем моим и вовсе беда стряслась. Он ведь как раз к этому времени докторскую свою дописал, поехал в Москву ее защищать, а вернулся оттуда мрачнее тучи. Не состоялась защита. Сказали ему там, что, мол, в настоящее время данная тема утратила актуальность и научного интереса больше не представляет. А ведь сколько лет он ее писал, сколько времени и сил на нее положил, сколько по библиотекам да архивам работал! И все, выходит, впустую! С тех пор стал мой Андрей Федорович прихварывать. А однажды пришел с работы, пожаловался, что, мол, сердце у него побаливает, прилег отдохнуть… и не проснулся.

   Умер мой Андрей Федорович, и схоронили его. Только с тех пор стал он мне сниться чуть ли не каждую ночь. И все как-то нехорошо снился. Стоит, смотрит на меня и плачет. Что такое? Ведь похоронила я его честь по чести: и надгробие ему справила хорошее, красного гранита, и оградку заказала чугунную, и на могиле его любимые анютины глазки посадила, и на кладбище к нему каждое воскресенье ходила, и пшена на могилу насыпала – для птичек. С чего бы ему тогда плакать? Или это оттого, что сама я по нему каждый день плачу? Если б знать!

  И тут приходит ко мне однажды моя подруга Ирина Михайловна… Мы с ней когда-то вместе в библиотечном техникуме учились. Правда, потом наши пути разошлись – я в мединститут работать пошла и замуж вышла. А Ирина Михайловна устроилась работать, как тогда говорили, по партийной линии. Еще, бывало, надо мной посмеивалась: мол, что у тебя в жизни хорошего? Муж да книжки. Зато у меня и зарплата хорошая, и с продуктами без проблем, и вещи импортные, каких в магазине не купишь. Тебе такого и не снилось. А все почему? Да потому, что жить надо умеючи, и прежде всего о себе думать. А ты все о муже, да о работе. Разве так нужно жить? Смотри на меня и учись, как надо! 

   Только, как началась перестройка, Ирине Михайловне еще хуже пришлось, чем нам с Андреем Федоровичем. Осталась она и ни у власти и ни у дел. И принялась ходить в церковь. С чего бы это – не знаю, да только сделалась она просто завзятой верующей. Бывало, придет ко мне в гости и давай рассказывать о том, как в храме ладаном пахнет, да как красиво хор поет. А какие батюшки! Это же сущие ангелы, только что без крылышек! А архиерейские службы – это же такая красота, такое благолепие, что просто слов нет! Все уговаривала меня с нею в церковь сходить, увидеть все это собственными глазами. Только мне ее рассказы и уговоры в одно ухо влетали, а в другое вылетали. В самом деле, зачем мне в церковь идти? Ведь разве мне там скажут, почему чуть не каждую ночь вижу я во сне Андрея Федоровича? И отчего он плачет?

  Так я Ирине Михайловне и сказала. А она мне в ответ:

  -Вот как?! И после этого ты говоришь, что тебе незачем в церковь идти? Да если хочешь знать, тебе туда бегом бежать нужно!

  -Почему?

  -Да ведь все проще простого! Он же тебя о помощи просит. Видно, плохо ему на том свете… Да и неудивительно – он же у тебя атеизм преподавал. Знаешь, куда безбожники после смерти попадают? То-то же!

  Тут у меня словно гром над головой грянул. В самом деле, какая же я дура! Сколько раз в книгах читала и от людей слышала, как об умершем говорят: мол, ушел он в мир иной. И о моем Андрее Федоровиче тоже так говорили… Выходит, это не просто слова. С того света просит меня Андрей Федорович о помощи. Что же делать?

  -Молиться тебе за него надо. – отвечает Ирина Михайловна. В церковь пойти, сорокоуст по нему заказать… Кстати, а его отпевали? Что это значит? Эх, ты, до пенсии дожила, а таких простых вещей не знаешь. А пора бы уже и знать. Тебе ведь уже за пятьдесят. Пора о смерти думать. Ведь после нее поздно будет каяться. Тогда уже никто не поможет и не спасет. Бери пример с меня…

  Только я уже не слушала, что она говорит. Потому что думала об Андрее Федоровиче. Если и впрямь плохо ему там, на том свете, я завтра же в церковь пойду, и сорокоуст по нему закажу, и все что мне там скажут, сделаю, лишь бы ему помочь.

                                              *                   *                 *

  На другой день пошла я в Спасо-Преображенский собор. Подхожу к прилавку, где свечи продают, а за ним старушка сидит. Худощавая, высокая, платок по самые брови, как у монашки, только не черный, а белый, ситцевый. Марьей Егоровной ее звали. Только это я потом узнала, когда с ней поближе познакомилась. Золотой души была женщина – вечная ей память!1

  Сказала я ей, зачем пришла, а она мне в ответ:

  -А муж-то ваш крещеный был? А то некрещеных в храме поминать нельзя.

  Вот ведь вопрос! Только, надо вам сказать, что незадолго до смерти мой Андрей Федорович отчего-то вздумал жизнь свою вспоминать. И, между прочим, рассказал мне, как в детстве жил он в деревне у своей бабушки, Марии Афанасьевны. А она набожной была, и в церковь ходила, и его окрестила. Еще пошутил даже, что вот, мол, он человек крещеный, а против религии борется. Я еще тогда подумала – к чему он мне это рассказывает? А вот ведь, пригодилось. Крещеный он, крещеный…

   -А вы сами крещены? – спрашивает меня старушка.

  -Нет.

  -Так что ж вы не креститесь?

  -А зачем?

  Она аж руками всплеснула:

  -Да как же это так – зачем? Ведь некрещеные после смерти в ад попадают!

  Вот, думаю, и она туда же! Не все ли равно, что со мной будет! Я же не ради себя, а Андрея Федоровича сюда пришла!

  А она все гнет свое:

  -Вы же тогда на том свете с мужем своим не свидитесь!

  И принялась мне рассказывать о том, как после смерти человека душа его три дня по земле ходит, посещает те места, где при жизни жила. Потом девять дней Ангелы Господни ей рай показывают, а до сорокового дня – преисподнюю. На сороковой же день Бог решает, куда эту душу послать – в рай или в ад. Оттого-то и принято за новопреставленного сорок дней особенно усердно молиться, чтобы помиловал его Господь, простил ему вольные и невольные грехи и избавил от муки вечной. А душу некрещеного человека бесы сразу в ад волокут. Вот оно как! Так что вам непременно нужно креститься!

  Ничего я ей на это не ответила, а пошла к себе домой. Только запали мне ее слова в душу – чем больше над ними думаю, тем больше думается. Выходит, если тот свет и впрямь существует, я бы там смогла с моим Андреем Федоровичем встретиться? Что ж, тогда я крещусь, завтра же крещусь!

  Завтра не завтра, а в ближайшее воскресенье пошла я в собор и приняла Крещение.

                                              *                        *                       *

  С тех пор стала я в храм ходить, и за Андрея Федоровича моего молиться. А сама тем временем читала церковные книги и журналы, слушала кассеты с песнями иеромонаха Романа2. Бывало, и всплакну над ними – уж больно умилительно он поет… Всем этим меня Мария Егоровна снабжала – подружились мы с ней накрепко и надолго. Так постепенно я в Бога и уверовала, и странным теперь мне казалось, как это я прежде столько лет без веры жила. Да как же без нее прожить можно? Зато уж теперь-то я на истинном пути. А за то, что я к Богу пришла, сама, по собственной воле, простил Он моего Андрея Федоровича. Оттого-то он мне больше и не снится…

  И тут вдруг он снова мне приснился. Стоит и плачет. Господи, да что же это?! Ведь я же за него каждый день молюсь, утром и вечером. А как в церковь приду, свечку за него ставлю, и на каждую Литургией записки за него подаю, да не простые, а заказные, с просфорой. Тогда почему он мне снова приснился? И почему он плачет?

     Спросила отца Василия, соборного настоятеля, к которому на исповедь ходила. Говорили, будто он Духовную Академию закончил. Поэтому все его за глаза академиком называли3. Уж он-то, думаю, мне ответит…

  Он мне и ответил: мол, не должно православному человеку придавать значения снам. Ибо сны – это всего лишь пустые мечтания. А иные сновидения бесы людям навевают, чтобы уловить их в свои сети. Был в старину один монах, который верил сновидениям. И вот как-то раз приснилось ему, будто православных христиан бесы в ад гонят, зато иноверцы дружной гурьбой в рай шествуют. Он и поверил, и рясу снял, и от Христа отрекся. Верящий снам подобен гонящемуся за собственной тенью. Так святые отцы говорят4.

  Только я отцу Василию не поверила. Ведь явно неспроста вновь приснился мне мой Андрей Федорович. А я-то думала, что, после того, как крестилась и молиться за него начала, у него на том свете все уладилось. Выходит, ошиблась я… Что же мне сделать, чтобы ему помочь? Господи, что же мне делать?

                                                   *                  *                * 

   Тут опять пожаловала ко мне Ирина Михайловна… С тех пор, как я крестилась, мы с ней почти каждое воскресенье встречались. Пили чай, песни отца Романа слушали, да вели меж собой духовные беседы. Прочитанные книги обсуждали, церковные службы, батюшек… Начинали, как говорится, с рассуждением, да только почему-то кончали всегда осуждением. Ох, грехи, грехи наши…

   Надо вам сказать, что подруга моя Ирина Михайловна была человеком увлекающимся. В юности она киноартистами восхищалась и на все фильмы с их участием ходила, да не по разу, так что знала все их роли наизусть. И дома у нее все стены фотографиями любимых артистов были увешаны. Потом ей это наскучило, и увлеклась она эстрадными певцами. С утра до вечера слушала пластинки с записями Магомаева, Ободзинского и Кобзона, потом – Юрия Лозы, потом кого-то еще… всех ее любимых певцов я уже и не припомню. А после крещения увлеклась она батюшками. Сначала отцом Василием, соборным настоятелем, восторгалась, потом отцом Александром из Успенской церкви, потом отцом Илией из Никольского храма. И на службы только к ним, и на исповедь только к ним, и разговоры все только о любимом батюшке… А, когда и это прошло, увлеклась она архиерейскими службами. Да и немудрено. Кто на архиерейской службе хоть раз побывал, тот потом всю жизнь ее помнить будет. Одна встреча Владыки чего стоит! Через весь храм, до порога, ковровую дорожку расстилают, по обе стороны от нее стройными рядами батюшки становятся – ждут. Протодьякон у порога кадилом помахивает – тоже ждет. В храме тишина – непривычно даже. И только донесется с улицы скрип тормозов архиерейской машины, протодиакон как взревет: «Премудрость». А за ним хор как грянет! Красота! А у нашего покойного Владыки Иринарха был свой хор, с которым он по храмам ездил, небольшой, да слаженный, и пели они его любимым знаменным распевом. И два протодиакона были, которые служили еще при прежнем епископе, Владыке Панкратии. Одного из них звали отцом Владимиром, и другого так же звали. Только и внешне, и голосами они разнились. Один отец Владимир был уже старик, хромой, но, несмотря на это, статный, как сосна. Голос у него был для протодьякона необычный: не бас, а высокий, сильный, чистый тенор – ни у одного из соборных певчих такого не было. За глаза его звали «отец Владимир старший». Потому что второй отец Владимир был моложе его, лет сорока пяти, высоченный, метра под два ростом. Оттого за глаза его называли «отец Владимир большой». У него был бас, да такой могучий, что, как начнет он возглашать Владыке многолетие, стекла в окнах дребезжат. Вот силища, аж дух захватывает! Ну, как после этого архиерейские службы не любить!

  Бог весть, как и откуда узнавала Ирина Михайловна, в каком храме и когда будет служить наш тогдашний Владыка Иринарх, и ни одной его службы не пропускала. А у епископа Иринарха был обычай - если в каком-то храме престольный Праздник, или у отца настоятеля именины, он туда служить едет. После службы - праздничная трапеза: одна для епископа, для батюшек и для почетных гостей, другая, поскромней – для тех, кто в этом храме послушание несет. А, бывало, что еще и третью трапезу устроят – для прихожан.

  Так вот, приходит ко мне как-то летом Ирина Михайловна и говорит:

  -А я к тебе, Вера, не просто так пришла, а по делу. Есть у нас, за городом, в Конецгорье, храм в честь преподобного Сергия Радонежского. Послезавтра там престольный праздник будет. Владыка туда приедет Литургию служить, а потом будет трапеза. Вот тамошний настоятель, игумен Евстафий, и просит нас помочь храм украсить, угощение приготовить, столы накрыть. Ну как, поедешь со мной?

  По правде сказать, никуда мне ехать не хотелось. То ли дело дома, за книжкой… Но как отказать подруге? Опять же, в Конецгорье я никогда не бывала – отчего бы и не съездить, не развеяться?

  -Ладно, - говорю. – Так и быть. Поеду.

                                            *           *              *

    Назавтра около полудня сели мы в автобус и поехали в Конецгорье: я, Ирина Михайловна и несколько ее знакомых. Всю дорогу они между собой беседовали. Только я в их разговоре не участвовала и к нему не прислушивалась, потому что смотрела в окно и любовалась то плакучей березкой, то темной стеной елей на горизонте, то пасущимися у дороги пестрыми коровами. До меня доносились лишь отдельные слова: «владыченька наш», «дорогой архипастырь», «святитель». Так и доехали мы до Конецгорья.

   Когда же, пройдя по немощеной ухабистой дороге мимо деревенских домов, домиков и домишек, дошли мы до Свято-Сергиевского храма, поняла я, что не зря сюда приехала. Таких церквей я прежде никогда не видела. Выстроена она не из кирпича, а из дерева, стены обшиты голубой вагонкой. Крыша покатая, крытая жестью, а на ней - небольшой купол с крестом. Прямо как на картинке из той книги про преподобного Сергия, которая у меня дома была. Только что не в лесу церковь стоит – лес вдали чернеет. А так – точь-в-точь.

  А внутри-то, внутри! На потолке, на толстой железной цепи, висит старинное медное паникадило, а в нем не лампочки горят, как в наших храмах, а лампадки. Перед службой, чтобы их зажечь, это паникадило вниз спускали. А потом – назад, под потолок, да осторожно, чтобы лампадки не погасли. Вам приходилось где-нибудь такое видеть? То-то и оно…

  А сколько икон по стенам висит! Не сосчитать. И писаные, и бумажные, и в окладах, и без окладов. А перед ними на цепочках, на атласных лентах - разноцветные лампады. У правого клироса – резной киот, по виду старинный, и в нем - большая икона Покрова Пресвятой Богородицы. Сразу видно – новая. Таких икон я тоже прежде никогда не видела. Стоит Царица Небесная на облаке и простирает Свой омофор над каким-то то ли заводом, то ли фермой. Рядом домики нарисованы и церковь, точь-в-точь, как эта. Внизу надпись: «дар храму Преподобного Сергия Радонежского от раба Божия Григория Бойко. Пресвятая Богородице, спаси мя». Перед этой иконой три большие лампады висят – две зеленые, а между ними еще одна, алая, как тюльпан. Видимо, какой-то богатый человек эту икону сюда пожертвовал. Оттого ей такая и честь.

  Весь вечер мы храм убирали: мыли полы и окна, подсвечники до зеркального блеска начищали, наливали в лампадки веретенное масло5, поправляли фитили. Расставляли возле икон вазы с цветами. А в две самые красивые вазы: синие, хрустальные, с алмазной гранью, водрузили два пышных букета из белоснежных лилий и поставили справа и слева от Царских Врат, под иконами Спасителя и Пресвятой Богородицы. Потому что кто не знал: из всех цветов больше всего любит наш Владыка Иринарх белые лилии – символ чистоты и непорочности. Вот и старались к приезду епископа украсить церковь этими цветами – порадовать его.

  Сделали мы все на славу. Только некогда нам было трудами собственных рук любоваться, да и отдыхать было рано: принялись мы из оставшихся цветов и березовых веток гирлянду плести, чтобы повесить ее над входом в церковь. Потом стали готовить трапезу, да так до самого утра с нею и провозились. Только часок-другой прикорнули в церковной сторожке, кто на раскладушке, кто на лавке, кто на стульях, кто на табуретках, а кто и вовсе на полу. А спозаранку снова за работу принялись.

  Зато уж назавтра был праздник так праздник! Нам даже на архиерейской службе удалось постоять, получить благословение у Владыки. И что удивительно – ведь мы, почитай, без отдыха работали, а сна – ни в одном глазу! Вот что значит во славу Божию трудиться!

 Потом, когда Владыка вместе со своими протодьяконами, с хором и с городскими священниками после трапезы уехал в Михайловск, настоятель Сергиевского храма, игумен Евстафий усадил нас за те самые столы, за которыми только что батюшки сидели. И ели мы то, что от архиерейской трапезы осталось. Вот какая нам выпала честь! А отец Евстафий нас потчевал кагорчиком и так расхваливал, что нам даже совестно было:

  -Ах вы, мои труженицы! Ах вы, пчелки Божии! Ах вы, мироносицы наши! Спаси вас Господь за ваши труды! Владыка-то как доволен остался, как доволен! А все благодаря вам! Уж вы будьте ласковы, приезжайте сюда почаще мне помогать. А то куда я без вас? Господь вам за труды воздаст сторицей!

  Ну, как было отказать батюшке? Если просит, значит, надо приехать. Может, за это легче будет на том свете моему Андрею Федоровичу…

                                              *                 *                *  

       С тех пор и стала я ездить в Конецгорье, отцу Евстафию помогать. Сначала изредка, а потом все чаще и чаще. И стряпала для него, и стирала, и белье ему гладила. Бывало, попросит отец Евстафий купить в городе что-нибудь, куплю и привезу ему. А деньги… да разве можно с батюшки деньги брать? Это же во славу Божию…

  Отец Евстафий меня за это благодарил и говорил, что всегда за меня молится. Да и как-де не молиться за такую неустанную труженицу, за такую щедрую благодетельницу, как я?

  Постепенно привязалась я к батюшке. Простой он был человек. Бывало, заведет со мной беседу… Обо всем расспрашивал: и кто я, и кем работала, и давно ли к вере пришла, и есть ли у меня родные, и верят ли они в Бога. Хотя, казалось бы, что ему до меня? Кто я ему? А вот ведь… Ну, как после этого было к ему не привязаться? Ведь он такой внимательный…

  Рассказала я ему о себе, и про Андрея Федоровича моего рассказала. Тут он мне и говорит:

  -Плохо дело. Значит, муж твой в аду. А знаешь ли, каково там мучиться? Был один больной, лежал в постели, ни рукой, ни ногой двинуть не мог, гнил заживо. И стал он у Бога смерти просить. Тут явился ему ангел и говорит:

  -За твои грехи тебе еще три года так страдать надлежит. Не согласен? Тогда выбирай: либо ты еще три года здесь мучаешься, либо три часа в аду.

  Призадумался больной, а потом отвечает:

  -Три часа – не три года. Неси меня в ад!

  Вот ангел и отнес его в ад, и оставил там. Да только тот человек и минуты не смог стерпеть адских мук. И давай кричать:

  -Ангел, ангел, где ты! Смилуйся, забери меня отсюда! Лучше я не три, а тридцать три года на земле страдать буду, чем здесь хоть единый час!

  Вот каковы адские муки. Представь теперь, что твой муж там терпит!

  Представила я. И так мне страшно стало, что заплакала я в голос. Тогда отец Евстафий мне говорит:

  -А все-таки помочь ему можно: если и не избавить от мук, так хоть их облегчить. Переезжай сюда. Будешь при храме послушание нести. А я за это стану за твоего мужа молиться. Может, за это его Господь и помилует.  

                                                *                    *                *

  С тех пор и переехала я в Конецгорье, и поселилась в церковном доме: в одной половине батюшка жил, в другой я. Много послушаний мне отец Евстафий дал: и сторожить храм, и печи в нем топить, и убирать его, и даже в алтаре прислуживать. Поначалу, с непривычки, тяжеленько мне было со всем этим одной справляться.  Да я ведь еще и батюшке стряпала, и убирала у него, и его обстирывала. Однако, давал Бог силы. Так что даже оставалось у меня время книжки читать.

  Батюшка это заметил и стал мне давать то «Древний Патерик», то поучения преподобного аввы Дорофея, то «Луг духовный», то «Лествицу». Все о монашеской жизни книги давал, да о старцах. Оно и неудивительно – он же монах…

  Хорошо мне в Конецгорье жилось, спокойно. Правда, первое время я за свою городскую квартиру беспокоилась: как она там, без присмотра? Да вскоре Господь устроил так, что беспокоиться мне стало больше не о чем. Однажды, после поездки в Михайловск, отец Евстафий мне говорит:

  -Вот что, Вера. Тут мне Владыка дал послушание – по будням служить вторым священником в Успенском храме, настоятелю, отцу Александру помогать. Теперь придется мне почти всю неделю жить в Михайловске и по будням в Успенском храме служить. А по праздникам да по воскресеньям я сюда приезжать буду. Не благословишь ли ты меня в своей квартире пожить? Все равно она у тебя пустая стоит.

  Ну как было отказать батюшке? Опять же, и за квартирой присмотр будет. А я-то, маловерная, все за нее беспокоилась… Слава Богу!

  Однако в скором времени постигло меня такое искушение, о каком я и помыслить не могла.

                                            *                 *                 *

   Как-то раз дал мне отец Евстафий послушание: сходить в местный сельсовет и выписать дров для храма. Прихожу я туда, смотрю – сидит за столом женщина средних лет, завитая, крашеная, в ушах большие золотые серьги, как у цыганки. И смотрит на меня неприветливо, исподлобья. Что ж, понятное дело, незнакомый человек...

  Поздоровалась я, сказала, зачем пришла, а она мне говорит:

  -Вы, как я погляжу, не местная…

  -Да, - отвечаю, - раньше я в Михайловске жила. А теперь в здешней церкви работаю. И послал меня сюда наш настоятель, батюшка Евстафий…

  А она на это мне с усмешкой:

  -Тоже мне, батюшка! Да таких пройдох, как этот ваш поп, днем с огнем поискать!

  Не стерпела я, что она отца Евстафия так поносит. И говорю ей:

  -Да как вы смеете на служителя Божия напраслину возводить? Он же монах!

   Тут она как расхохочется:

  -Мона-ах! Знаем мы таких монахов! Клейма на этом вашем монахе негде ставить! Он же, как только к нам приехал, у бабки Марфы дом выцыганил. Сколько мы ее отговаривали, а она все свое: батюшка просит, ему жить негде, батюшка обещал, что я до самой смерти в нем проживу и за мной ухаживать будут… И что же? Только она на него все свое добро переписала, он ее тут же в дом престарелых отправил. Обманул старуху! Да что там! Он же из нашего храма икону украл!

  -Да что вы городите?! Какую икону?

  -Чудотворную Богородицу! Уж не знаю, как она там точно называлась. Мама моя знала. Она-то в церковь ходила, вот и доходила! Знаю только, что икона эта старинная была и чудотворная. Бог знает, сколько лет она в нашем храме стояла. А он ее украл! Помню, как-то раз приходит моя мама со службы. А сама плачет навзрыд.

  -Что случилось? – спрашиваю.

  -А она мне сквозь слезы:

  -Богородицу то нашу подменили! Захожу сегодня в храм, а на ее месте другая висит. Да не я одна пропажу заметила – все мы заметили, что икона не та. Мы батюшку после службы спросили, куда наша Богородица подевалась. Да он на нас прикрикнул:

  -А вам-то что? Я здесь настоятель, что хочу, то и делаю! Не ваше дело меня осуждать! Не то, смотрите, накажет вас Господь!

  После этого моя мама слегла и больше уже не встала. А, если бы не этот ваш поп, жить бы ей да жить. Ведь она еще не старая была… С тех пор все наши этого попа и его церковь стороной обходят. Только один Григорий Бойко, бывший директор нашего зверосовхоза, с ним якшался, пока не проворовался да не посадили его. А этому ничего, словно с гуся вода! Как только таких пройдох земля носит!

  Много еще плохого она говорила про отца Евстафия, только я ей не поверила. В самом деле – разве мало всякой лжи да напраслины люди про батюшек говорят? Понятно, от кого все это - не зря лукавого называют клеветником и отцом лжи.

  Только… неужели в Конецгорье и впрямь была чудотворная икона?     

                                    *                     *                   *

 Чем больше я об этом думала, тем сильнее мне хотелось узнать: правда ли это? Вот только как это сделать? Тут-то и вспомнила я, что мой Андрей Федорович, работая над своей диссертацией, целыми днями в областной библиотеке просиживал, в читальном зале. И рассказывал, что есть там специальный краеведческий отдел, где собраны книги о нашей Михайловской области – не только новые, но и старинные. Что ж, спасибо тебе, Андрей Федорович, за подсказку, теперь знаю я, с чего поиски начать.

  Через несколько дней поехала я в Михайловск, в областную библиотеку. И нашла там, в краеведческом отделе читального зала, старую, еще дореволюционную книгу под заглавием «Краткое историческое описание приходов Михайловской и Наволоцкой епархии». Толстая книга, да еще и двухтомник. Подивилась я, что у нас в епархии раньше столько церквей было, что даже кратких сведений о них на целых два тома набралось. А потом принялась искать, где же в этой книге о нашем храме написано. Гляжу – а о нем там целая глава!

  И что же? Оказалось, что основан наш храм был в конце шестнадцатого века, почти за два столетия до образования Михайловской и Наволоцкой епархии. А главной его святыней была икона Покрова Пресвятой Богородицы, которую чудесным образом обрел местный дьячок Исайя Шаньгин во время сбора в лесу земных плодов. После этого икона была перенесена в храм, где в первый же день от нее прозрела слепая отроковица. После чего со всей округи стали приходить к ней болящие и от бед страждущие, и, по вере своей, получали помощь от Царицы Небесной. Помещается же эта икона в Свято-Сергиевском храме у правого клироса, в резном дубовом киоте, изготовленном трудами конецгорского купца второй гильдии Федора Ляпушкина. Высота ее два аршина, а ширина – один аршин и пять с половиной вершков. В 1898 г. усердием прихожан устроен на икону чеканный серебряный венец.

  Вот как? Выходит, в Свято-Сергиевском храме и впрямь была когда-то чудотворная икона Покрова Пресвятой Богородицы. И стояла она у правого клироса, в резном киоте. А теперь на ее месте находится другая, новая, подарок бывшего директора конецгорского зверосовхоза Григория Бойко.

  Тогда куда же подевалась прежняя, чудотворная икона?

  Да что любопытствовать? Грех это. Пропала, и все тут.

                                      *               *                *

   Как то, на третьем году моего житья в Конецгорье, сказал мне отец Евстафий:

  -Вот что, Вера. Смотрю я на тебя и думаю: лет тебе уже немало, из родных у тебя нет никого, живешь ты при храме, несешь послушание во славу Божию… А не принять ли тебе постриг? У тебя же явное призвание к монашеской жизни. Вдобавок, молитва монаха во много раз сильней, чем молитва мирянина. Представляешь, какая помощь тогда от тебя твоему мужу будет… Ну как, согласна? Тогда попрошу я Владыку, чтобы он благословил постричь тебя в монахини. Только знаешь ли ты, какие обеты приносит монах во время пострига?

  -Не знаю, батюшка.

 -Приносит он три обета: обет послушания, обет целомудрия и обет нестяжания. А знаешь ли ты, что такое нестяжание? Это значит, что монах не должен иметь никакого имущества. А у тебя в Михайловске квартира двухкомнатная со всеми удобствами. Не по-монашески это…

  -Что же мне делать, отче?

  -А ты пожертвуй свою квартиру Церкви. Перепиши ее на меня.

  -Благословите, батюшка!

  -Что ж, тогда переговорю я с Владыкой насчет твоего пострига…

                                             *                    *                    *  

  Переписала я на батюшку свою квартиру. А вскоре (вот беда-то!) скоропостижно умер наш Владыка Иринарх. Только оплакали его, как прошел слух, что едет к нам новый архиерей – епископ Михаил.

  Все это время отец Евстафий ходил, словно в воду опущенный. Видно, очень горевал о покойном Владыке. И то сказать – все у нас его любили. Ведь епископ Иринарх нашу епархию уже десятый год возглавлял. Сколько раз он за это время ее объездил, сколько священников рукоположил, сколько новых храмов построил! Вот и новый собор у нас в Михайловске он заложил, да так и не успел на него полюбоваться… Что ж, говорят, Господь лучших людей к Себе забирает, а грешных оставляет – для покаяния…

  Да, сам не свой стал отец Евстафий после смерти Владыки Иринарха. И в Конецгорье наведывался все реже и реже. Приедет в субботу вечером, наскоро отслужит всенощную, а назавтра – Литургию, и сразу же уедет в Михайловск. Видно, с приездом нового Владыки прибавилось у него в городе дел…

  Тут настал октябрь, зарядили проливные дожди, и в церковном доме, где я жила, стала крыша протекать. Пришлось мне лезть на чердак… А, надо вам сказать, что, хотя я в этом доме уже четвертый год жила, на чердаке никогда не бывала. Незачем было. Опять же, не мой это дом, а церковный, стало быть, не я в нем хозяйка, а батюшка. Только не ровен час, если и на его половине крыша протекла? Надо проверить… 

  Забралась я на чердак, а там полным-полно всякого хлама: тут и ветхое тряпье, и сломанная мебель, и ржавые ведра, и рваная обувь… Но больше всего было коробок и ящиков с пустыми бутылками из-под кагора да из-под водки: прямо не чердак, а пункт приема стеклотары. А из-под ящиков и коробок торчал какой-то старый чемодан, большой, фанерный, обитый черным коленкором, только он от ветхости уже клочьями висел. Может, не споткнись я тогда об этот чемодан, мне бы и в голову не пришло вытащить его оттуда. А, как вынула его из-под ящиков, чувствую – внутри что-то тяжелое лежит. Ну, как было не раскрыть и не посмотреть?

  Открываю чемодан, гляжу – лежит внутри выцветшая шелковая шаль с кистями, а на ней львы вытканы, гривастые, лупоглазые, как собачки-пекинесы. А в нее что-то завернуто. Развернула я шаль и глазам своим не поверила. Да это же икона Покрова Пресвятой Богородицы! Большая, старинная. И на ней – серебряный венец.

  Господи! Уж не та ли это чудотворная икона, которая из здешнего храма пропала? По виду и по размерам – она самая. Что ж, завтра же я поеду в Михайловск и батюшке о своей находке расскажу.

  Ведь это же чудо, явное чудо!

                                      *                     *                    *

  Перенесла я икону к себе, поставила на комод, лампадку перед ней затеплила. А наутро с первым автобусом поехала в Михайловск. Только отца Евстафия дома не оказалось. Где же он?

  Долго стояла я перед запертой дверью. И тут выглядывает из соседней квартиры баба Люся… А, надо вам сказать, что прежде мы с ней дружили. И в гости друг к другу ходили, и кулинарными рецептами обменивались, и судачили о том, о сем. Баба Люся про всех жильцов в подъезде знала все в подробностях. Не зря же она часами проводила на наблюдательном пункте у дверного глазка…

  Долго она на меня смотрела – видно, изменилась я сильно за те три года, что в Конецгорье прожила. А потом как заохает!

  -Ох, Верочка, это ты!? Тебя и не узнать… А к кому это ты пришла?

  -К отцу Евстафию.

  -К батюшке? Так ведь он отсюда съехал. Теперь тут моряк с женкой и ребятенком живут…

  -А где же батюшка?

  -Да почем я знаю? Съехал, и все тут. Ой, да ведь он же все твои вещи выбросил! Сразу, как сюда въехал. И книги на помойку снес, и альбомы с фотографиями. Я было хотела их подобрать, да у меня дома и так своего хлама хватает. Постой! Куда ты? Постой!..  

                                            *               *               *

   Выбежала я на улицу, а что мне дальше делать и куда идти – не знаю. Может, к Ирине Михайловне? Ведь она же моя подруга, самая давняя, самая близкая, самая надежная…

  Только Ирина Михайловна приняла меня неласково:

  -А, это ты… Ну, заходи. Только не вовремя ты пришла. Мне на собрание идти нужно.

  -Какое собрание? Ты же, вроде бы, из партии давным-давно вышла…

  -Да ты что, смеешься надо мной? Это другие собрания, братские. Мы на них Библию изучаем, духовные песни поем.

  -Так ты, выходит, в другую веру перешла?

  -А зачем мне в вашу церковь ходить? Вон, что они о нашем покойном Владыченьке болтают! Мол, раз умер он скоропостижно, значит, водились за ним какие-то тайные грехи. Без покаяния только великие грешники умирают. Так новый соборный протодьякон сказал. Нет, сама я этого не слышала, мне это бывшая соборная регентша рассказала… Да как они смеют о нашем Владыке Иринархе такое говорить?! Грех это – умерших порочить! Да после этого я к ним не ногой! То ли дело у нас… Послушай, Вера, пойдем к нам! Зачем тебе с этими попами якшаться. Ведь они же тебя обманули, обокрали, объегорили!

  Едва хватило у меня сил ей ответить:

  -Прости меня. Только от добра добра не ищут. Пожалуй, пойду я. Спаси тебя Господь.

                                         *               *              *

   Не хотела я в собор идти. Лишь по старой привычке все-таки заглянула туда. И что же? Сидит в свечной лавке Мария Егоровна, и даже с лица почти не изменилась, только похудела немного и сгорбилась. Словно годы ее не берут.

  Как же она мне обрадовалась! А я – ей. Слава Господу, что послал Он мне хоть одну родную душу! К счастью, в соборе в это время службы не было. Ох, и наговорились же мы с Марией Егоровной! За все три года, что не виделись, наговорились досыта, да так и не успели всего друг другу рассказать.

  От Марии Егоровны узнала я, что отец Евстафий из нашей епархии уехал - перевелся куда-то поюжней. Когда же поведала я ей о своей находке, Мария Егоровна руками всплеснула:

  -Экое чудо! Вот что, Вера Ивановна: завтра же сходите в епархию, расскажите об этом Владыке. Что значит: зачем? Да вы же сами говорите, что это чудо. А о Божиих чудесах молчать не подобает. Что? Ночевать вам негде? Да у меня и переночуете. А только завтра в епархию к Владыке непременно сходите.

  На другой день, по ее совету, отправилась я в епархию и встретилась там с нашим новым Владыкой, епископом Михаилом.

                                              *                *               * 

  Что было дальше? Да вы же это сами знаете. Об обретении чудотворной конецгорской иконы Покрова Пресвятой Богородицы тогда все наши газеты писали: от «Михайловского епархиального вестника» до «Двинской Волны». Да что там – даже в столичные газеты эта новость попала, а по интернету по всей стране разнеслась. С тех пор началось к нам в Конецгорье самое настоящее паломничество. Кое-кто, помолившись перед чудотворной иконой, уезжал восвояси, а кто-то и у нас оставался. Так постепенно и образовалась при нашем храме женская православная община. Она-то и дала начало нашему монастырю.

  А в наш Свято-Сергиевский храм Владыка Михаил нового священника прислал - иеромонаха Тихона. Хороший батюшка, хоть и молодой, да ревностный. У нас его все любят: и сестры, и прихожане. А уж местные, те в нем просто души не чают. Считают за своего. Так и называют его: «наш отец Тихон».

   Отец Тихон с благословения Владыки Михаила и постриг меня в монахини. А когда наша община была преобразована в женский монастырь, стала я игуменией. Вот и все.

  Одно только странно: читала я, будто, когда человека в монахи постригают, новое имя ему обычно дают на ту же самую букву, с которой его мирское имя начинается. Так что, если я в миру звалась Верой, полагалось бы мне в постриге зваться либо Вероникой, либо Валентиной. А может даже Василисой. Только отец Тихон, расспросив меня перед постригом о прежней жизни моей, почему-то нарек меня Ксенией. А с какой стати – ума не приложу.

  В самом деле, что у меня общего со святой блаженной Ксенией Петербуржской, которая, ради того, чтобы мужнины нераскаянные грехи замолить, по доброй воле стала нищей и бездомной странницей, и безумной в людских глазах прослыла. И несла этот подвиг всю жизнь, терпя холод и голод, насмешки и поношения. Ум недоумевает от такой великой любви…

  Разве только одно у нас общее – мужа ее тоже звали Андреем Федоровичем.

______________________

1Мария Егоровна - единственный не вымышленный персонаж этого рассказа. До начала 90-х годов ХХ в. она несла послушание свечницы в Свято-Ильинском кафедральном соборе г. Архангельска. Вечная ей память!

2Речь идет о произведениях известного церковного поэта и исполнителя иеромонаха Романа (Матюшина).

3Правильнее – академист. Так называют священника, окончившего Духовную Академию.

4Об этом очень обстоятельно и подробно написано, например, в книге Святителя Игнатия (Брянчанинова) «Приношение современному монашеству». Из главы «О сновидениях» заимствовано все то, о чем говорит героине рассказа отец Василий.

5Во времена, о которых идет речь, вазелиновое масло было не столь доступно, как сейчас. Поэтому в ряде провинциальных храмов (автор тому свидетель) лампады заправляли машинным или веретенным маслом.