Вы здесь

Андрей Вагнер. Произведения

Рождество

Посвящается Т.К.

В великолепьи огневом, в божественных словах,
Мир с малолетства обуян восторгом рождества:
«Да будет свет!..» Уже тогда, как таинство из тайн,
В густой мерцало темноте созвездие Креста.
В среду космических поэм и солнечных систем
Вплелась окраина. В неё, в заштатный Беф Лехем,
Волхвов опережая ход маяк кометой плыл.
И тысячи сверхновых звёзд жёг иродовый пыл.
Маяк, нанизан на зенит времён, без сил потух...
«Родился Царь»: изрёк мудрец. «И друг»: сказал пастух,
Расслышав ангельскую песнь. Печатью древних книг
Ночной озолотил вертеп младенца первый крик.
Не галактический закон явился в стан овец —
Простой ребёнок, как и все — счастливый дар Небес.
Усталым отливал теплом свет материнских глаз:
Малыш — вполне предвечный Бог и претерпевший Спас —
Уснул, наевшись молока. Ладонями Отца
Дитя укрыло в холода дыхание тельца.
Притихло мирозданье, тссс — Его ждут впереди
Скитанья, лезвия камней и гвозди чёрных дыр,
Молитвы гефсиманской рок, скопление Креста —
Сопит Еммануил. Спит мать. С улыбкой на устах. 

С наступающим праздником, дорогие Омилийцы.

Стихотворение о Кубани

Древний берег Эвксинского Понта,
Окрылённая небом Кубань
Русь хранит, упирая хлеба
В необъятную высь горизонта.

Из историй твоих, из азов я
Благодарной душою вдохну
Плодоносных садов глубину,
И лиманную тишь приазовья.

Из старинных усвою рассказов,
Как стремленье славянских долин,
В журавлиный пристроившись клин,
Озарило надменность Кавказа.

Стихотворение о Краснодаре

Растележился правобережьем
Современный царю Арифарну
Град степной, цитадель порубежья,
Верный щит от угроз янычарных.

Как и я, с разной кровью знакомый,
Ей обязан красою туземной -
Образован отцом казаком и
Изволеньем этнической немки.

Доброволье... Мой город великий,
Попадая в ухабы и ямы,
Защищаясь, белел, как Деникин
И, увечный, краснел Полуяном.

Не разбитый судьбиною горькой
Ныне пашешь конягой чубарым.
Зря ли стал для страны хлебной коркой,
Семижильной столицей аграрной?

Краснодар, по тебе моя радость
Разливается смехом бесштанным,
Светлой грустью скользнёт по оградам
И притихнет на кроне каштана.

Стаи туек в полуденном зное
Освежающе каплеобразны.
Перед гостем горжусь выходною
Пешеходностью улицы Красной.

Взрощен плёткой казачьего «любо»,
Краснодар созревает по лету
Алой спелостью яблока юга
На ладонях кубанских рассветов.

Кровь Авеля

Под звон исторических звеньев, я,
Из противоречий губительных соткан,
Вгрызаюсь от века в кричащую глотку
Свою же. Зубами-каменьями.

Бахвалясь дарами отечества,
Я - только из дому - в окраине райской,
Погиб от своей руки, каинской, братской
Вкусив от крови человеческой.

Нет нужды расставаться с теплом

Сквозь морозом налипшую наледь
Вижу в лунки в оконной слюде:
Мир исполнен ознобом усталых,
Сердцем заиндевевших людей,
Как спасения ждущих проталин.
Сердобольные слёзы не пряча,  
Всеми лёгкими дую в стекло
Согревая заблудших, не зрячих -
Нет нужды расставаться с теплом
Для спасения ближних.

                                      И, значит,
Кто борьбу и голгофские стоны
Внял за фарс — тот умён и хитёр...

Скоро к публике выйдет с поклоном
Ловко смерть разыгравший актёр.
Густо пахнущий одеколоном.

Сказка?

                                                                              «Но требуется же какое-нибудь доказательство... - начал Берлиоз...»
                                                                                                                       /М. Булгаков «Мастер и Маргарита»/
                         I.

Это очень похоже на чудо -
Пряник лакомый библиозалов:
Подзабытый отец к детям блудным
Сквозь границы миров навязался.

Непорочно от девы невинной,
Неизвестным учёным законом,
Приобрёл одарённого сына
Для борьбы с архаичным драконом.

Старьёвщик

Он всё ходит кругом неотступно, устало, упрямо.
Скрипом будит район, сквозь проёмы оконные смотрит,
Греет руки свои в свежих грудах вчерашнего хлама     
Полоумный шатун — повелитель деяний-лохмотьев.

 

С удовольствием мнёт он корявыми пальцами рухлядь -
Автор и костюмер для навязчивых пьесок Морфея...
Если мы в ткани дней оставляем ошибки-прорухи -
Ветхий Хронос-скупец сохранит для потомков трофеи.

И пока вплетены поголовно в порядок зловещий
И объяты дотла мы сноровкой седого менялы,
Станем скряге сдавать только чистые, тёплые вещи -
Может брошенный кто в холода сочинит одеяло...

Промысел

Промысел Божий не втиснется в меру...
Я жду. И, уверен, услышу однажды:
«Эй, друг, до спасенья не выручишь верой?
Хоть каплю. Пожалуйста. Жажду».

Рад, что не пуст. Но не густо - хоть выжми.
Налью. Он осушит добытое залпом...
Знаю, достигнет испившийся ближний
До неба... что я так алкашески алкал.

Право слово

Право слово - лишь строго на «Вы»,
Ураганами злыми, метелями,
Обрывают друг другу чубы
Неба чада с крестами нательными.

Хуже, чем тот монголо-татар
Рубит голову морок адовый:
Из-за правды Твоей (даже так)
Брата брат именует гадиной.

Знаешь?

Две иглы исполинского стога.
Мы - слова из одной древней песни.
Не землёю обвенчаны — Богом,
Знать лучом или вьюгами вместе.

Нам с тобой не расстаться, ты знаешь?
Нам свободно в обители тесной.
Ты лишь только на ноготь земная.
Я лишь только на волос небесный.

Принцип талиона

Там, выше, на горе народ толпится.
Христос охрипший. Капернаум. Время оно...
Внимать ли истинам — колючим власяницам?
Зачем карабкаться? Есть принцип талиона.

Чеканя меч из ловко вывернутой фразы,
Сквозь пламя проповеди странной пятясь боком,
Как гвоздь суровый, справедливый и безглазый,
Я в кулаке сжимаю вражеское око.

Мело

А на мелованной бумаге мело.
Намётки литер ворошили ветра.
В оконном створе истекало стекло
И бились капли в перекрестия рам.

В его груди не помещались слова.
Слетали, капали на кожу листа.
От любопытства бредил лунный овал.
Томился замысел стихами не став.

Поэт не бредил, не любил, не скучал.
Топил берёзой холостое шале
И лил целительной заваркою в чай
Наличный сбор сушёных вёсен и лет.

Так повторялось долго изо дня в день.
Там лес шумел неподалёку, елов.
Взбивала ложе белокурая лень.
И на мелованной бумаге мело.

Небесный град

Страницы книжек, не дочитанных до корок...
Лом школьных истин на свинец дворов меняя,
Прочёл случайно, что есть где-то древний город,
Какой-то Иерусалим — Йерушалаим.

В агитбригадного мыча составе хора,
Слова о вере уравняв с собачьим лаем,
Я проклинал, зевая, чуждый миру город -
Поповских басен колыбель — Йерушалаим.

Хлипкая тварь

Я зверем рычал: «Вот, возьми и отстань. Отстань наконец. Уйди».
Выкидывал сердце — остывшую сталь из каменной ложи груди.
Он брал его молча. Вздыхал. Уходил. Туда, где никто не искал.
В то место, где душную сырость могил внаём предлагает тоска.

В том месте не сходятся ленты дорог, там нет даже дров для костра.
Там каждый, туманом объятый, чертог венчают сомненье и страх.
Там, тщетно пытаясь успенье искать, влачится потерянный век,
Плутают следы на зыбучих песках отпетых духовных калек.

Страницы