Вы здесь

Марина Алёшина. Рассказы

Рождество

Рассказал Афанасий Хисматов, шести лет. Его мама записала.
А я не могу не поделиться этим рассказом с вами!

Я люблю Рождество, потому что это детский праздник, и пост всегда очень радостный: всё ждёшь ёлку и подарки, и мама много знает об этом сказок.

А когда меня берут с собой на Рождество, мы долго едем. Кругом, в храмах, ёлочки горят, огоньки веселятся, но я всё думаю о звезде и смотрю на небо. Мне всегда хочется её увидеть и идти за ней. Мама в Сирии её видела: такую большую, яркую, и она двигалась. Мама за ней не пошла. А я бы – побежал…

А когда мы подъезжаем к храму, то издалека видно, что на улице люди стоят, вертеп сияет!

Мы всегда - в левом приделе, рядом с амвоном, около ёлочки. Я сажусь на батарею, греюсь с мороза, слушаю, как хор поёт тропарь. И мне делается так радостно, что уже не могу сидеть, а встаю и пою со всеми: «Рождество Твое…»

В кармане у меня растаяла свечка и мы с Серёжей идём ставить её к Николушке. Я знаю, что это – Дед Мороз, и прошу у него… А вот это – тайна!

Крылья

21 МАРТА
Я видел его. К утру, как всегда, не спалось, вышел встречать рассвет.
Как он летел! На фоне восходящего солнца — размах белых крыльев, подсвеченных розовым светом…
А отец уверял: их не существует…
— Живи тем, что у тебя перед глазами, тем, что твоорится сейчас, нынешним днём.
— Ты не веришь в них?
— Просто людям нужна сказка.
— Но зачем такая сказка? О далёком береге, куда всё равно — не добраться?
— Кому — для чего, — сказал он тогда спокойно, но тревога мелькнула в глазах: заподозрил, что я не поверил.
Они снились мне. Крылатые люди, взлетающие с другого берега над широкой гладью реки. Кто они? Откуда у них крылья? Почему умеют летать? Как и когда научились?
Сегодня, когда я увидел его, парящего над водой, заболела душа, и я почувствовал зов.
Лететь.
На тот берег.

Cталь

Я — сталь. Холодная. Лица друзей отражаются в поверхности черно—белым. Ничто не проникает внутрь.
За окном мелькают сосны. Значит — Псковщина, Москва далеко. Руль держу жёстко. Я — сталь. Но мне так надоело ею быть.
Говорят, мы родом из детства. Вот и мчусь туда на бешеной скорости — к бескрайним лесам со свечами-соснами. Здесь, у их подножия, лес меняет ковры: черничный, брусничный, грибной…
Я затвердела в сталь. Быть может, у истоков что-то проникнет в меня, не отразится от поверхности, изменит?
Странно, деревня — всё та же. Люди умирали, приезжали новые, а лики домов оставались, а ещё — деревья, что росли и пятьдесят, и семьдесят лет назад. Ветер прошёлся по верхушкам сосен, загудел. Потом опустился вниз, и травы заколыхались волнами.
Снимаю босоножки, иду босиком.
 

Письмо для Бога

В Великую субботу Танька с Сержем ходили в храм. А после службы батюшка освятил куличи. А потом мама с папой еще немного задержались и сказали им побыть в песочнице у самого храма.
На бортике песочницы сидела хмурая Варька. Она не делала куличи, не строила город и замок, а ковыряла песок носком ботинка. И возила лопаткой туда-сюда.
— Ты чего? — спросил Серж у Варьки.
— Ничего, — ответила Варька и хлюпнула носом.
Таня добавила:
— Тебя кто-то обидел?
— Никто меня не обидел, — буркнула Варька и отвернулась.
Серж с Танькой стали лепить куличи, а Варька тоже не выдержала и стала лепить вместе с ними.
— А чего ты такая? — спросил Серж через некоторое время.
— Родители поссорились… — тихо сказал Варька.
— Помирятся.
— Не-а.
Серж протянул Варьке самую любимую формочку в виде лошадки. Варька взяла и улыбнулась, правда, совсем чуть-чуть.
— А ты молилась? — Танька почувствовала себя самой старшей.
— Я письмо Богу написала.

Где живёт Бог?

Мама отрезала от репки верхушку и вынула серединку. Потом насыпала внутрь сахар и сказала:
— А теперь она должна постоять несколько часов и пустить сок!
Тане с Сержем это и так было известно. Они очень любили этот сок! Но мама давала его только от простуды…
Таня посмотрела на репку. Если взять две чайных ложки сока – совсем не будет заметно.
— Таня! — с улыбкой произнесла мама. Репка должна постоять несколько часов. Обещай не трогать её, пока меня не будет!
— Ладно!
— И помни, что Бог видит всё.
— А где Он живёт? Откуда Он видит? Смотрит сверху? — посыпала Таня вопросы.
— Вот и подумай, пока меня не будет. А когда приду – скажешь, что ты там надумала. — И мама ушла.
Потом они играли в паровоз. А Таня думала о репке. Потом Серж уснул. А Таня сидела и думала всё о том же.
«Как Бог меня увидит? Если Он будет смотреть сверху, а я живу на первом этаже?»
С этими мыслями она вошла на кухню и села у стола.

И дождь стучал по сизому крылу...

Она всегда с улыбкой припоминала детство, и, не умея рассказывать складно, скупыми словами-штрихами набрасывала его: двенадцать братьев и сестёр, берег озера, особое послушание для неё, младшенькой — плести рыболовные сети. И раннее осознание важности своего труда: плохо сработаешь – голодать семье, а в ней ни много, ни мало – пятнадцать ртов. Всё это отпечатлелось в её душе рельефно, подсвечивая лицо до старости словно бы изнутри.

Мне было десять, бабе Варе – шестьдесят девять, и мы очень дружили.

Я бегала к ней с дальнего края деревни, вскачь и зигзагами, поднимая с дороги песок, а она узнавала меня издали по двум скачущим над клубами пыли косичкам. Мы часто сиживали в этом дворе, я вглядывалась в изрытое морщинами старческое лицо, серые глаза, сложенные на коленях натруженные руки, и голову кружил аромат яблок. Мы очень дружили, почти молча, люди из разных поколений, а может быть, даже и стран. Баба Варя казалась мне почему-то сизокрылой птицей, а перекошенный козырёк над её крыльцом — полуопущенным сизым крылом.

Тётя Маша

Человек взрослеет, начав за кого-то отвечать. И был такой день, когда повзрослели все: 22 июня, начало войны.
Их было трое подруг: Аня, Маша, Нонна. Они вступили в войну шестнадцатилетними.
Жизнь перевернулась, центром стал фронт, и все что делалось, делалось для фронта. А потому они встали в поток, и руки их клеили плащи против газовых атак. Много часов подряд – проклейка одного и того же, порученного тебе лично, шва. Немели руки, болела голова, но от крепости склеенного зависела чья-то жизнь…
Аня и Маша – сироты, Нонна – избалованная дочь высокопоставленных родителей. С началом войны разница стерлась, центр тяжести переместился.
Потом были коробки для патронов. Много коробок. День и ночь, штабеля коробок, которые они клеили, перевыполняя норму.
Аня заболела. Воспалились лимфоузлы, шея превратилась в сплошную рану. Высокая температура не спадала, а врачи ничем не могли помочь – все медикаменты и бинты ушли на фронт. С загноившихся ран снимали повязку, и – возвращали снова…

Страницы