Марианна Ионова о книге Наталии Черных «Похвала Бессоннице»
Наталия Черных из рода «архаистов-новаторов». Недаром Олег Дарк, размышляя над ее творчеством, упоминает о Хлебникове (к разным ветвям того же рода принадлежат и Державин, и Клодель). «Архаика» Черных вроде бы на поверхности, однако античные и византийские модели, квази-фольклорные обороты, традиционная для «народного православия» образность, мифологическое узорочье — вся эта россыпь лишь оттеняет главное.
Первое, чем «архаична» в современном контексте поэзия Черных, это открытое противопоставление лирической героиней себя — всем контекстам, временным и пространственным.
«Я пришелица в мире железных дорог и летучих вещей, в переполненном мире…» — так начинается стихотворное послание, обращенное к Сахалину. Если есть материк естества и нормы, то героиня оторвалась от него подобно нелюбимому и как будто забытому большой землей «острову изгоев».
Довершает троицу отщепенцев еще один маргинальный клочок суши — поэзия.
Людмила Вязмитинова в предисловии к сборнику «Похвала бессоннице» почти вскользь упоминает о том, что Поэт у Черных «наследует образу романтического поэта»[1], выгодно отличаясь от него христианским смиренномудрием. Стержневая чета романтического поэта — не бунтарский дух, а осознание себя неизбывно инаким всему. У Черных сплетаются, обнаруживая «двоюродную» близость, самосознания романтическое и христианское: Поэт как изгой среди людей и всякий человек как пришелец в мире сем. Общее здесь — отстранение от среды (вплоть до неприятия ее), в первом случае социально-культурной, во втором — биологической. Насколько добровольное? «Борзая» современность и «немая» природа равно выталкивают «пришелицу».
1. Время
«Русская речь нынче только в музее, а всё остальное есть / обесценение речи». Синтаксический и образный строй многих стихотворений Черных бескомпромиссно классичен, если взять за классику среднее арифметическое русской и переводной поэзии XIX века, классичен, как роза и лоза Гёльдерлина или Батюшкова.
Но Черных, кажется, больший романтик, чем романтики. Риторические восклицания на «о» («лобовой» значок романтической поэтики) в атмосфере ее текстов сбрасывают условность. «Архаичное» новаторство Черных — именно эта вечная новизна искренности, свежая чистота прямого слова.
Стилизация у нее — не стилизация, а органичная форма нахождения себя попеременно во внутренней греческой, русской, ирландской древности.
…Поэт, ты выше
природы.
Ты все стихии преодолеваешь,
ты извержение стихий наоборот.
Сравним с заключительными строками «Стансов в манере Александра Попа» Ольги Седаковой («Поэт есть тот, кто хочет то, что все / хотят хотеть…»):
и славно жить, как будто на холмах
с любимым другом ехать на санях.
Первое — чуть восторженная констатация истины, второе — изящный пастиш.
Особенность романтического Поэта у Черных в том, что он не совпадает с «я», с героиней. Для нее он — более пример, чем alter ego, потому она лишь утверждает его, родственного святому, в сегодняшнем мире, где «вокруг такие картины, что не найдётся даже идиота, / чтобы принять их как должное». Утверждает так истово, что романтическая оппозиция «Поэт и толпа» яростно сияет, омытая от сусальной позолоты клише, от усталости «реминисценций».
Героиня выходит за грань канонического христианина-пришельца, но к Поэту-изгою только тянется. Она — изгой неромантический, пария («Как была я для всех бесноватой … не сосудом, а только корытом; / я пришелица вам»). И с трудом балансирует между упоением свободой от «плоти» и ощущением своей чуждости всему, гармонично вписанному в «плоть», т.е. в биологический цикл, как некоего проклятия («Увы, я не так!»).
Что невыносимее? «Картинка убогой реальности», отвлекающей своими мелкими болями от Боли самого пребывания в жизни? Или великолепие природы, об этой Боли напоминающее?
2. Пространство
Мотив границы, который можно проследить в поэзии Черных, неоднозначен.
«Ограниченность и беспредельность — сёстры». Безграничное дано как локальное, в виде родных для героини участков мироздания; граница отделяет их от основного неродного мира.
Когда во вселенной не станет земли:
ни цветов, ни деревьев, ни прели садовой лесной, ни озёр,
ни того, что в них живо, что ими питается -
сохранится
аллея-граница.
Московский Центральный Ботанический сад здесь — центр вселенной, и не символически, а действительно. Стихи Черных богаты «топографией» (Гольяново, Царицыно, Сокольники…); конкретный пейзаж обретает литургическую величавость, оставаясь конкретным, не уклоняясь в символизм.
Когда мы поедем в Сокольники…
<…>
Будет пахнуть корой тополиной
и прелью змеиной,
а юные кроны как перья павлина
(ещё слышится пение: Христос воскресе!)
нам дружески бросят приветствие клейкое.
Как лирическая героиня снизу вверх смотрит на Поэта, так море «плотских» красок, запахов и текстур, флора и водоемы, отталкиваясь от земли, тянутся к поэзии, к божеству, к Духу.
Дух освобождает цветы и травы от «токов земли», разрешает «связи родовые с миром», делает земную красоту необязанной рождению и, стало быть, не обреченной смерти. Отрицание жизни (βίο) не самоценно, оно — ради Жизни, ради κόσμος, ради явленного в красоте бытия, «Божьих одёжек».
Мир отождествляется с ограничением — берегами («Вот здесь, на берегу — весь мир»). Провозглашение того, что «озеро от берегов свободно», есть первый шаг к возврату тварного мира Богу как Его престола и Бога — тварному миру.
Потому осень как «всенощная вселенной» не может не отослать, хотя бы и невольно, к Вселенской литургии Тейяра де Шардена, во время которой совершается принесение Даров под видом всей материи мира.
Когда завершится пересоздание космоса,
<…>
когда сердце полюбит призванье своё,
тогда будет открыта ограда,
и можжевельник глазастый выйдет навстречу
...
наоборот,
то я выйду
навстречу новому райскому месту.
________
[1] Людмила Вязмитинова. Лествица поэта. // Наталия Черных. Похвала бессоннице. Книга стихотворений / Серия «Русский Гулливер». — М.: Центр современной литературы, 2009.
