Вы здесь

Прости меня, Ксения!

(повесть о святой блаженной Ксении Петербургской)1

— Дура! Дура!

Мы бежали за ней, крича во все горло и корча ей рожи. Прохожие останавливались и недовольно косились на нас и на высокую молодую женщину в зеленой кофте, красной юбке и стоптанных башмаках на босу ногу2. Ветер развевал прядь темно-русых волос, выбившуюся из-под ее платка. Сколько я себя помнил (а к тому времени мне было лет семь) эта сумасшедшая нищенка по имени Ксения бродила по окрестным улицам, опираясь на грубо оструганный посошок. Дразнить ее было нашей любимой забавой. Тем более, что она безропотно сносила наши выходки. А нам так хотелось разозлить ее, довести до слез...безответность и бессилие жертвы лишь раззадоривают преследователей. Как бы это сделать?

Схватив обломок кирпича, я размахнулся и запустил им в нищенку, едва не попав ей в плечо. Однако та продолжала идти вперед, словно не замечая никого и ничего вокруг.

— Что, немчонок, промазал!? — усмехнулся рыжий Сенька, мой давний приятель и соперник. — А спорим, я сейчас в нее попаду! Вот потеха-то будет!

Брошенный им камень угодил Ксении в спину. Она вздрогнула и остановилась.

В следующий миг в нее полетели комья грязи и камни — друзья явно решили не отставать от нас с Сенькой...

— Что, дура, не нравится? А вот тебе еще! Получай!

Я нагнулся за очередным камнем... И вдруг Ксения резко обернулась и, потрясая своим посошком, бросилась на нас. Она была так страшна в своем внезапном, безмолвном гневе, что мы, сбивая друг друга с ног, с испуганными криками бросились наутек.

На бегу я споткнулся и упал прямо в уличную грязь, проехавшись по ней ладонями и коленками. Впрочем, я тут же вскочил и снова понесся вперед, подгоняемый страхом. Еще бы мне было не бояться! Ведь я первым бросил камень в эту Ксению... и зачем я только это сделал?! Если бы я знал!..

Добежав до нашего дома в девятой линии, я отчаянно забарабанил в дверь, боясь оглянуться в дальний конец улицы, где вот-вот должна была показаться моя безумная преследовательница. Только бы матушка успела открыть! Иначе я пропал!

— Кто это? — послышался из-за двери встревоженный голос матушки. — Кто там?

— Мама, мамочка, открой скорее! — жалобно взмолился я. Дверь распахнулась. И, не успела матушка посторониться, как я вбежал в дом, чуть не сбив ее с ног. У меня уже не было сил ни задвинуть дверной засов, ни даже удержаться на ногах. Я опустился на пол, привалившись к двери. Матушка с изумлением и ужасом смотрела на меня: перепачканного в грязи, в порванной рубахе, со ссадинами на коленках и ладонях... А потом заохала и запричитала:

— Да что с тобой, Яшенька? Где это ты так поранился, голубчик мой? Кто тебя обидел?

В этот миг я почувствовал резкую боль в ладонях и коленках...при падении я рассадил их до крови. И не столько от этой боли, сколько от жалости к себе, я разревелся навзрыд, как девчонка. Да, меня и впрямь обидели...это все она... она...

— Кто — она? — встревоженно спросила матушка.

— Эта нищая дура... О-ой! — взвыл я, когда матушка стала промывать мои ссадины ветошкой, смоченной в холодной воде. — Мы только пошутить хотели... А она как погонится за нами...тут я и упал...о-о-ой!

— А что вы ей сделали? — с неожиданной строгостью спросила матушка, взяв меня за подбородок и пристально глядя мне в глаза. — Уж не обижать ли вы ее вздумали?

Пришлось рассказать ей всю правду.

— Что ж, поделом тебе. — строго сказала матушка, выслушав меня. — Грех обижать несчастных. Кто убогого обидит, того Бог ненавидит. Да и то сказать: Ксения ведь не всегда была такой...

Эти загадочные слова пробудили мое любопытство. Еще бы! Ведь до сих пор я считал Ксению всего лишь сумасшедшей нищенкой, разгуливающей по улицам в своей нелепой одежонке на посмешище прохожим и нам, мальчишкам. И никогда не задумывался об ее прошлом. Но кто же она? И отчего она стала...такой?

— Если хочешь знать, она не из простых людей. — матушка явно вознамерилась поведать мне историю Ксении. — Муж у нее полковник был...да что там — придворный певчий! Фамилия ему была Петров, а звался он Андреем Федоровичем. Я-то их почти не знала... да и откуда было знать? Ведь они на другой улице жили, в одиннадцатой линии... Опять же — важные люди, не нам чета. Да слухом земля полнится: сказывали, будто жила эта Ксения со своим муженьком в любви и согласии. Как говорится — душа в душу. Только пожили они вместе всего-то три годочка. А потом этот Андрей Федорович вдруг возьми да умри. Говорят, будто...

Матушка смолкла, словно боясь поведать мне какую-то зловещую тайну, связанную со внезапной смертью полковника Петрова. Лишь спустя некоторое время она продолжила свой рассказ:

— Мало ли что люди болтают... Одно правда — умер он такой смертью, что упаси Бог — без покаяния. А вслед за тем прошел слух: мол, Ксения, вдова его, разумом повредилась. Вырядилась в мужнюю одежду и говорит, будто это она умерла, а Андрей Федорович-де в нее воплотился. Сколько ее ни уговаривали образумиться, одно твердит: «я не Ксения, я — грешный Андрей Федорович, а Ксеньюшка-то моя вечным сном на кладбище почивает». С тех самых пор и бродит она по улицам, словно бездомная нищенка...который год уж так бродит. А у нее ведь свой домик был, да, говорят, и денежки водились, только после смерти мужа она все раздала. Иные говорят, будто помешалась она с горя. Да большинство иное толкует: мол, это она на себя такой подвиг приняла, чтобы нераскаянные грехи своего мужа замолить. А правду лишь Бог ведает. Одно скажу: впредь не смей обижать Ксению! Любишь, когда тебя дразнят? То-то же. Чего сам не любишь — того другому не делай! Понял?

На другое утро я, как обычно, вышел погулять на улицу. И первым делом увидел Сеньку и еще нескольких мальчишек с нашей улицы, занятых игрой в камешки. Как раз в этот момент в конце улицы показалась Ксения. Заметив ее, Сенька хитро подмигнул мне и легонько хлопнул себя пониже поясницы. Похоже, он получил от родителей хорошую взбучку за нашу вчерашнюю выходку.

С тех пор мы никогда не дразнили Ксению...

* * *

Здесь мне придется отвлечься от рассказа о ней, чтобы поведать о себе. Потому что без этого просто-напросто не обойтись. Уж слишком тесно оказались связаны наши судьбы. Итак...

Как вы знаете, я врач. Причем потомственный. Отец мой, Николай Иванович Немчинов, служил армейским лекарем. Что до дедушки, то, по рассказам отца, он тоже был врачом, происходил из немцев, и будто бы даже лично знавал покойного императора Петра Алексеевича, который его очень уважал и привечал. Что в отцовских рассказах было правдой, а что вымыслом — судить не берусь. Однако в нашем доме хранились старинные немецкие медицинские книги и инструменты. А отец свободно говорил и читал по-немецки, и меня этому языку выучил. Судя по всему, мы и впрямь из немцев, оттого и зовемся Немчиновыми. Хотя по рождению я, как и вы — русский человек.

По правде сказать, в детстве я терпеть не мог своей фамилии. Ведь из-за нее соседские мальчишки дразнили меня «немчонком». Зато отец очень гордился и этой фамилией, и связанными с ней семейными преданиями. И твердил, что я непременно должен стать врачом, таким же искусным и знаменитым, как мой дедушка. Увы, отцу не довелось дожить до этого времени: когда мне было лет десять, он внезапно умер от приступа грудной жабы3. Врач, лечивший других, он не смог спасти себя самого. К сожалению, такое случается нередко...

Матушка тяжело переживала его смерть. Ведь теперь мы остались без средств. Казенного пенсиона, положенного ей, как вдове армейского лекаря, еще нужно было дождаться, а деньги на жизнь требовались уже сейчас. Но больше всего матушку заботили посмертная участь отца и моя судьба. Сколько раз, просыпаясь ночью, я слышал ее приглушенные рыдания. Матушка молила Бога простить вольные и невольные грехи новопреставленного Николая и позаботиться обо мне. Правду говорят: кто горя не знавал, тот Богу не маливался...

Однажды к нам в дом пришел гость. Это был давний друг моего покойного отца, пожилой немец Иоганн Карстен Беккер. Правда, пациенты чаще звали его на русский лад — Иваном Крестьянычем, и добродушный старик нисколько не обижался на это. Мало того — он был доволен тем, что в России его считают не чужаком, а своим. Ведь всем известно — если ты Иван, значит — русский... В отличие от отца, Иван Крестьяныч имел собственную практику, небольшую, но позволявшую ему, одинокому холостяку, жить в достатке. Прежде он частенько приходил к нам в гости, приносил гостинцы, среди которых неизменно оказывалась бутылочка вишневой наливки, которую Иван Крестьяныч откупоривал, заговорщически приговаривая: «тринкен-тринкен, кляйне-кляйне»4, и по нашему домику разносился сладкий аромат сочных, спелых ягод. Вот и на сей раз он не изменил своему обычаю и привез нам полную корзину всякой снеди. По правде говоря, это было весьма кстати: в ожидании пенсиона мы перебивались, как говорится, с хлеба на квас.

Матушка сварила кофе и принялась потчевать гостя. Погода в тот день была ненастная, и потому я сидел дома и мастерил из деревянной чурки корпус для будущего фрегата. Вдруг до меня донесся голос Ивана Крестьяныча:

— А правда ли, Елизавета Александровна, будто ваш сынок знает латынь?

Матушка замялась. Вроде бы ее покойный муж учил Яшеньку каким-то своим медицинским словам. Но была ли это латынь?..

— А давайте его самого спросим! — предложил Иван Крестьяныч. — А ну-ка, Якоб (он всегда называл меня на немецкий лад — Якобом), поди сюда. Скажи мне, как по-латыни будет: вода?

— Аква! — ответил я. Надо сказать, что незадолго до смерти отец начал учить меня латинскому языку. И потому я знал кое-какие слова и даже поговорки. Например: вени, види, вици — «пришел, увидел, победил».

— Гут! — похвалил меня Иван Крестьяныч. — А как будет: масло?

— Олеум! — После этого я решил блеснуть своими знаниями. — А касторка по-латыни — «олеум рицини»!

— Вот-те на! — восхитился Иван Крестьяныч, и даже сдвинул на нос очки в золоченой оправе, словно желая разглядеть меня получше. — Прямо как заправский врач! Да такой знаток латыни просто на вес золота! А мне тут как раз помощник нужен... Вот что, Елизавета Алексеевна: не согласитесь ли вы отдать своего Якоба ко мне в услужение? О жалованье договоримся... Вон, какой он у вас толковый! Грех такой дар в землю зарывать! А я его тем временем медицине выучу.

Матушка прослезилась. Ведь предложение Ивана Крестьяныча было как нельзя кстати. Теперь она могла не опасаться за мое будущее. А все потому, что ее покойный супруг догадался выучить меня латыни! И никому: ни матушке, ни мне самому, тогда было невдомек, что Иван Крестьяныч просто пожалел нас... что Господь услышал наши молитвы...

* * *

Так началась моя служба у Ивана Крестьяныча, продлившаяся семь лет. В чем она состояла? Я должен был сопровождать своего хозяина, когда его вызывали к больным. А потом доставить им из аптеки господина Зейферта лекарства, выписанные по рецептам Ивана Крестьяныча. При этом я имел возможность наблюдать, как он подолгу, с немецкой пунктуальностью и внимательностью опытного врача, осматривает больных, как беседует с ними, как собирает анамнез. Надо сказать, что Иван Крестьяныч придавал осмотру и расспросам больного крайне важное значение:

— Для врача не может быть слов «мелочь» и «пустяк». — говаривал он. — Врач должен уметь наблюдать и примечать. Невнимательный врач — никудышный врач!

Я уже говорил, что Иван Крестьяныч имел собственную практику. Среди его пациентов были люди разного положения и достатка: от очень состоятельных до бедняков. И вот как-то раз мы с ним отправились к одному больному. Это был человек лет пятидесяти, страдавший ревматизмом. Иван Крестьяныч, как всегда, начал собирать анамнез: давно ли началось заболевание, и что послужило его причиной...

— Да я уж шестой год суставами маюсь. — признался больной. — А как заболел? Видите ли, господин доктор, я тогда еще в полиции служил. Как-то раз велело мне начальство проследить за одной женщиной. Ксенией ее зовут. Может, вы о ней и слыхали... Странная женщина, а такие всегда подозрительными кажутся — ведь преступник еще та лиса, что ему стоит дурачком прикинуться, чтобы нас с толку сбить. Вот я за ней и следил, разумеется, тайком: куда она — туда и я за ней. И чем дольше я это делал, тем больше мне казалось, что она не просто так по улицам бродит, а с какой-то целью. Что ж, голубушка, выведу я тебя на чистую воду, непременно выведу!

Тем временем смеркаться стало. И тут пошла она (куда б вы думали?) за город, в лесок. Я — за ней. Притаился за деревом, смотрю — встала она на колени и давай молиться. Крестится и поклоны земные на все четыре стороны кладет. Так всю ночь, до рассвета и молилась. А ночка та, как на грех, морозной выдалась, и промерз я до костей, хотя и одет был тепло. А она-то в одной кофтенке да юбчонке была, да в рваных башмаках. Вот с тех пор я и болею...

Похоже, Иван Крестьяныч не придал этому рассказу особого значения: он принялся осматривать пациента, а потом стал выписывать рецепты: перцовую мазь, желчь для примочек, хинин, чтобы снять воспаление и жар в больных суставах. Зато я призадумался над услышанным. Кто же все-таки эта Ксения? Несчастная женщина, с горя потерявшая рассудок? Или тайная подвижница в обличье безумной нищенки? И почему бывший сыщик решил, что в ее блужданиях по городу есть какая-то цель?

Если бы знать!

* * *

Тем временем моя служба у Ивана Крестьяныча шла своим чередом. Старый врач учил меня всему, что знал и умел сам: методике осмотра больного: пальпации, перкуссии, аускультации. Объяснял клинические особенности различных заболеваний, а также симптомы, по которым можно отличить одну болезнь от других, похожих на нее. Учил и латыни. Вскоре я так поднаторел в ней, что бегло читал аптечные сигнатуры и даже мог сам выписывать рецепты. Иван Крестьяныч был доволен моими успехами:

— Из тебя, Якоб, хороший врач выйдет. — говаривал он мне. — Только не мешало бы тебе еще подучиться, лучше всего за границей. Или в Страсбургском университете (там я сам когда-то учился), или в Лейдене, а лучше всего в Геттингене, там профессура хорошая. Только вот как это сделать?

Действительно, как? Ведь для учебы за границей требовались немалые деньги, куда большие, чем те, которыми располагал Иван Крестьяныч. Вдобавок, была необходима протекция какого-либо влиятельного лица из Медицинской коллегии или из числа придворных. Разумеется, Иван Крестьяныч имел кое-какие связи, и потому надеялся, что чиновные и сановные соотечественники и пациенты не откажут ему в просьбе за ученика. Что до моей матушки, то она уповала лишь на Божию помощь:

— Молись, Яшенька. — кротко говорила она, когда я сетовал на то, что моей мечте об учебе в Германии, похоже, так и не суждено сбыться. — Положись во всем на Бога. Господь милостив — Он все управит...

Увы, чем дальше, тем меньше я верил и в людскую, и в Божию помощь. И все-таки однажды, возвращаясь от матушки к Ивану Крестьянычу, я решил зайти в храм святого апостола Матфея. Это была наша приходская церковь. Когда-то в ней венчались мои родители, потом в ней крестили меня. И в этом же храме семь лет назад пели «вечную память» моему отцу. Вся жизнь нашей семьи была связана с этой церковью. Может быть, здесь Бог скорее услышит меня?

Подойдя к храму, я увидел Ксению, в ее нелепой красно-зеленой одежде, с посошком в руке. Она стояла на паперти. Как видно, ей хотелось войти в храм. Однако церковный сторож, по виду из отставных солдат, за долгие годы службы привыкший наступать и держать оборону, грозно прикрикнул на нее:

— А ну, поди отсюда! Кому говорю! Убирайся!

— За что ж ты убогую-то гонишь? — робко встала на защиту Ксении пожилая, бедно, но опрятно одетая прихожанка. — Что она тебе сделала?

— Мне-то, положим, и ничего. — согласился сторож. — Только я обязан все по закону делать. А по закону таких, как она, в людные места пускать не велено. Чтоб, не дай Бог, чего не вышло... — Он покосился на сердобольную прихожанку, извлекшую из кармана потертый вязаный кошелек, и добавил. — И по закону милостыню им подавать тоже не велено! Все должно быть по закону! — заключил он с видом хозяина положения.

Поспешно спрятав в карман кошелек, прихожанка юркнула в храм. Сторож последовал за ней, плотно прикрыв за собой церковную дверь. А Ксения все стояла на паперти... Я нашарил в кармане монетку и протянул ей. Серебро в моей ладони тускло блеснуло в лучах заходящего солнца. Ксения протянула руку — но не за монеткой. Казалось, она хотела коснуться меня. Я слышал ее бормотание, но не мог разобрать слов. Нет, это явная сумасшедшая! И хотя мне не раз доводилось видеть душевнобольных, я испугался и отпрянул...

Она отвернулась и, постукивая своим посошком о камни мостовой, медленно пошла по улице. А я, так и не зайдя в храм, направился своей дорогой — к Ивану Крестьянычу.

* * *

Едва я вошел, как старый врач бросился мне навстречу. Он прямо-таки светился от радости:

— Вот что, Якоб! — воскликнул он. — Правду говорят: если надеяться да стараться — всего добьешься! Ты поедешь в Германию!

Я изумленно таращился на него. Уж не разыгрывает ли меня Иван Крестьяныч? Хотя какой стати ему это делать? Тогда...что же могло случиться?

— Сегодня я ездил к господину Н., — пояснил Иван Крестьяныч. — Он — мой коллега, служит при дворе. Когда-то мы учились вместе, и я надеялся, что по старой дружбе он поможет мне. Вдобавок, я слышал, будто господин Н. собирается послать своего сына Михеля в Геттингенский университет. Оказывается, он и впрямь намерен это сделать. И теперь подыскивает для него слугу: непьющего, расторопного и бегло говорящего по-немецки. Если ты ему подойдешь, он готов оплатить твое обучение в Геттингене. Какая удача, Якоб, какая удача! Это просто чудо!

Я был согласен с Иваном Крестьянычем — и впрямь чудо! Лишь бы только этот господин Н. не передумал и не нанял для своего Михеля другого слугу! Тогда не видать мне университета, как своих ушей! Господи, только бы все удалось!

Назавтра Иван Крестьяныч представил меня господину Н. Надо сказать, что высокомерный придворный медик оказал мне весьма холодный прием. Точнее, обошелся со мной довольно грубо. Что поделать: гордыня и грубость — плоды одного дерева... Он подробно и строго расспросил меня о том, кто я, откуда, кто мои родители (я заметил, что при упоминании о германских предках господин Н. несколько смягчился), справился, не склонен ли я к пьянству и праздности, присущим «русским иванам». После чего заявил, что согласен взять меня в услужение к своему сыну, многозначительно добавив, что делает это исключительно из уважения к своему почтенному коллеге господину Беккеру... Мне было не по себе от этого унижения. Однако я слишком хотел учиться и потому был готов на любые жертвы. Пусть этот старик и его сынок унижают меня, как хотят — главное, что теперь я выучусь на врача!

Но и тут Господь оказал мне милость. Мой новоявленный господин, Михель Н., оказался вовсе не чванным и грубым великовозрастным болваном, каким я его себе представлял, а вполне симпатичным рыжеволосым и голубоглазым парнем, напрочь лишенным отцовской спеси. Правда, поначалу он показался мне угрюмым и замкнутым. В присутствии отца Михель почти всегда молчал, а если произносил слово-другое, то только по-немецки (как и господин Н., говоривший на русском языке крайне редко и неохотно). Однако стоило нам покинуть Петербург, как мой молодой хозяин изменился до неузнаваемости — оживился, заулыбался и бойко заболтал со мной по-русски. Вскоре мы настолько подружились, что Михель заявил:

— Вот что, Яша! Давай будем с тобой на «ты»! И знаешь, что: не зови меня Михелем. Не люблю я это имя: словно козел блеет: Михе-ель... Мишка — куда лучше! Идет?

Со временем он поведал мне свою невеселую историю:

— Знаешь, Яша, я ведь так не хотел никуда ехать! Меня фаттер5 заставил... Видишь ли, он желает, чтобы я непременно стал врачом. Ты, говорит, как почтительный и послушный сын, обязан продолжить и приумножить мое дело. А я не хочу быть врачом, видит Бог, не хочу! Да еще и трупов боюсь, и крови тоже. Да только отца еще больше боюсь. Некуда мне деваться... так хоть немного потешусь на свободе, а там — будь что будет!

Надо сказать, что обретенная свобода основательно вскружила голову моему юному другу и хозяину. И, в отличие от меня, он проводил большую часть времени не на лекциях и занятиях, а на студенческих вечеринках и пирушках в обществе местных Гретхен и Клерхен. Лишь перед очередным экзаменом Михаил брался за книги и с моей помощью с грехом пополам наверстывал упущенное. Но едва экзамены оставались позади, он снова возвращался к своим собутыльникам. Как я ни уговаривал Михаила посвящать учебе хотя бы половину того времени, которое он тратил на кутежи, как ни стращал его отцовским гневом — он отмахивался и отшучивался:

— Полно, дружище! Бог не выдаст, свинья не съест! А вот мы сегодня как раз и закажем в «Ученом осле» жареного поросенка! Нас свинья не съест...ей самой будет капут! Ха-ха-ха!

И в его пьяном смехе слышалось отчаяние обреченного...

* * *

Наконец мы получили аттестаты об окончании университета и вернулись в Россию. Как же я тосковал по ней все эти годы! Вспоминал матушку, Ивана Крестьяныча...Господи! Только бы они были живы! И, сам не знаю, отчего, я вспоминал нищенку в красно-зеленой одежде, бредущую по нашей улице с посошком в руке. Тогда я впервые задумался над тем, насколько имя этой женщины подходит к тому образу жизни, который она ведет. Ведь Ксения значит «странница». Вот только знает ли она цель своего пути, как утверждал тот бывший сыщик, следивший за ней? И, если это и впрямь так, то какова эта цель? Впрочем, разве мы, будучи и сами странниками в этой жизни, знаем, куда идем и куда придем? Право слово, странные раздумья посещают нас на чужбине...

* * *

Сразу же по возвращении в столицу я отправился к своему учителю и благодетелю Ивану Крестьянычу. Ведь именно ему я был обязан тем, что стал врачом. Однако старик едва ли не с порога заявил мне:

— Вот что Якоб. Сперва съезди-ка ты к своей муттер. Добрый сын должен чтить свою мать — так и в Библии сказано6. Побудь у нее, сколько будет нужно. А мы с тобой еще успеем наговориться.

Выйдя на улицу, я кликнул извозчика и поехал к матушке.

— Мне нынче, барин, на ездоков везет! — похвастался румяный веселый парень-возница. — Еще бы! Ведь сегодня она в мою пролетку села.

— Кто «она»? — в недоумении переспросил я. — В самом деле, что за чушь городит этот извозчик? Впрочем, чего еще ждать от мужика?

— А это есть у нас тут, барин, женщина одна, вроде как блаженная. — поспешил объяснить словоохотливый извозчик. — Ходит в зеленой юбке да в красной кофте, а в руке посошок. Увидишь — сразу узнаешь. Ксенией ее кличут. Так вот, мы уж который год примечаем: если она кого приветит — жди удачи. Зайдет к купцу в лавочку, возьмет яблочко или пирожок — к барышу. Так ведь еще и не у каждого она берет. Иному скажет: «у тебя не возьму, ты людей обижаешь»... Ребеночка приласкает: к счастью. Вон, у соседской дочки ушко болело, да как Ксения ее по головке погладила — болезнь как рукой сняло! А у нас, у извозчиков, своя примета есть: к кому она в пролетку сядет — к большой выручке. Мы, как увидим Ксению, мчимся к ней наперегонки, просим позволения ее прокатить. Сегодня я ее первым подвез! Вот от того мне сегодня на ездоков и везет!

Я удивился. Ведь когда-то, в далекие времена моего детства, многие считали Ксению сумасшедшей. А теперь все почитают ее за чудотворицу. Так кто же она?! Безумная нищенка или подвижница?

Впрочем, мне не пришлось долго размышлять над этим — вдалеке показался наш старый дом. Вскоре я уже обнимал матушку. А она не могла наглядеться на меня, на мой немецкий кафтан, треуголку, рубашку, отороченную кружевами — праздничную одежду геттингенского студента. И повторяла сквозь слезы:

— Яшенька, голубчик мой, наконец-то ты вернулся! Слава Богу, дождалась я тебя! Вот счастье-то!

Ее чепец сбился на затылок, и я увидел, что некогда темно-русые волосы матушки стали совсем седыми... Бедная моя матушка!

Она сварила кофе, и мы уселись за стол. О чем только не переговорили в тот вечер мы с матушкой!

— А знаешь, Яшенька, что у нас тут случилось? — понизив голос до шепота, сообщила мне она. — В тот самый год, как ты учиться уехал, иду я раз...уж не помню, куда. Гляжу: посреди улицы стоит Ксения и плачет навзрыд. Я ее и спрашиваю:

— Что ты плачешь, Андрей Федорович?

Смотрит она на меня в упор...только так, словно сквозь меня видит. А сама бормочет:

— Кровь там, кровь! Там реки и каналы кровью налились, текут кровью! Видишь: кругом кровь!

И вдруг как зальется слезами! Страшно мне стало: к чему бы это она это говорит? Явно к какой-то беде. А что если с тобой что-то случилось? Мало ли...в чужих-то краях! Как я тогда Бога молила, чтобы уберег Он тебя!.. И что ты думаешь, Яшенька? После слух прошел, что в Шлиссельбурге убили... (тут она шепотом назвала мне имя несчастного, лишенного не только престола, обещанного ему с младенческих лет, но и свободы, а теперь — и жизни)7. Выходит, не зря Ксения про кровавые реки твердила. Да что говорить: ведь в свое время она и кончину государыни Елизаветы Петровны предсказала. Бегала накануне Рождества по улицам и кричала: «пеките блины! Скоро вся Россия будет печь блины»! А какие блины на Рождество? Их же на поминки пекут... Только назавтра объявили: мол, государыня преставилась. Вот ведь как! Выходит, Ксении будущее открыто...

Слова матери заставили меня задуматься. Но не о провидческом даре Ксении, а о собственном будущем. Ведь, хотя у меня и имелся аттестат с отличием, но не было места. Смогу ли я получить его, не имея ни связей, ни влиятельных знакомых? Не на Ксению же мне надеяться! Право слово, смешно, что эти простолюдины всерьез верят, будто она им помогает! Но кто поможет мне?!

* * *

Я заночевал у матушки. А на другое утро спозаранку отправился к Ивану Крестьянычу. К моему удивлению, у старого врача были гости. Точнее, гость. Им оказался ни кто иной, как мой друг Михаил. Он устремился мне навстречу, как перепуганный ребенок, ищущий защиты у взрослого человека.

— Беда, Яша! — казалось, еще миг, и он разрыдается. — Господи, что же теперь делать? Что же делать?!

Иван Крестьяныч смотрел на него с нескрываемой жалостью. Похоже, он был бессилен помочь Михаилу. Но что же произошло?

— Успокойся, Миша. — я старался говорить как можно спокойней, чтобы не усугубить отчаяние своего друга. — Лучше расскажи, что случилось?

Михаил разрыдался.

— Отец... Представляешь, Яша, вчера, сразу по приезде, он устроил мне экзамен. Нет, кое-что я ему все-таки ответил... Если бы ты знал, как он разозлился! Он кричал, что я недостойный сын...что я все эти годы вместо учебы валял дурака...и что он меня больше знать не хочет! А я его люблю, Яша...боюсь и все равно люблю! Что же мне теперь делать?!

По правде говоря, я и сам задавался тем же самым вопросом. Но тут мне пришла в голову безумная мысль... Возможно, я не решился бы ее осуществить, если бы не желал спасти своего незадачливого друга.

— Вот что, Миша. — заявил я. — Успокойся. Давай сейчас мы вместе поедем к твоему отцу. Я поговорю с ним. Вот увидишь, все образуется...

Надо сказать, сам я не верил в успех подобных переговоров. Ибо хорошо помнил, как грубо когда-то обошелся со мной надменный отец Михаила. Нетрудно догадаться, каков он окажется в гневе! И все-таки я должен заступиться за Михаила. Ведь мы — друзья. А там — будь что будет.

К моему удивлению, господин Н. не велел своим слугам прогнать меня взашей. Он соизволил выслушать меня. После чего устроил мне строгий экзамен на знание медицины. Признаюсь, мне было страшно ему отвечать. Ведь я был всего лишь начинающим врачом без места, а господин Н. — влиятельным придворным медиком, от которого в немалой степени зависела моя судьба. Но мне казалось — если он останется доволен моими ответами, то простит Михаила. И потому я без запинки отвечал на его вопросы.

На моих глазах выражение лица господина Н. менялось. И если поначалу на нем читались гнев и презрение, то вскоре они сменились изумлением, а потом...

— Зер гут! — удовлетворенно произнес он, как видно, устав, задавать мне вопросы. — Видишь? — обратился он к Михаилу. — Вот это настоящий врач, не тебе чета. Да что тут говорить! Пошли медведя за границу, медведем и останется... Кстати, юноша...как вас зовут? Якоб Немчинов? И где же вы намереваетесь служить, герр Немчинов?

У меня закружилась голова. Впервые в жизни меня назвали «господином». И кто! Придворный врач, еще недавно смотревший на меня свысока! Вот это да!

...Придворная жизнь научила господина Н. не только волчьей жестокости, но и лисьей хитрости. Уже назавтра он представил меня своим чиновным и сановным соотечественникам и знакомым, как давнего друга его сына Михеля, выходца из старинной немецкой врачебной семьи, герра Якоба Немчинова. Благодаря этому я стал вхож в дома чиновных и сановных соотечественников господина Н. Немец, потомственный врач, выпускник Геттингенского университета, друг семьи самого господина Н. — вот кем стал теперь лекарский сын Яшка, что когда-то бегал по улицам вместе с детьми простолюдинов, дразнивших его «немчонком»!

Поэтому никто не удивлялся, что визиты к больным мы совершали вместе с Михаилом. Так придумал господин Н., дабы сохранить незыблемой собственную врачебную репутацию. Ведь что скажут о нем коллеги и пациенты, а наипаче многочисленные явные и тайные враги и завистники, узнав — известный всей столице придворный медик не сумел воспитать из собственного сына достойного преемника! И это при том, что он пять лет учил своего Михеля в одном из лучших заграничных университетов! Мог ли знать честолюбивый царедворец, к каким неожиданным для всех нас последствиям приведет его хитрость?

Итак, мы ездили к больным вместе с Михаилом. И вот тут-то обнаружилось, что мой друг, уступая мне в знании медицины, обладает поистине удивительным даром находить общий язык с любыми пациентами, причем даже с самыми требовательными и капризными:

— Здравствуйте, уважаемый господин... (или госпожа)! — с учтивой улыбкой говорил он, входя к больному и отвешивая ему почтительный поклон. — Как Вы себя чувствуете? А я к Вам не один приехал, а со своим коллегой герром Якобом Немчиновым. Осмотрим Вас коллегиально, устроим консилиум...

Эти мудреные слова действовали на вельможных пациентов поистине чарующе, зачастую играя роль пресловутого плацебо8. Разумеется, решающая роль в наших импровизированных консилиумах принадлежала мне. Михаил предпочитал авторитетно поддакивать и соглашаться с заключениями герра Немчинова. Однако успех, славу и доходы мы, как истинные друзья, делили пополам. А они росли с каждым днем. Так что в недолгом времени мы стали известны всей столице, как опытные и сведущие врачи, и обзавелись обширной и доходной практикой. А она все росла, так что вскоре мы уже не успевали посещать всех желающих лечиться у нас. Тут-то и проявился еще один, прежде неведомый талант Михаила. Он надумал открыть частную клинику по образцу тех, которые существуют в Германии, и обратился за денежной помощью к своему отцу. Господин Н. изумился. Ведь сколько лет он считал Михеля никчемным тупицей и лодырем. А он, оказывается, умеет вести дела... После этого господин Н. не только полностью простил Михаила — он стал им гордиться. Да и было с чего! Сын не только продолжил отцовское дело — он приумножил его!

Вскоре мы открыли свою клинику. Разумеется, ее возглавил Михаил, которому принадлежала идея ее создания. Он же закупал для нее оборудование и необходимые инструменты, договаривался с лучшими аптекарями о поставке лекарств. А я стал главным врачом этой клиники, имевшим под своим началом нескольких опытных подлекарей. Подобное возвышение могло бы показаться чудом. Однако за годы учебы в Геттингене я перестал верить в чудеса. Это — удел не образованных людей, а простолюдинов. Хотя и они говорят: под лежачий камень вода не течет. Человек сам выбирает и творит свою судьбу. И пример тому — моя жизнь. Сын бедного лекаря достиг таких высот, о которых не смел и мечтать. И все сам, своим трудом, без всяких чудес.

Так я гнал прочь мысли о чуде, не слыша, как оно робко стучит в наглухо запертые двери моего сердца...

* * *

Как-то раз нас вызвали к матери одного чиновника. Накануне Михаил сильно простудился и слег. Поэтому к больной поехал я один. Впрочем, сын пациентки и не настаивал на консилиуме. Несмотря на свою молодость (мы с ним были почти сверстниками) этот чиновник уже находился на достаточно высокой ступени табеля о рангах. Что до его матери, то она оказалась милой словоохотливой старушкой лет пятидесяти с небольшим. Звали ее Параскевой Антоновой. Правда, я не заметил в облике матери и сына пресловутого семейного сходства — их объединяла разве что нежнейшая любовь друг к другу. Когда я собрался осмотреть больную, чиновник, деликатно сославшись на срочное дело, оставил нас наедине. Тут-то старушка и задала мне вопрос, который испокон веков задают нам пациенты:

— Скажите, господин доктор, я буду жить?

И не успел я ответить, что если она будет регулярно принимать лекарства, то ей станет намного лучше, и прогрессирование болезни замедлится на долгие годы, как больная со вздохом промолвила:

— Как же тогда Феденька-то без меня останется?.. Я не за себя боюсь — за него. Он ведь у меня Богоданный сынок... мне его Ксеньюшка послала.

— Как это — послала? — спросил я. Мне казалось странным, что эта женщина, мать высокопоставленного чиновника, разделяет веру простолюдинов в чудеса, которые якобы творит нищая Ксения. Но почему она в них верит?

— Да, мне его Ксеньюшка послала. — ничтоже сумняся повторила старушка, словно желая убедить меня в том, что я не ослышался. — Дело давнее, только я это помню так, словно вчера все случилось. Сижу я как-то раз, штопаю чулок. И тут прибегает ко мне Ксения, и говорит:

— Вот ты тут сидишь, чулки штопаешь, а Бог тебе сына послал. Беги скорее на Смоленское кладбище!

А у нее ведь каждое слово со смыслом. Бросила я штопку, побежала на Смоленское кладбище. Гляжу — посреди улицы тьма тьмущая народа стоит, кричат да охают, а что творится — непонятно. Пробралась я сквозь толпу — гляжу, лежит молодая женщина, вся в крови...извозчик ее насмерть задавил... а рядом с ней ребеночек новорожденный копошится и пищит! Ах ты, бедный — едва родился, а уж сиротка! Вот он и стал моим Богоданным сыночком: у женщины той родни не сыскалось, и взяла я его к себе, и воспитала, как родного. Как же он меня любит, мой Феденька...я ведь его не случайно так назвала — мне его Господь послал да Ксеньюшка. Вот ведь Божия угодница! Я ведь ее сколько лет знаю...

Похоже, старушке хотелось поговорить со мной. И я решил не прерывать ее. Пусть выговорится — тогда ей станет намного легче. А я послушаю... любопытно, что она еще расскажет об этой Ксении?

Я ведь ее лучше всех знаю. — глубокомысленно промолвила старушка. — Как-никак, мы с ней в одном доме жили: они в одной половине, а я в другой. Только, как случилась с ее мужем та беда, пришла она ко мне в его полковничьем мундире, сапогах и шляпе, и говорит:

— Вот что, Прасковьюшка, бери-ка ты себе мою половину дома. Да не за деньги — даром. Только и ты бедных людей к себе даром жить пускай. А все остальное я сегодня же раздам, а деньги в церковь снесу: пускай молятся об упокоении души рабы Божией Ксении.

Я только руками всплеснула:

— Что ты, Ксеньюшка! Опомнись! Как же ты жить-то будешь?

А она мне в ответ:

— Господь и птиц небесных питает, а я их не хуже. Прокормит и меня.

Грешна, решила я поначалу, будто она с горя умом повредилась и сама не ведает, что творит себе на погибель. Спасать ее надо, только как? Побежала я к родне ее мужа, прошу, чтобы уговорили они Ксению не раздавать свое добро, или к докторам ее свезли! Ведь пропадет бедная! Лечить ее надо, пока не поздно!

Я насторожился. Выходит, Ксению показывали врачам? И что же они заключили? Впрочем, нетрудно догадаться...

Именно поэтому услышанное оказалось для меня полнейшей неожиданностью:

— Только ее здоровой признали! И сказали, что, поскольку она находится в здравом рассудке, то вправе поступать со своим имуществом, как ей угодно. Вот ведь как!

Помолчав немного, старушка добавила:

— Поначалу я решила, что они ошиблись. Хотя и удивилась: с какой бы такой стати им ошибаться? Неужто и они тоже с ума сошли? А может, дело тут в чем-то другом? Долго я над этим думала. А потом поняла: люди всех на свой аршин мерят. У злой Натальи все люди канальи, а добрый человек в людях только доброе видит. Сами-то мы, умники мирские, чем живем? Всю жизнь гоняемся невесть за чем: за деньгами, за почестями да за развлечениями, тело свое да гордыню тешим, а о ближних и о собственной душе забываем. А если человек иным живет, по Божьим заповедям — спешим его в сумасшедшие записать да под замок запереть. Ксения ради любви к своему мужу, ради спасения его души от себя отреклась. А ведь Господь сказал, что нет больше той любви, как если человек душу свою за ближнего положит9. Это мы, безумные, только о себе думаем! А она — праведница, Божия угодница, людская помощница! Сколько она нам добра сделала...что ни день, то новое добро сотворит! Вот на днях одна знакомая мне рассказала, как шла она к себе домой. А навстречу ей — Ксения, и протягивает ей пятак:

— Возьми, тут царь на коне — потухнет.

Идет моя знакомая и дивится: к чему бы это Ксения ей так сказала? Вдруг смотрит: бежит народ, кричит: «пожар, пожар»! Ну, и она за ними: кому не любопытно на пожар посмотреть... Глядит — а это же ее домик огнем занялся! Вот горе-то! У нее же всего-то добра и есть, что этот домишко! Сгорит — быть ей нищей и бесприютной!

— Я, — говорит она мне, — была так перепугавшись10, что со страху и молиться не могла, стою и смотрю, как мой домик горит. И кажется мне — с ним и жизнь моя догорает... Тем временем народ кинулся тушить пожар. Отстояли мой домик! Тогда-то я и поняла, что неспроста мне Ксения повстречалась и сказала: «потухнет». Умолила она Бога, чтобы не осталась я бездомной!

...Вы говорите — но это же самые настоящие чудеса! Однако даже эти рассказы женщины, близко знавшей Ксению, не смогли поколебать мою тогдашнюю убежденность в том, что случившееся с Параскевой Антоновой и ее знакомой можно объяснить счастливым стечением обстоятельств, волей случая. Но уж никак не чудом, совершенным нищей Ксенией.

Пока однажды чудо не произошло со мной самим. И теперь пришло время рассказать об этом.

* * *

Однажды Михаил сказал мне:

— Слушай, Яша. Я тут жениться надумал. Как-никак, мы с тобой уже не зеленые юнцы — скоро до седых волос доживем. Пора остепениться. Опять же, фаттер все о внуках твердит, а старик совсем здоровьем сдал. Так вот, присмотрел он мне невесту. Что ж, я не против... Хочешь, мы с тобой вместе съездим к ее родителям? Я хочу знать: как тебе понравится моя Лотта? Вроде, собой хороша. Почти как Трудхен... — вздохнул он.

Мне было знакомо это имя. Так звали дочь владельца кабачка «Ученый осел», завсегдатаем которого в студенческие годы был Михаил. Он любил Трудхен горячо и безответно. Потому что кабатчик давно уже сговорил дочь за своего компаньона — пожилого пивовара Ганса. Да и господин Н. ни за что не позволил бы своему Михелю жениться на дочери простого бюргера. Полно! Что без толку вспоминать старое? У старого пива — горький осадок...

— ...Опять же, приданое за ней немалое дают. — донесся до меня голос Михаила. — И отец у нее важный чиновник, вдобавок — из старого немецкого дворянского рода. Фаттер говорит: чрезвычайно выгодная партия. Ну, ты согласен поехать со мной? Тогда завтра до полудня я загляну к тебе.

Честно говоря, мне совершенно не хотелось ехать в гости. Однако я не решился отказать Михаилу. Похоже, он побаивается, что пресловутая «выгодная партия» не принесет ему счастья... Опять же, господин, сиречь, герр К. — из тех людей, общением с которыми не следует манкировать: влиятельный чиновник с большими связями, один из приближенных государыни. Почему бы и не познакомиться с ним и с его семейством?

...Я уже упоминал, что благодаря протекции господина Н. и своему происхождению, был вхож в дома чиновных и сановных немцев. Они считали меня за своего, и я со временем достаточно хорошо освоился среди них. И все-таки на званом обеде у герра К. чувствовал себя злополучной вороной из поговорки, которая неладно залетела в пресловутые высокие хоромы и теперь горько, но запоздало раскаивается в этом. Там собралось поистине избранное общество: господин К. водил дружбу лишь с выгодными для себя людьми. Но как же все они были чванны и надменны! Однако по мере продолжения застолья их высокопарные беседы (исключительно на немецком языке) свелись к самым обыкновенным пересудам, достойным тех самых простолюдинов, о которых они отзывались с нескрываемым презрением, как о «русиш швайне».

— Вы представляете, господа, в какой ужасной стране мы с вами живем! — громко возмущалась хозяйка, почтенная фрау К. — Эта дикая Русслянд...да разве ее можно сравнить с нашей великой Германией! Мы — цивилизованные люди! А эти... Мейн Готт, как же они глупы и суеверны! Недавно я была свидетельницей беседы моей горничной Марфы (я зову ее Мартой) с кухаркой. Конечно, нехорошо подслушивать разговоры прислуги...но должна же я следить за тем, чтобы в моем доме был порядок! Разве не так? И вот я слышу, как Марта рассказывает кухарке про какую-то...как же ее зовут? Кажется, Барбара или Клара... Нет, Ксе-ни-я. Какая-то здешняя дурочка, что ли... Будто бы недавно она пришла в гости к одной молодой купчихе по фамилии Кра-пи-ви-на. А когда уходила, сказала: «вот, зеленая крапива, да скоро завянет». Вскоре та купчиха умерла. И что вы думаете? Они верят, будто эта Ксения предсказала ее смерть. Разумеется, я строго отчитала Марту и велела впредь не болтать подобных глупостей, иначе я рассчитаю ее. Нет, вы представляете, как суеверны эти русские! Верить бредням какой-то сумасшедшей! Вот дураки! Впрочем, чего еще ждать от этих иванов-болванов! Ха-ха-ха! — рассмеялась она собственной неуклюжей шутке.

— Хо-хо-хо! — басовито захохотал важный хозяин дома, сотрясаясь всем своим тучным телом. А вслед за ним, словно по команде, засмеялись его чиновные и сановные гости.

— Хи-хи-хи! — визгливо захихикала сидевшая поблизости полненькая румяная девушка в пышном розовом платье — фройлейн Лотта, невеста Михаила. Мой друг поспешил поддержать ее:

— Ха-ха-ха!

— Что же вы хмуритесь, герр Немчинов? — недовольно заметила хозяйка, глядя на меня. — Разве все это не забавно, а? Или вы, подобно глупым русским иванам, считаете, что эта дурочка и впрямь умеет предсказывать будущее?

Господи, как же я стыжусь своего тогдашнего малодушия!

Но именно в этот миг я вдруг заметил, что один человек из числа тех, что собрались в тот день в гостиной г-на К., все-таки осмелился не присоединиться к хору смеющихся, хохочущих, хихикающих хозяев и гостей. То была бледная, не по годам серьезная девушка в простом белом платье, притаившаяся у окна, за портьерой.

Возможно, именно за эту смелость я и полюбил ее с первого взгляда...

* * *

— Ну, как тебе моя Лотхен? — поинтересовался Михаил, когда мы возвращались из гостей. — Не правда ли, она хороша?

— Твоя правда. — сдержанно ответил я. — Но, знаешь, дружище, мне больше понравилась другая...

— Анхен? — удивился он. — Странно... Она же совсем дурну... прости, я хотел сказать — она немного уступает моей Лотте в красоте. Нет, они не сестры: Анхен — всего лишь дальняя родственница господина К., круглая сирота. Вдобавок, бесприданница. Возможно, поэтому у нее до сих пор и нет жениха... Если хочешь, я замолвлю за тебя словечко перед ее дядей...не оставаться же тебе холостяком, как наш почтенный герр Иоганн Беккер! Ну как, друг, ты согласен!

...Мы с Михаилом сыграли свадьбы в один и тот же день. Правда, венчались в разных храмах. Он с Лоттой — в немецкой кирхе. А мы с Анной — в храме святого Апостола Матфея. Потому что моя невеста решила принять Православие, чтобы быть единой со мной во всем — прежде всего в вере.

Так я обрел свое счастье. Но почему всем счастливым дням в моей жизни предшествовали либо встреча с Ксенией, либо хотя бы упоминание о ней в случайном разговоре? Кто скажет — почему?

* * *

Три года мы с Анхен прожили в любви и согласии, как говорят, душа в душу. Вот только детей нам Бог не давал. Хотя моя жена постоянно молилась об этом. И наконец, Господь услышал ее...

С какой радостью мы ожидали появления на свет нашего первенца! Сколько надежд возлагали на его рождение! Анхен целыми днями шила ему приданое, распевая, как птичка. И уверяла меня, что это непременно будет сын, и мы назовем его Николаем в честь моего отца. А когда он вырастет, то станет врачом, как его отец, дед и прадед. Она жила ожиданием будущего материнства...

...Анхен умерла почти сразу же после родов. Последние ее слова, которые расслышал лишь я один, были благодарением Богу за то, что наше дитя родилось живым и здоровым. Мы не решились сказать ей правду: наш ребенок умер, едва успев появиться на свет...

* * *

Что было дальше — помню смутно. Кажется, я стоял на коленях перед стулом, на котором почему-то висело белое подвенечное платье Анхен, и разговаривал с ней, словно с живой. Да она и была жива... просто ее куда-то унесли. Наверное, чтобы она не испугалась, увидев меня мертвым. Ведь я умер. И меня окружали мертвецы... как странно, что Иван Крестьяныч и Михаил тоже скончались! Мертвецы ходили по нашему дому, что-то говорили мне, даже плакали...но что мне было до них? Куда вы унесли мою Анхен? Я должен найти ее...я пойду ее искать...прочь! Это не я, а вы сошли с ума! Слышите! Да, я мертв, но, если отыщу Анхен, то оживу вновь! Ведь у нас одно сердце, одна душа — их унесла с собой моя Анхен! Пустите же меня к ней!

Но вместо этого мертвецы заставили меня выпить какое-то лекарство, от которого я забылся тяжелым сном без сновидений. А проснувшись, впал в тупое полузабытье. Потому что понял: я ошибся. Анхен не уходила, она тут, совсем рядом. Вот она лежит на столе в белом подвенечном платье, среди цветов и горящих свеч. Вот ее подняли... я шел за ней, охраняя ее сон. Вот Анхен внесли в церковь и запели... Отчего у этой колыбельной такой скорбный мотив и такие странные слова: «со святыми упокой»? А куда ее понесли теперь? Зачем положили возле этой зияющей ямы, среди могил? Что вы делаете?! Ей же будет страшно там одной, в темноте! Пустите меня к ней! Не уходи, Анхен! Нет! Нет!!!

Я бросился к могиле, куда опускали гроб с телом моей Анхен. Но тут чьи-то руки крепко схватили меня. Я упал, и в этот миг увидел над собой девичье лицо. Это была не Анхен. Но с какой скорбью и участием смотрели на меня эти глаза! Наверное, именно так смотрит мать на больное дитя.

Что было дальше — не помню.

* * *

...Со временем я настолько окреп, что уже мог вставать с постели и ходить по своему опустевшему дому. Однако целыми днями я просиживал в кресле, тупо разглядывая покрывающиеся траурным серым флером пыли медицинские книги и инструменты, которые лежали на моем столе. Ведь после смерти Анхен моя жизнь потеряла смысл. Ради чего мне было жить, если та, которую я любил больше всего на свете, спала непробудным сном в сырой земле?

Иван Крестьяныч и Михаил навещали меня каждый день. Старый врач потчевал меня лекарствами, а друг старался развлечь беседой. Увы, от этого было мало проку — я не хотел жить. Но однажды поутру Михаил пришел ко мне и взмолился:

— Выручай, Яша! Тут меня к баронессе фон С-н. пригасили. Помнишь такую? Нравная дама! Так вот, она требует, чтобы непременно был консилиум... Будь другом, Яша, выручай! Иначе я пропал!

И ради того, чтобы помочь другу, я заставил себя встать, поехать вместе с ним к захворавшей баронессе, осмотреть ее и назначить лечение. После чего мне вновь захотелось работать, а, значит, и жить.

Много лет спустя, незадолго до кончины, Михаил признался мне, что тогда он схитрил — баронесса вовсе не требовала консилиума. Но его ложь оказалась пресловутой ложью во спасение. И пусть кто-то посмеет сказать мне, будто покойный Михаил Н. был плохим врачом! Он был одним из лучших докторов, с которыми мне посчастливилось общаться и работать. Ведь тогда ему удалось вылечить мою душу. И, пока бьется мое сердце, в нем будет жить благодарная память о моем верном друге Михаиле.

А потом я отыскал ту девушку... Мне хотелось поблагодарить ее за участие. Оказалось, что она — единственная дочь офицерской вдовы. Звали ее Лизонькой Голубевой. Она и впрямь была ласкова и кротка, как голубка...как моя незабвенная Анхен.

Я стал бывать у них. И, чем дольше продолжалось наше знакомство с Лизонькой, тем больше мы привязывались друг к другу. Пока не поняли — это любовь.

Через год я посватался к ней. Чем закончилось сватовство? Думаю, вы поймете это сами, если вспомните имя моей супруги. А зовут ее Елизаветой.

* * *

Поначалу Михаил не мог взять в толк, почему я решил жениться не на немке — на русской девушке. Да еще и на бесприданнице.

— Не понимаю я тебя, дружище. — заявил он, услышав от меня эту новость. — Ведь любой из наших чиновных-сановных знакомых охотно выдаст за тебя свою дочку или племянницу. Ты — выгодный и завидный жених. Впрочем, пожалуй, ты прав, что женишься по любви. Конечно, мы с Лотхен довольно счастливы...только все-таки она не Трудхен... — с горьким вздохом заключил Михаил.

Спустя год после нашей свадьбы Лизонька родила сына. То был наш долгожданный первенец, которого мы назвали Николаем. По милости Господней, мы с ней дождались и внучат, теперь уже от младшенькой дочки Ксении. А там, глядишь, доживем и до правнуков. Если, конечно, Бог даст.

Вы спросите: когда же пойдет речь о чуде? Так ведь я уже рассказал о нем! И теперь осталось лишь поведать вам, как я сам узнал о том, что со мной случилось чудо.

Однажды, вскоре после нашей свадьбы, мы с женой обедали. Лизонька надумала сварить кофе (кто не знает, что петербуржцы любят побаловаться кофейком!). Тут как раз и тусклое осеннее солнышко выглянуло из-за туч. Вдруг моя Лизонька призадумалась, словно вспомнила что-то. А потом и говорит:

— Как странно: все точно так же, как тогда было. И солнышко в окно глядит, и кофе варится. Кажется, она сейчас войдет и скажет... Только мы с тобой уже женаты.

— О чем ты, душенька? — спросил я жену.

— А разве ты не знаешь? — удивилась она. — Ах да, мы ведь тебе не рассказывали! Это было чуть больше года назад...мы с тобой тогда еще не знали друг друга. Собрались мы с маменькой кофе пить. И тут приходит к нам Ксения и говорит мне:

— Эх, красавица, ты тут кофе варишь. А муж твой сейчас на Охте жену хоронит. Беги-ка туда поскорей!

— Да что ты говоришь, Ксения? — спрашиваю я. — Какой муж? У меня и жениха-то нет!

А она мне сердито:

— Кому говорю, беги скорей на Охту!

Тут мы с маменькой собрались скоренько, взяли извозчика и поехали на кладбище... И вот теперь мы с тобой муж и жена. И все это благодаря Ксении. Это она нам обоим счастье подарила!

Что?! Выходит, тогда моя будущая жена не случайно оказалась на кладбище! Ее послала туда Ксения! Так вот кому мы обязаны своим счастьем! В таком случае я должен немедленно найти Ксению и поблагодарить ее за то добро, которое она сделала для нас с Лизонькой! Теперь я наконец-то понял, кто она! Праведница, чудотворица, Божия угодница! Конечно, мне понадобились годы, чтобы убедиться в этом. И все-таки лучше поздно, чем вовсе никогда!

* * *

Выбежав на улицу, я кликнул извозчика. После чего долго ездил по улицам в поисках Ксении. Пока, наконец, не нашел ее. Она брела по заснеженной мостовой, опираясь на свой неизменный посошок, едва передвигая отечные ноги в стоптанных башмаках. Ветер развевал прядь ее волос, выбившуюся из-под платка. И эта прядь была совсем седой...

Я спрыгнул на мостовую и подбежал к ней:

— Прости меня, Ксения! Я не верил, что ты великая подвижница...

— Ась? — услышал я ее старческий дребезжащий голос. — Какое тебе дело до покойницы Ксении? Она тебе никакого зла не сделала...

— Скажи, чем мне отблагодарить тебя? — молил я ее. — Скажи! Я дам тебе все, что ты захочешь!

— Дай...царя на коне. — пробормотала она. И я застыл в недоумении: слова Ксении показались мне бредом безумной. Неужели я все-таки ошибся?

— Это она, барин, копеечку просит. — пояснил мне мальчишка-оборванец, случайный свидетель нашего разговора. — Там еще всадник нарисован...

Дрожащими руками я вынул из кармана горстку монет, еле-еле отыскал среди серебряных рублей и полтинников медную копейку и дал ее Ксении. Она подержала монетку в руках, словно разглядывая «царя на коне»... и протянула ее мальчишке, который радостно схватил подарок нищенки и тут же убежал прочь, словно боясь, что кто-нибудь отнимет его сокровище. А Ксения пошла дальше, словно странник, перекинувшийся словом со случайным прохожим, и снова пустившийся в путь. Я провожал ее взглядом, пока она не скрылась за поворотом. И в тот миг мне вдруг подумалось: тот бывший сыщик, когда-то следивший за Ксенией, был прав. Она и впрямь знает, куда идет. И, похоже, она уже почти у цели своего пути.

Вскоре после этого, 24 января 180. г., Ксения умерла11.

* * *

Я был на ее похоронах. Странное дело — Ксению отпевали в том самом храме святого Апостола Матфея, откуда ее с бранью гнали при жизни. И церковный сторож, по виду отставной солдат, громко и важно разглагольствовал на паперти перед умиленно внимающими ему прихожанками:

— Мы ее завсегда уважали, вот оно как! Потому что знали: она — Божий человек. А чтобы обидеть ее: да ни-ни! Таких людей грех обижать! Не по Божескому закону...

Проводить ее «в путь всея земли» явилось куда больше людей, чем можно встретить на похоронах знатных и сановных персон. И оплакивали ее горько и искренне, как плачут лишь по тем, кого любят. Ведь слишком многим из нас помогла при жизни бездомная нищенка Ксения. И вот теперь она достигла цели того пути, которым шла по нашим улицам изо дня в день — сорок пять лет. Сколько раз она проходила мимо нас, только мы не понимали, куда идет эта странная женщина, чье имя означает «странница». Не потому ли, что выбрали для себя иную жизненную дорогу?..

Я задержался возле ее могилы на Смоленском кладбище. Впрочем, рядом со мной у свеженасыпанного холмика земли, смешанной со снегом, стояли и другие люди. Кто-то приглушенно всхлипывал. Иные стояли молча, погруженные в молитву, изредка осеняя себя крестным знамением. Сзади перешептывались две женщины...я расслышал слова: праведница... угодница Божия...блаженная...надо будет землицы с ее могилки-то взять, авось, поможет... А мне было горько и стыдно. За то, что когда-то в детстве, я бросал в Ксению камнями. За то, что столько лет считал ее сумасшедшей. Мало того — смеялся над ней. А еще за то, что так и не смог отблагодарить ее за счастье, которое она даровала нам с Лизонькой. Прости меня, Ксения...

В этот миг я почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и увидел стоящего рядом простолюдина, смотревшего на меня в упор. И хотя годы до неузнаваемости изменили этого человека, я узнал его...

— Сенька!

Он попытался улыбнуться:

— А я тебя сразу узнал, нем... — Семен осекся, не решаясь назвать меня детским прозвищем. И тут я заметил на его деснах зловещую черно-серую кайму, потом перевел взгляд на его руки, и понял — этот человек неизлечимо болен. Налицо все симптомы тяжелого отравления свинцом. Бедный Сенька!

— Ты уж, приятель, договаривай — немчонок! — улыбнулся я, стараясь не подать виду, что знаю и диагноз, и прогноз его болезни... — Чай, мы с тобой старые друзья. Только давай отойдем в сторонку, чтобы людям не мешать. Думаю, нам есть о чем поговорить. Ведь столько лет не виделись! А когда-то вместе по улицам бегали, даже дрались. Помнишь?

Он кивнул головой. И в его глазах промелькнул слабый огонек радости.

До самой темноты мы с Семеном стояли среди заснеженных могил и беседовали о том и о сем. Я рассказал ему о своей учебе в Гейдельберге, о покойной матушке, об Иване Крестьяныче, Михаиле и Лизоньке. Дал ему визитную карточку со своим адресом и пригласил в гости. В ближайшее воскресенье я жду его к себе. Должны же мы отпраздновать нашу встречу! Какой я ему барин? Для него я был и навсегда останусь Яшкой-немчонком. Вдобавок, дружище, ты, кажется, немного нездоров. В таком случае я хорошенько осмотрю тебя, назначу лечение: на всякую болезнь найдется лекарство...

— Поздно уже! — горько вздохнул Семен. — Как стал живот болеть, да руки отказали, пошел я к врачу. Он меня осмотрел. Потом спросил, кем я работал. Я ему сказал — кровельщиком. Тут он мне говорит: это ты, братец, свинцом отравился (крыши-то мы и впрямь свинцом паяем). И жить тебе осталось всего-то ничего.

Семен оглянулся на белевший поодаль Троицкий собор.

— Вот на этой церкви я в последний раз работал. Вместе с Ксенией мы ее строили. Теперь она на вечный отдых легла. Скоро и мой черед.

— Как это: вместе строили? — спросил я, отчасти из любопытства, отчасти ради того, чтобы отвлечь друга от мыслей о скорой и неизбежной смерти..

— А вот как. — ответил Семен. — Сам-то я не видел, а один из каменщиков...приятель он мне... рассказывал, будто, когда они стены возводили, стройка у них застопорилась. Да и как тому не случиться, если они полдня кирпичи на леса таскают, а в оставшееся время стены кладут! Только вдруг стали они примечать: как поднимутся поутру на леса, там кирпича лежит полным-полнехонько, знай только орудуй мастерком! Что за притча? Выходит, кто-то им по ночам на леса кирпичи носит? Вот мой приятель и решил выследить: кто бы это мог им помогать, и с какой стати. Спрятался под тачку, и что же! Пришла, говорит, ночью какая-то старуха, по виду нищенка, и всю ночь в заплечных носилках кирпичи на леса таскала. Чудная старуха и одета чудно — юбка на ней красная, а кофта зеленая. Сам-то он нездешний, из Архангельска, оттого не знал, кто она такая. Да как рассказал мне о ней, я сразу понял — это же Ксения! Вот ведь оно как! А мы-то в нее камни бросали...а того не думали, что Божьего человека обижаем! Она ведь столько людям помогала. Вот я все и собирался у нее прощения попросить. А еще, чтобы она Леньку моего...он ведь теперь один на свете останется. Да только все надеялся, что, может быть, как-нибудь обойдется... вот и опоздал!

Голос Семена дрогнул, и он поспешно отвернулся. Впрочем, по тому, как судорожно подрагивали его плечи, я понял — он плачет.

В этот миг я вдруг понял, чем смогу отблагодарить Ксению за то добро, которое она мне сделала. Я помогу Семену. Да, он обречен, но, возможно, его жизнь можно продлить. А если он согласится, я, по примеру незабвенного Ивана Крестьяныча, возьму его Леньку к себе в ученики. Возможно, из него получится хороший подлекарь, а то и врач. Пусть это станет моим запоздалым покаянным даром Ксении

...С тех пор я часто бываю на ее могиле. Нередко меня сопровождает Лизонька, а иногда — дети и мой приемный сын, флотский лекарь Леонид. А иногда я приезжаю один, и подолгу стою над щербатой каменной плитой, под которой покоится женщина, чье имя означает «странница». Люди почтительно расступаются, чтобы пропустить меня, барина, известного столичного врача господина Немчинова, к ее могиле. И никому из них невдомек, что, стоя возле могилы Ксении, я прошу ее не о том, чтобы она вымолила мне у Бога богатство, здоровье и долгую жизнь. Нет, я прошу ее об ином:

— Прости меня, Ксения!

ПРИМЕЧАНИЯ:

1В основе повествования — житие святой блаженной Ксении Петербургской (см. сборник «Канонизация святых», М., 1988 г.). Из него заимствованы прижизненные чудеса святой, в том числе — чудо, случившееся с героем рассказа. Однако биографии большинства героев (кроме самой блаженной Ксении и ее знакомой Параскевы Антоновой) вымышлены. Пусть читателя не смущает то, что в повести блаженная Ксения ни разу не называется святой — она была прославлена в 1988 г., к 1000-летнему юбилею Крещения Руси.

2Время рождения блаженной Ксении в точности неизвестно (1719 или 1730 г.), так же, как и время ее кончины (она преставилась приблизительно то ли в конце ХУ111, то ли в самом начале Х1Х в., когда был построен Троицкий собор на Смоленском кладбище). Достоверно известно лишь, что она начала свой подвиг в возрасте 26 лет, и продолжала его 45 лет, до самой смерти.

3Старинное название стенокардии.

4Выпьем малость — нем.

5Отец — нем.

6Иван Крестьяныч имеет в виду пятую ветхозаветную заповедь о почитании родителей (Исх. 20, 12).

7Убийство императора Иоанна У1 (Иоанна Антоновича, сына Анны Леопольдовны, племянницы императрицы Анны Иоанновны) произошло 16 июля 1764 г. Императрица Елизавета Петровна умерла 25 декабря 1761 г.

8Плацебо — само по себе бесполезное средство, которое помогает больному только потому, что сам он верит в его эффективность.

9Ин. 15, 13.

10Такие речевые обороты были в ходу среди жителей Петербурга.

11Здесь дата кончины блаженной Ксении приводится по принятому тогда старому стилю. По новому стилю день ее памяти — 6 февраля.

Комментарии

Здравствуйте! Прочитала в аннотации к книге: "В основе повести, название которой - «Прости меня, Ксения!» — вынесено в заглавие этой книги, лежит житие святой блаженной Ксении Петербургской." Из достоверных источников часто читала, что блаженная жила на Лахтинской улице. На сайте прихода храма бл. Ксении Петербургской написано: "Правительство Санкт-Петербурга выделило участок на то, чтобы воздвигнуть первый в нашем городе храм во имя Блаженной Ксении, причем не где-нибудь, а на Лахтинской улице (бывшая ул. Андрея Петрова) и на том самом месте, где когда-то стоял дом Святой Блаженной Ксении и ее мужа Андрея Петрова." А у Вас написано, что блаженная Ксения жила на 11-й линии: "Фамилия ему была Петров, а звался он Андреем Федоровичем. Я-то их почти не знала... да и откуда было знать? Ведь они на другой улице жили, в одиннадцатой линии..." Подскажите пожалуйста, откуда такая информация?

Честно сказать, сейчас не помню. То ли из жития Блаженной Ксении, изданного давным-давно Ново-Голутвиным монастырем, то ли из всезнающего интернета (вот и верь ему после того!). Сейчас поискала, нашла сайт "Святая Ксения.ру", где написано: "тогда нынешняя Лахтинская улица называлась 11-й линией". Видимо, из подобного источника и бралось... в каком-то из пересмотренных тогда житий была еще версия, что-то муж Блаженной то ли умер в пьяном виде, то ли даже сем себя убил (поэтому мать главного героя у меня говорит: "мало ли, что люди болтают"). 

Что до текста, то в основе его - житие Святой Блаженной Ксении с одним лишь домыслом (но не я первая это домыслила - была в начале 90-х чудная детская книжка под названием "О чем ты плачешь, Андрей Федорович?") - что она отмаливала душу умершего без покаяния мужа.

Простите, если ошибка вышла... я не хотела этого. Да вряд ли и дал бы мне Бог этот текст написать, если бы сильно наврала.

С уважением - м. Евфимия.rainbow

Спаси Господи Вас, сестра Евфимия!
Мне интересны все детали жизни блаженной Ксении, очень ее люблю. Простите за назойливость, но может быть, Вам тоже пригодится. Судя по тому, что Вы ответили, решила более точно разузнать по поводу 11-й линии. И вот что выяснилось:
В Википедии по поводу Лахтинской улицы написано: «Улица возникла в 1730-х годах на территории строений Копорского гарнизонного полка и первоначально пролегала между нынешними Большим и Малым проспектами Петроградской стороны, тогда как территория за Малым проспектом (северо-западнее него) оставалась не застроенной до 1770-х годов. С конца XVIII века называлась Петровой улицей (по фамилии домовладельца) или Андрея Петрова улицей (в исторических документах — именно в такой форме, с названием в начале), с начала 1820-х годов более употребительным стал вариант Петровская улица. В 1804—1817 годах называлась также и 11-й улицей. Названа Лахтинской 16 апреля 1877 года по названию посёлка Лахта близ Санкт-Петербурга (ныне включён в территорию города).
Подполковник Андрей Фёдорович (встречаются варианты — полковник, Андрей Петрович) Петров, владевший в середине XVIII века домом в начале нынешней Лахтинской улицы (на месте современного торгового центра), был также придворным певчим. После его кончины его жена Ксения (Аксинья) Григорьевна (по другой версии — Ксения Ивановна, урождённая Григорьева) стала юродивой и впоследствии, согласно преданию, творила добрые дела и чудеса, благодаря чему получила известность как Ксения Петербургская (канонизирована в 1988 году)[1].
Застройка улицы оставалась деревянной до конца XIX века, когда началась массовая застройка Петроградской стороны каменными доходными домами.»

Но на этом я не ограничилась, а решила поискать старые карты этих годов.
И вот нашлась карта "1810 План столичного города Санкт-Петербурга" и там в списке улиц нет 11-й линии, но есть улица Петрова.
Спаси Господи! Простите!

Вот оно как! И в итоге вышел ляп, типа "развестстой клюквы". Вот что значит - писал иногородний человек. Простите. Меня оправдывает только желание написать о Блаженной Ксении...но оправдывает ли?

С уважением - м. Евфимия.

Сестра Евфимия, может и было такое название? — ведь в Википедии тоже упоминается 11-я линия.
Есть интересная книга Владимира Сенкевича «Первая святая Санкт-Петербурга (Новейшее исследование о житии святой блаженной Ксении Петербургской, прихожанки храма св. ап. Матфия)». Но там я тоже не нашла упоминания об 11-й линии. Он установил точные питерские адреса, которые связаны с жизнью блаженной.
Ангела Хранителя и помощи Божией Вам в Ваших трудах!

Увы, поздно... как сказал один церковный писатель - "что издано тиражом, не вырубишь топором". Да и не я издаю... Опять же - матери главного героя простительны неточности, да и сам герой... таким ли был тот врач, что, хороня первую жену, молитвами Блаженной Ксении обрел другую?  Кто знает? И так ли это важно? Видимо, в этот тексте не так много лжи... по крайней мере, я уверена, что, если в рассказе о Святом лжи много, он не даст написать этот текст. Так вышло у меня с двумя текстами - один удалось написать лишь через 2 года, хотя первовариант был написан... но в нем, как в той чаше в виде дурман-цветка (все мы помним сказку Бажова про каменный цветок) не было жизни.

Спасибо, что прочли! А, если Бог даст прочесть эту книгу - ужо прочту непременно!

С уважением - м. Евфимия.sun

Добрый день, сестра Евфимия! Прошу прощения за безпокойство.
Я нашла Владимира Антоновича Синкевича и у него спросила. Вот что он написал: «11 линия называлась до 19 века, потом ул Андрея Петрова ( с начала 19 века, а 1870-хгг Лахтинской. У меня есть все, но раскидано по статьям и книгам». Если Вы поищите в Яндексе его по фамилии, то откроется его страница в контакте или на маил.ру и там много материалов и про Св. бл. Ксению. С наступающим праздником!
Еще раз прошу прощения за внесенную сумятицу.
Храни Вас Господь!

Слава Богу! Значит, интернет-таки иногда выдает правду. И я не погрешила против святой покровительницы нашего Севера. Теперь успокоюсь. Спасибо, что выяснили, как было на самом деле. 

А писался рассказ в охотку, легко. Единственная вольность (впрочем, простительная в рассказе матери героя) - святая отмаливала возможные грехи мужа, умершего без покаяния.

И, кстати, ведь книжка вышла перед  имеющим быть в эту среду днем памяти святой блаженной матери Ксении...и хорошо, что так.

С уважением - м. Евфимия.rainbow

Рассказчика выбирали вдвоем. Естрественно, что идея сделать героем того-самого-врача принадлежала мне. Но "немецкая легенда" принадлежит другому лицу (ему посвящены многие мои рассказы, и сейчас целая книга ("Драма из приходской жизни") пойдет с посвящением ему). Равно и история путешествия героя за границу. Психологические ходы и типы (милейший Иван Крестьяныч, но особенно - Михаил...это почти я) - мои. Собственно, и история дружбы героев - тоже.

А Ксения... Это трагедия. История о неузнанной и непризнанной праведнице. Вот и герой смеялся над ней вместе со всеми...сценка весьма знакомая, современная. И сторож там тоже...страшный. Из тех, что убивали пророков, а потом строили им гробницы...

В общем, общеизвестные факты в более реалистичном и трагическом освещении.

Сама не знаю, что подвигло меня написать рассказ о святой Ксении. Воспоминание об оставленном в Архангельске серебряном образке "в рост"? (эх, надо найти и забрать, пока я не в Москве, а дома!) Или...полно гадать - текст написан.

Странно, что жития своих любимых святых я никак не могу написать в беллетризованном варианте. Господь не дает.

После "Ксении" я пошла дальше, написав "Аврамия и Марию"...

А рада же, что Вы прочли! Похвала писателя - почти комплимент.

В связи с Вами вспомнила недавно почившую Стюарт(Вы вспоминали некогда "9 карет") Она, оказывается, английская поповна. Как сестрицы Бронте... Английские поповны...звучит!

С любовью - Е.welcome

Храни Вас Бог, матушка! Долго не решался начать чтение, а когда начал... Замечательное произведение! Читается на одном дыхании! В конце плакал и просил у Господа прощения... Помощи Божией в Ваших трудах!

Спасибо Вам, уважаемый Александр! Кстати (Вы, наверное, заметили) в тексте использованы те факты из жития святой Ксении, которые всем нам с вами хорошо известны. И вполне понятно, почему автор-врач сделал героем коллегу (хотя я не встречала беллетризованных вариантов жития блаженной Ксении от лица этого врача (видимо, меня дожидалось - Бог сподобил). Немецкое происхождение героя - не моя идея, но разработка образа Михаила - моя. И еще сторожа...есть там такой типаж...

А в чем суть? А суть в том, что человек всю жизнь прожил бок-о-бок со святой. Но догадался о том, что это - святая, лишь, когда ее не стало. Вопрос - почему? А вот...

Возможно, святые есть и сейчас. Это только мы их не видим... А вот почему....

Собственно, рассказ об этом. И еще (это - плод горького житейско-духовного опыта автора), что в сущности мы можем просить Бога лишь об одном - о милости и прощении.

Шепну по секрету, что этот текст пойдет в моей новой книжке "Драма из приходской жизни". Думаю, к Рождеству она будет у Вас в руках...

Спасибо Вам! С уважением - м. Е.

Зашла случайно и не смогла оторваться, пока не прочитала. Удивительно трогательное повествование и легкий слог. Напоминает о тех самых "случайностях", которые, наверное, есть в жизни у каждого. Только не каждый может осознать, что "Случай - один из псевдонимов Бога"

Хорошо сказали, уважаемая Мария! Знаете, ведь все эти факты из жития блаженной Ксении всем нам известны. Просто (насколько знаю) никто не делал повествования от лица этого врача...ято врач, вот и придумалось. Сделать героя немцем придумал мой соавтор и консультант по истории.

А история вышла трагичная: герой общался со святой едва ни ни каждый день своей жизни. И не понимал, что перед ним - святая. А вот почему так...э-э-э-...потому!

Чуть ниже висит более ранний рассказ на похожий сюжет - "Сестра моя Пелагия". Но там герой догадался, почему он не узнал в танцовщице и куртизанке свою сестру...а тут нет!

Спасибо, что прочли! Но на "Омилии" интересного и дельного много! Заходите чаще к нам! Е.welcome

Интересно у Вас начтнаются два рассказа подряд:первый "Дура! Дура!"
второй "Откройте! Откройте!"

Надежда Кушкова

      О святой Ксеньюшке многое читала и слышала, но Вы подарили такую драгоценную встречу с Ней в день рождения нашей семьи, а ей уже больше 30 лет. День зачатия, по святым отцам, гораздо значимее дня рождения. 6 февраля было даровано бытие нашей дочери, которую мы, далекие тогда от веры, единодушно назвали Ксенией. Крестили её в начале июня 1988 года, ныне это - второй день почитания нашей покровительницы. Находясь в полном неведении об описанных Вами обстоятельствах, сына своего дочь назвала Матфеем вопреки другим желаниям. И это только канва. А в течение жизни Матушка сколько раз показывала своё родство.

     Низкий поклон Вам, дорогая матушка Евфимия!

Христос Воскресе!

Вот уж чудеса чудные, уважаемая Надежда! Не иначе, как и впрямь чудо подвигло меня писать о святой Ксении. И очень рада, что рассказ пришедся Вам по душе. А вот про Матфея...да, правда. У этого храма есть еще другое название...возможно, там два престола... 

А блаженная Ксения и впрямь великая людям помощница. И тому пример - Ваша судьба и моя история.

Взаимно кланяюсь и желаю милости и помощи Господней! Е.welcome

Воистину Воскресе! Да, стихотворение Ваше и впрямь похоже по смыслу и тону. Просто: Вы смотрите на нее глазами человека ХХ в., а я...глазами Вашего ж современника. И те же стороны ее подвига показали и Вы. Да и как иначе! Ведь мы с Вами равно почитаем ее! Е.sun

С Радоницей! С Пасхой мертвых!

Страницы