Осенью этого года мне довелось побывать в молодой Африканской Демократической Республике Ниркуа-Бсото. Дело в том, что в этой развивающейся стране случилась эпидемия серого африканского бзика — страшного заболевания, вызывающего вначале сильнейшее расстройство нервной системы, вслед за которым обычно следовал паралич. В большинстве случаев болезнь заканчивалась летальным исходом.
Направили меня сюда, как опытного врача эпидемиолога. В центральном госпитале столицы республики вместе со мной самоотверженно трудились врачи из многих стран мира. Работы было невпроворот: работать приходилось по 12-14 часов в сутки. Каждый день группы врачей выезжали, рискуя жизнью, в отдалённые провинции, где проводили повсеместную всеобщую вакцинацию населения. Слава Богу, никто из врачей не заболел от этого весьма коварного заболевания.
Вместе с остальными врачами, в поте лица, самоотверженно трудился и директор центрального госпиталя молодой русский врач Борис Иванович Николаев, которого местное население звало на африканский манер Мборо. Борис Иванович свободно говорил на всех здешних диалектах и пользовался здесь всеобщим уважением и любовью, он был женат на темнокожей красавице по имени Валеха и жил в большом доме недалеко от госпиталя.
Мне очень хотелось сойтись с земляком поближе, поговорить с ним по душам, но загруженность работой не позволяла этого. И только когда срок моей командировки подошел к концу, когда мы своим дружным коллективом закончили вакцинацию населения и затушили очаги эпидемии, мне удалось поговорить с земляком на банкете по случаю завершения работы. Он пригласил меня к себе в гости, и я с радостью принял это приглашение.
Дом Бориса Ивановича поразил меня и восхитил — это был большой каменный двухэтажный дом, на одной стороне которого тянулась широченная открытая веранда с видом на прекрасный сад; другая же сторона дома смотрела во внутренний дворик, вымощенный шлифованным камнем, в центре дворика голубел эллипсовидный бассейн с изумительно прозрачной водой. На крыше дома были установлены несколько внушительных размеров спутниковых тарелок. А у ворот дома были припаркованы четыре джипа разных моделей.
Борис Иванович сам приготовил шашлык из мяса антилопы, мы пили крепкое местное пиво, ели великолепный шашлык, всякие местные яства, болтали о всякой всячине. Курить мы выходили на веранду, где стояли удобнейшие кресла качалки и был сервирован столик с выпивками и с закусками. В один из таких перекуров Борис Иванович спросил меня:
— Если мне не изменяет память, вы прилетели из солнечного Тепловодска?
Я, нежась в кресле и наслаждаясь сигарой, кивнул ему головой. Борис Иванович прошёлся по веранде, помолчал, и внимательно посмотрев на меня, сказал:
— Вы, конечно же, профессор, вряд ли меня вспомните, а между тем, — мы знакомы. Столько лет прошло, столько молодых лиц пронеслось перед вами за эти годы, где уж вам запомнить одного из тысячи ваших школяров. А я вот вас очень хорошо помню и сразу вас узнал, когда увидел. Я ведь, дорогой мой Антон Петрович, учился в Тепловодском медицинском училище, а вы у нас преподавали физиологию.
Я удивлённо посмотрел на своего собеседника. Узнать в этом зрелом мужчине с бородой и уже начинающими седеть висками, мальчишку, который много лет назад учился у меня, я на самом деле не мог. Мне ужасно хотелось узнать, как этот красивый человек сделал такую прекрасную карьеру, как судьба привела его на африканский континент. Известие же о том, что он учился у меня, ещё больше заинтриговало. Внутренне я приготовился выслушать рассказ Бориса Ивановича, я предчувствовал, что услышу что-то необычное, необыкновенное. .
Борис Иванович сел в кресло, закурил (он много курил), и устало сказал:
— Это немудрено, что вы меня не узнали. Ничем особым я выделялся — так серяднячок, деревенский парнишка, да и проучился я совсем недолго. Родом я из станицы, что недалеко от Тепловодска, мечтал стать врачом, вот и поступил учиться в медучилище. Именно во время учёбы в моей жизни произошли неожиданные и невероятные перемены, случились такие удивительные и головокружительные и невероятные события, которые в одночасье, крутейшим образом изменили мою судьбу…
Борис Иванович нервно прикурил от угасающей сигареты новую, жадно затянулся несколько раз, и резко затушив сигарету в пепельнице, продолжил:
— Возможно, вы помните, как двадцать лет назад в Тепловодске был зверски убит африканский бизнесмен Ральф Мгуду? Дело это имело сильный резонанс…
— Ну, как же, — живо откликнулся я.— Весь город был тогда на ушах! В тихом курортном городке убивают представителя дружественной нам страны, убивают зверски, тело гостя находят в пруду, но без головы. Шуму было много. Разбиралась следователи из столицы, а затем неожиданно стали греметь выстрелы. Пошли крутые разборки между местными мафиози, говорили, что это как-то было связано со смертью африканца.
Борис Иванович кивнул головой:
—Да, именно так. У вас хорошая память. Только вы забыли ещё сказать, что скорбящие родственники убитого пообещали кругленькую сумму денег тому, кто укажет на убийц Ральфа Мгуду и, кроме того, весьма кругленькую сумму они обещали также и тому, кто сообщит, что-либо о пропавшей голове Ральфа Мгуду. В то время я был студентом второго курса медучилища, и, как сейчас, помню, что произошло 23-его сентября. В этот день я шёл из училища в отвратительнейшем настроении: в кармане ни копейки, ужасно хотелось есть, первого октября нужно было платить за свое скромное жильё (я жил в маленькой пристройке старого частного дома у престарелой бабульки), стипендию, почему-то задерживали, а из дома денег не ожидалось, к тому же прохудились мои единственные туфли. В голову всё чаще приходила мысль бросить училище и уехать домой — там хоть сытым будешь. Я брёл через городской парк. Стояла чудесная тихая погода, мимо проходили весёлые и красивые девушки, хорошо одетые люди улыбались и радовались жизни, а я всё больше и больше мрачнея, думал о своей ужасной жизни, и приходил от этого в полную деструкцию. Так я шёл, погружённый в свои горькие мысли, и не заметил, как сошёл с дорожки и пошёл по ковру из опавших листьев, углубляясь в глубину парка. Очнулся я оттого, что споткнулся и чуть не упал. Споткнулся я о пластиковый пакет, в котором лежало нечто круглое. Я поднял увесистый пакет и заглянул в него. Сверху он был прикрыт грязными тряпками, тогда я перевернул его и вытряхнул содержимое на землю. Сначала я не понял, а потом похолодел и отпрянул: на листве у моих ног лежала голова человека! Первым моим желанием было бежать, но любопытство взяло верх над страхом, и я носком ботинка осторожно перевернул голову и стал её рассматривать. Мне уже приходилось бывать в морге и присутствовать на вскрытиях, и лягушек доводилось резать не занятиях, так что вид крови и мёртвых тел меня не очень пугал, но тут было совсем другое: я понимал, что совершено преступление, мне было по-настоящему страшно. Голова была обрита наголо, и принадлежала человеку с тёмным цветом кожи. Глаза у головы были открыты, и на лице застыло, что-то вроде зловещей улыбки, которая наводила на меня ужас. Но я опять не убежал. Перевернув голову ещё раз, я разглядел на затылке отверстие, по всей видимости, пулевое. Голова была чётко перерублена в районе четвёртого шейного позвонка; скорей всего человеком большой силы и рубящим орудием с широким лезвием и не малого веса; я, почему-то подумал, что этот человек сделал свою ужасную работу с одного раза. Я огляделся. Вечерело, вокруг не было ни души. Я забрёл в ту часть парка, которая переходила в густой лес у подножья горы. Я присел у дерева, обдумывая ситуацию, и решил, что самым разумным будет забыть навсегда об увиденном — лишней нервотрёпки мне совсем было не нужно. Но, сам не знаю почему, я нашёл кусок доски, выкопал в мягком чернозёме глубокую лунку, закатил туда голову, засыпал её землёй, притоптал «могилку», а сверху привалил довольно большим камнем. Придя домой, я тихо проскользнул в калитку, потом в свой флигель и, не зажигая света и не раздеваясь, лёг в кровать. Заснуть я не мог. Лежал и переваривал случившееся. Мысли мои путались. Временами мне думалось, что я обязан заявить в милицию, но после отметал эту мысль, мне мешал страх — я хорошо понимал, что одним моим заявлением дело не закончится, начнут таскать на допросы или даже, могут на меня могут повесить это дело. Я вскакивал с кровати, ходил по комнате, снова ложился, меня охватило, какое-то нервное беспокойное состояние, и успокоиться я, почему-то никак не мог. К тому же заснуть мне мешал голод, да и собственно, в это время я никогда не ложился спать. Телевизора у меня не было, но на стене висело допотопное радио, которое работало на местном городском канале. Радио включалось само, ни с того ни с сего, когда ему вздумается, и также неожиданно могло выключиться. Совсем некстати оно включилось в очередной раз. Вначале была музыка, — какой-то трубач-виртуоз исполнял в быстром сттакато «Неаполитанскую песню» Петра Чайковского. Музыка неожиданно прервалась и взволнованный голос диктора сказал:
— Внимание! Прослушайте, пожалуйста, экстренное сообщение. В нашем городе совершено злодейское преступление: убит гражданин республики Ниркуа–Бсото, глава совместного предприятия по производству пластиковых бутылок для минеральной воды — Ральф Мгуду. Обезглавленное тело Ральфа Мгуду обнаружено в городском озере. В город уже прилетели родственники убитого. Они просили сообщить жителям города, что за информацию о преступниках, совершивших это злодеяние, будет выплачено солидное вознаграждение, вознаграждение будет выплачено и тому, кто сообщит что-либо о местонахождении головы Ральфа Мгуду. Все кто имеет, какую-то информацию об этом деле просьба срочно позвонить по телефону 2-22-11.
Сразу за этим объявлением трубач продолжил своё соло. Меня подбросило на кровати. Тут же захотелось бежать и звонить: сообщение о награде оказало магическое действие на голову и голодный желудок бедного студента; побегав нервно по комнате, и остыв, я подумав, что могу нарваться на большие неприятности, — ведь мне жить в этом городе, а бандюги, убившие негра, тоже живут в этом городе и контролируют ситуацию. Но так дико хотелось есть, а в голове звучало настойчивое и соблазняющее: солидное вознаграждение, солидное вознаграждение, солидное вознаграждение, что я, а скорее мой желудок решил:
— Да, плевать! Кто не рискует, тот не пьёт шампанское.
Сказав это, я мгновенно успокоился, нашёл в кармане две копейки вышел из дома и позвонил из ближайшего автомата. Меня выслушали, спросили, где я сейчас нахожусь, и убедительно попросили подождать минут десять. Тепловодск — городок маленький, совсем скоро к телефонной будке, у которой я стоял, подъехала машина, и меня вежливо пригласили сесть в неё. В машине сидели четыре негра с понурыми скорбными лицами, но разговаривал со мной на приличном русском языке только водитель машины, — остальные негры молчали. Я, при виде этой тёмной компании, простите за такой каламбур, замандражировал и, подумав, что влип окончательно, затосковал, понимая, что теперь уже задний ход дать не удастся — придётся идти до конца. Я сбивчиво рассказал водителю всё, что я знал, он выслушал меня, повернулся к своим товарищам, стал быстро говорить с ними на своём языке. Минут пять они долго и крикливо о чём-то говорили, а затем негр водитель сказал мне, что мы прямо сейчас поедем за головой. Я попытался возразить, мол, ночь, трудно будет искать, но водитель был вежлив и непреклонен. Он сказал, что у них есть фонари и ехать нужно прямо сейчас; сказано это было таким тоном, что я замолчал, и мы тронулись в путь. Искать долго нам не пришлось: я хорошо запомнил место, где схоронил голову. Боже Правый! Надо было видеть, что было с неграми, когда я достал из земли голову их земляка! Они передавали голову друг другу, выли и рыдали, обнимались, что-то пели, один из них бился головой об дерево, другой рвал на себе волосы! Мне оставалось только с тоской наблюдать за их манипуляциями. Потом водитель положил голову в холщовый мешок, мы сели в машину и поехали назад. В дороге никто не проронил ни слова и лишь когда мы подъехали к телефонной будке, у которой я назначал свидание неграм, и остановились, водитель повернулся ко мне и, протянув мне, увесистый пакет с деньгами, заговорил.
— Это ваше вознаграждение, как и было нами обещано, — сказал он. — Пожалуйста, берите, берите, мы вам очень благодарны, но нам, дорогой друг, нужно ещё кое-что вам сказать. И это очень важно для нас поэтому, пожалуйста, выслушайте меня и постараетесь понять.
Я взял пакет, и сейчас мечтал только об одном — поскорее улизнуть, но пришлось остаться. Негр помолчав, продолжил:
— У каждого народа есть свои традиции, поверья, обычаи. Есть они и у нас и у вас, они есть у всех народов. Есть обычаи, которым мы следуем из века в век. Так вот, самой ужасной смертью у нас считается отсечение головы человека. У нас в законе есть смертная казнь за различные преступления, — сейчас это расстрел. Но когда-то, очень, очень давно, у нас казнили людей, отрубая голову, и тогда происходили странные вещи: если кому-то отсекали голову, то на род казненного человека сразу начинались сыпаться всяческие беды, смерть во всех её проявлениях начинала прибирать несчастных людей, и совсем за короткий срок род этот угасал.
Старейшины нашего народа мудро отменили такой вид наказания. Сейчас произошло ужасное преступление: наш незабвенный Ральф был убит отсечением головы, причём казнён был безвинный человек, не совершивший ни какого преступления. Даже если бы Ральф был бы простым человеком рыбаком, охотником или солдатом—это тоже было бы для нас горестным событием, но это никак не повлияло бы на судьбу нашей страны, но Ральф Мгуду не простой человек—он сын нашего короля Мгуду Четвёртого, а значит беды и несчастья могут посыпаться на королевский род, а это может навлечь беду на всю нашу страну.
Дело вот в чём: у нас только что закончилась гражданская война, которая шла почти сто лет мы, наконец, то объединились в одно государство, распри между двумя великими племенами Ниркуа и Бсото, наконец, закончились. Великий миротворец Мгуду Четвёртый, да будет благословен этот святой человек, подал руку народу Бсото, взяв в жёны себе женщину из их племени. Два народа живут теперь в мире и согласии. Наши племена роднятся, женятся на женщинах Бсото и отдают в жёны мужчинам Бсото своих дочерей — это очень позитивный процесс. К сожалению, дорогой друг, смерть Ральфа может разрушить этот позитивный процесс, и мы можем скатиться опять к гражданской войне, голоду, хаосу… гибели.
Я впервые прервал речь водителя, сказав, что это мистика, какая то, мол, на дворе двадцатый век… Негр грустно посмотрел на меня и сказал:
— В наших краях такая мистика кончается потоками крови.
— Неужели ничего нельзя изменить в этой ситуации?— спросил я.
—Изменить можно, — ответил негр, — но помочь нашей многострадальной стране можете только вы.
— Я?!— оторопело спросил я.
— Да, вы один, — ответил негр.— Только вы один можете спасти нас…
— Вы, конечно, вправе отказаться от нашего предложения, — продолжил он после долгой паузы.—Но меня лично уполномочил вести переговоры с вами наш король Мгуду Четвёртый. Пожалуйста, выслушайте меня без нервов и истерик. Дело, о котором я буду говорить, касается судьбы нашей страны. Если вы примете наше предложение, вам и вашим родственникам будет гарантированно комфортное безбедное проживание в любой стране мира, по вашему усмотрению, финансовая независимость; вы сможете учиться в самых престижных учебных заведениях, вы становитесь национальным героем Ниркуа- Бсото, и, что особенно важно, за вами всегда будут стоять могущественные силы, и мы не дадим не одному волоску упасть с вашей головы.
— Так, что же я должен сделать такого, чего вы сами не можете сделать, — спросил я нетерпеливо, нервно прикидывая, какая сумма находится в пакете с деньгами.
Негр повернулся к своим спутникам, что-то сказал им, они гортанно загалдели и стали постукивать меня по спине.
—Ну, что ж тянуть резину не имеет больше смысла, — сказал негр. — Вот выход из данной ситуации и он только один. Выход этот записан в нашем поверье. Вот, что оно гласит: человек, нашедший отрубленную голову, он и только он один, может спасти род обезглавленного! Он должен собственноручно обезглавить убийцу, затем в полнолуние он должен выварить голову в морской воде и захоронить череп на священной горе Нсутокаратудоколиой. Лишь тогда спадёт наваждение, и род будет спасён…
Негр замолчал.
—Да вы, что, мужики?— воскликнул я ошарашено.— Вы же на убийство меня толкаете! Нет, на это я пойти не могу! Никак не могу пойти на это пойти!
Негр грустно покачал головой:
— Как это у вас: утро вечера мудренее? Не говорите, нет, не поразмышляв трезво над нашим предложением. И ещё хочу сказать вам для успокоения: все участники преступления и надругательства над телом Ральфа Мгуду уже в наших руках. Ваша неповоротливая милиция ещё долго будет их искать. А мы этих подонков казним сами, даже если вы не согласитесь сотрудничать с нами. Так, что если вы отрубите голову негодяю, в какой-то мере ваша совесть может быть спокойна: этот мерзавец, можно сказать, уже мёртв. И, тем не менее, повторяю, судьба нашей страны в ваших руках и завтра ровно в двенадцать часов дня мы вас будем ждать на месте нашей сегодняшней встречи. Согласитесь, не согласитесь вы, завтра мы непременно казним мерзавцев, но мы будем молиться, что бы вы согласились. Вся наша страна будет за это молиться всю эту ночь.
Меня довезли до дома. Дома я лихорадочно пересчитал деньги. Денег было много— на них, по тем временам, можно было купить самую дорогую нашу машину «Волгу» и ещё, наверное, на гараж бы осталось. Я на такси съездил в железнодорожный ресторан, набрал еды, спиртного, назюзюкался и, что называется, отрубился. Проснулся я ни свет ни заря. И долго не мог поверить в происшедшее, но деньги, лежали на тумбочке, были рассыпаны по всему полу, и они вернули меня к реальности. Мучаясь жестоким похмельем, я не стал похмеляться, выпил литр воды и, как неприкаянный, стал ходить по комнате. В голове у меня всплывали детали вчерашней встречи с африканцами. Я думал об их предложении, верил и не верил в их невероятные мистические поверья, но я видел и деньги, которые они дали мне, как только я выполнил их пожелания, и уже не сомневался в их порядочности. В их мистические представления о судьбе, связанные с отрубленными головами я верил не очень. Скорей всего, думал я, бедолаги слепо верят в свои традиции и поверья, не могут вырваться из плена своих национальных предрассудков, которые веками культивировались в их народе. Я плюхнулся на кровать и стал думать совсем о другом. Стал думать о себе, о своей дальнейшей судьбе.
«Ну, закончу я училище, — думал я, — забреют меня в армию. Нахлебаюсь издевательств «дедов», может даже, попаду, в какую нибудь «горячую точку». Если останусь жив — вернусь домой, устроюсь работать в районную больницу фельдшером на нищенскую зарплату, буду пить с врачами спирт, бинтовать больных, подкладывать под больных «утку», таскать носилки. О дальнейшей учёбе можно забыть, потому что в мединститут попасть практически невозможно — там учатся блатные и денежные, но, если я даже и проскочу в институт со второго или с третьего раза — опять житьё на квартирах, пять голодных лет, распределение, больница в Тмутаракани; можно, конечно, припрятать полученные мной денежки для продолжения учёбы, но и тут, подводные рифы: где гарантия, что они к тому времени будут иметь ту же цену, что и сейчас? Уже сейчас власть сменилась, и Горбачёв втюхивает людям перестройку, новое мышление, а в стране уже местами начинаются межнациональные конфликты… Империя трещать начинает, китайцы говорят: хочешь сделать пожелание своему врагу? Пожелай ему жить в эпоху перемен. Ну, а потом, если по накатанной рассуждать — женитьба дети, и прощай жизнь! Да здравствует светлый путь к пенсии и к погосту».
Как раз в этот момент, радио заскрипев, включилось, и прораб перестройки Горбачёв путая падежи и склонения забубнил, что-то о социализме с человеческим лицом. Я снял с ноги туфель и швырнул его в радио. Радио крякнуло и замолчало, а я стал думать о предложении негров. Я лежал на своей железной коечке и стал представлять себя студентом, какого-то Западного университета… я в огромном холле, вокруг меня вьётся стайка красивых девушек, я в строгом тёмном костюме, в руках у меня кожаный дипломат. Я выхожу на улицу, девушки целуют меня в щёку, прощаются и убегают. Остаётся одна. У неё голубые глаза, роскошные вьющиеся волосы, длинные стройные ноги и обалденный бюст. Мы с ней подходим к серебристому кабриолету, я открываю дверь, она садится в авто, я сажусь за руль, взвизгивают колёса …
«В конце концов, ― подумал я, ― ведь подонок, который убил Ральфа бандит и жестокий убийца. К тому же, негр сказал, что они уже всех этих уродов выловили, и будут казнить их сами, даже если я не соглашусь на их предложение». И тут я чётко осознал, что если я сейчас не соглашусь, то и шанс, который мне предоставляется, будет потерян навсегда по моей беспросветной глупости — никаких щекочущих нервы приключений с счастливым концом на своём жизненном горизонте я не видел.
Я глянул на часы — до полудня оставалось двадцать минут, вскочил с кровати, тяпнул полный стакан водки, спрятал деньги под матрас и пошёл к месту встречи с неграми. Ровно в двенадцать часов к телефонной будке подъехала машина, и из окна машины высунулось радостное лицо водителя. Он вышел из машины и, обняв меня, сказал:
— Отныне вы друг нашей страны, ваш приход я воспринимаю, как согласие помочь нам.
Он поклонился, почтительно открыл мне дверь машины и мы поехали. В машине были те же люди, что и вчера, но настроение у них в этот раз было отличным. Ехали мы довольно долго, сначала по асфальту, потом просёлочными дорогами. Въехали в лес и, наконец, в чаще леса остановились.
Мы вышли из машины, прошли немного вглубь леса и остановились на лужайке, посреди которой торчал большой свежий пень. Один их негров издал, какой-то птичий свист и из-за кустарника вышли ещё несколько негров, двое из которых вели под руки крепкого молодого белого, коротко стриженого мужчину в спортивном костюме «Адидас». Все негры были одеты по-европейски, а один, седой и старенький, был в зелёной атласной тоге расшитой бисером и золотой ниткой. Старик подошёл ко мне и, глядя прямо мне в глаза, стал что-то говорить монотонно. Со мной, что-то стало происходить: дыхание моё и пульс участились, мне стало жарко, начался какой-то прилив сил, и подступало приятное возбуждение. Старик повернулся к своим соплеменникам и один из них вынес из-за кустов обоюдоострый меч. Старик с поклоном передал мне меч и я, как зачарованный, взял его и стал ждать дальнейших приказаний. Старик развернул меня за плечи, легонько толкнул меня в спину, и я подошёл к пню и сделал над ним несколько взмахов мечом, вызвав дикий восторг всей кампании — они стали пританцовывать, хлопать в ладоши и петь.
Тем временем, негры подвели белого мужчину к пню, он открывал и закрывал рот, будто хотел, что-то сказать, но никаких звуков из его рта не вылетало. Он был бледен, на лице его был животный страх, он дрожал и упирался, и неграм приходилось силой тащить его. Старик в тоге легонько шлёпнул его по шее и тот упал на колени, покорно положив голову на пень. Я посмотрел на старика, он ободряюще мне улыбнулся, и я с улыбкой, ощущая необъяснимый подъём, поднял меч…
***
Борис Иванович будто поперхнулся, лицо его было бледно. Дрожащей рукой он налил полный стакан водки, выпил, не закусывая, посмотрел в моё напряжённое лицо и выдавил хрипло:
— И отсёк одним ударом голову этот человека….
Он встал, опёрся руками о перила веранды и, глядя на великолепный закат, который догорал на горизонте, продолжил устало:
— Негры устроили хоровод вокруг отрубленной головы, а я периодически бегал в кусты рвать, то ли с похмелья то ли, от нервного потрясения…
Борис Иванович сел за стол и предложил выпить. Мы выпили, закурили, сидели молча. Я терпеливо ожидал продолжения рассказа, хорошо понимая, что рассказ этот нелегко даётся моему собеседнику.
После долгой паузы Борис Иванович продолжил свой рассказ:
— На следующий день я, съездив в свою станицу, сказал родителям, что завербовался на два года работать в Африку, мол, уже даже получил аванс. Отдал деньги отцу, со слезами на глазах попрощался со всеми и уехал. В Москве я несколько дней жил в посольстве Ниркуа–Бсото, потом по туристической путёвке полетел в Португалию, откуда пароходом отплыл с новеньким паспортом, с новым именем в Ниркуа-Бсото. Когда я появился на трапе парохода в порту Ниркуа-Бсото, тысячи людей встретили меня овациями и восторженными криками. Вся дорога к дворцу Мгуду Четвёртого, к которому меня везли на приём, была усыпана цветам, по обе стороны дороги стояли счастливые люди они махали мне руками, флажками, кидали в машину букеты цветов, пытались прикоснуться ко мне. …Потом была университет в Париже, практика в лучших клиниках Европы, я мог бы остаться в любой стране и жить там безбедно, но я вернулся в Ниркуа-Бсото, страну, которая дала мне всё, к людям ставшим мне дорогими и близкими. Я женился на одной из вдов Ральфа Мгуду (у него было семь жён), у нас с Валехой растут прелестные мальчики. Мой старший брат, офицер прошедший Афганистан, служит советником министра обороны Ниркуа-Бсото. Он тоже женился на местной женщине и у него двое детей. Мои родители долго не хотели приезжать сюда, но после конфликта в Чечне они решились, живут на ранчо недалеко от меня у них большая крокодиловая ферма, и мастерская по пошиву из крокодиловой кожи обуви, сумочек и всяких модных штучек. Корни мы свои не забываем, несколько раз мы с детьми летали на нашу Родину. Мы здесь пользуемся всемерным уважением и любовью, благодаря смешанным бракам у нас здесь невозможное количество родственников…
Резко зазвонил телефон, Борис Иванович взял трубку, лицо его просветлело. Он говорил минут пять по-французски. Выключив телефон, он сказал мне, что звонил профессор Жак-Луи Впросак, интересовался, как идёт борьба с африканским серым бзиком. И неожиданно спросил с какой-то болью в голосе:
— Не многие знают мою историю. Знаете, сколько времени прошло с того времени, когда я опустил меч на голову убийцы Ральфа Мгуду и всё это время я ношу в сердце своём скрытую от глаз людей боль. Успокаиваю себя, вернее, пытаюсь успокоить тем, что совершив убийство одного человека, я спас целую страну от погибели и в то же время думаю о том, что я всё-таки убийца. Я на самом деле убил человека, пусть даже он и был преступником и убийцей. И это зачёркивает в моей голове все мои оправдательные мысли. Жизнь, конечно, продолжается, но мысли эти не дают мне покоя. Разве есть мне прощение за этот грех?
Я не знал, что ответить: рассказ поразил меня, и я ещё не переварил его. Я ответил не сразу.
—Знаете, Борис Иванович,— сказал я.— Трудно ответить на этот вопрос сразу, с одной стороны — НЕ УБИЙ, с другой — дело ведь было предрешено, ведь вы сказали, что негры в любом случае казнили бы бандитов, дело было только в ритуале, который бы спас их страну. В третьих палачи… они ведь были и есть и эту работу выполняют люди, а не инопланетяне. Я, Борис Иванович, склоняюсь к мысли, что это рок, судьба. Ведь ни кто-нибудь, нашёл эту злосчастную голову, а почему-то именно вы, и вам вложили в руки меч возмездия, а не кому-то другому. По крайней мере, могу вам сказать, что и я поступил бы на вашем месте, скорей всего, так же. Дрянная голова негодяя, который много ещё чего мог нагадить: лишить жизни совершенно безвинных людей, отнять добро у простых людей, испоганить жизнь добродетельным гражданам — стоит ли такая голова жизни и благоденствия целого народа?
Борис Иванович посмотрел на меня с благодарностью, налил в стаканы водки, мы выпили. В зарослях бамбука шуршали какие-то зверьки. На деревьях напротив веранды кричала какая-то птица, и сорились обезьяны. Полная луна лила мягкий свет на засыпающую Ниркуа-Бсото, звёзды висели так низко, что казалось можно было до них дотянуться…
Борис Иванович позвонил в колокольчик, что-то сказал появившемуся слуге, тот исчез, но быстро появился с баяном в руках. Борис Иванович растянул меха баяна и заиграл. Играл он «Славное море, священный Байкал». Мощная величественная широкая мелодия далеко разнеслась вокруг в ночной тишине, в соседних домах стал загораться свет. Борис Иванович, не переставая играть, наклонился ко мне и сказал:
—У них гимна своего никогда не было, теперь это их национальный гимн, очень им нравиться эта русская песня.
На веранду стали выходить слуги, многочисленные родственники Бориса Ивановича, заспанные дети. У всех в глазах были слёзы, все стояли вытянувшись, приложив правую руку к сердцу, и пели гимн. Не знаю, что со мной произошло. Со слезами на глазах я встал, вытянулся и, положив руку на сердце, запел вместе со всеми родную до боли песню.
И. Бахтин
