Вы здесь

Василевс (11 глава)

 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
О том, как я пытался примириться с неизбежным

Когда-то я поклялся перед алтарем ларов, что если с отцом что-то случится, то возьму на себя все заботы о семье.
И вот такое время настало.
В двадцать два года мне пришлось проститься со всеми детскими мечтами и выбрать долг. Я должен был позаботиться о матери, выдать замуж сестру, и обеспечить отцу достойную старость.
Первое время я все еще рвался вернуться в армию. И даже написал письмо нашему цезарю, передав его во дворец через знакомого секретаря.
Но получил доброжелательный и твердый отказ. В нем говорилось, что защищать дом от невзгод – такой же долг римского гражданина, как и война, особенно когда речь идет о семье благородного Корнелия Римлянина, в чьей душе всегда жила мысль о достоинстве государства…
Ну, и так далее, в подобных красивых выражениях.
Разумеется, о таком ответе позаботились многочисленные отцовские друзья. Они же подыскали мне скромное местечко в городском совете, так сказать – по наследству.
Мне хорошо запомнился весенний день, когда Руфиний пригласил меня к обеду, и между делом произнес целую речь об Энее. В том смысле, что мы все считаем его великим героем не только, как основателя римских земель… Но еще и потому, что по преданию, Эней вынес на себе парализованного отца, не бросив в горящей Трое. Такие добродетельные поступки римляне издревле приравнивают к героическим победам.
Вот уж никогда не знал, что наш сосед Руфиний обладает таким красноречием! Впрочем, в те дни я на всех людей смотрел новыми глазами, как будто видел их впервые. Вот только высокий голос Руфы по-прежнему действовал мне на нервы. Ради меня она в этот вечер нарумянилась, намазала брови и ресницы сажей, а губы – яркой помадой, полагая, что это ей к лицу. А как только ее отец отвернулся, она взяла из вазы персиковое яблоко, и стала его гладить, намекая, будто имеет дело с моей щекой.
Но важно другое: именно в тот вечер я узнал, какую важную услугу как-то оказал нашему цезарю мой отец.
Это случилось, когда Диоклетиан издал эдикт о максимальных ценах на продовольственные и ремесленные изделия, и народ повсеместно возмущался непосильными налогами. Но в наших краях недовольство ни разу не перешло в открытые бунты. И тогда Галерий начал внушать старшему августу, будто западный цезарь игнорирует его эдикт и слишком щадит своих подданных. Мол, потому-то казна Констанция Хлора всегда пуста, а, значит, на его место следует поставить другого цезаря.
Диоклетиан немедленно отправил в Треверы своих послов. Квесторы явились неожиданно, без предупреждения, и на самом деле нашли городскую казну пустой. В это время наш цезарь активно готовился к очередной войне с бриттами, и все свободные деньги были направлены на оснащение армии.
Констанций Хлор оставил послов погостить в своей резиденции, устроив им роскошный прием. А пока незваные гости из Никомидии развлекались, созвал всех состоятельных горожан на тайный совет. Цезарь объявил, что имеет срочную нужду в деньгах, и теперь каждому представляется случай доказать ему свою преданность.
Горожане, среди которых, конечно же, был и мой отец, горячо откликнулись на его просьбу и постарались даже превзойти друг друга в размерах пожертвований. Взбодрившись рассказами Корнелия Римлянина о немыслимой щедрости столичных вельмож, никто не захотел отделаться мелкой суммой.
Когда цезарь показал послам собранное богатство, их удивлению не было предела.
«Но как же так? – недоумевали они. – Мы же только что видели своими глазами пустую казну?»
«В целях безопасности я предпочитаю хранить деньги не у себя во дворце, а держать у верных казначеев, – пояснил им Констанций Хлор. – И беру лишь при необходимости…»
Вернувшись к Диоклетиону, послы доложили, что западный цезарь не только не был уличен в постыдной бедности, но показал пример мудрой дальновидности. Он нашел верный способ, как сохранить свою казну даже в случае внезапного нападения врагов.
– …А ведь бывает такое наследство, которое не измерить никакими деньгами, – неожиданно закончил свой рассказ Руфиний. – И ты, наш дорогой мальчик, получаешь его по праву.
После чего поручил мне наблюдение за ремонтом Черных ворот, с гордостью называя эту развалину, почерневшую от дождей и дыма, местной достопримечательностью.
У меня был даже порыв написать о своей ситуации Константину. Но, вспомнив его острый, оценивающий взгляд с прищуром, я быстро передумал. И так было ясно, что ради меня он никогда не пойдет против воли отца, и никто не сможет отменить решение западного цезаря.
Все меня покинули – и люди, и всемогущие боги.
Что еще могу я рассказать об этом периоде моей жизни?
В характере у меня в то время появилась жестокость, как у человека, который не ждет от будущего ничего хорошего. Но почему-то это еще больше прибавило уважения и в обществе, и в станах собственного дома.
Руфиний оказался прав – из меня вышел хороший надсмотрщик: немногословный, суровый, но справедливый. Не случайно мне стали доверять все более сложные строительные объекты.
В то время я гораздо больше внимания уделял уходу за телом, которое, как известно, поддерживает душу. И считался в городе завидным женихом. Капитолина говорила, будто в меня тайно влюблены все ее подруги. Но мне до них не было никакого дела. Семейная жизнь представлялась мне еще одной обузой, и я избегал всевозможных «амуров».
В какой-то момент я не на шутку увлекся чтением, и скупил в городских книжных лавках всего Марка Аврелия.
«Время человеческой жизни – миг, ее сущность – вечное течение, ощущение – смутно, строение всего тела – бренно, душа – неустойчива, судьба – загадочна, слава – недостоверна. Одним словом, все, относящееся к телу, – подобно потоку, относящееся к душе – подобно сновидению и дыму. Жизнь – борьба и странствие по чужбине, посмертная слава – забвение…»
Да, именно так и было тогда у меня в душе – бессмысленно, смутно, бренно… И ничего нового философия Аврелия мне не сказала.
Если бы однажды я мог проснуться под звуки военной трубы!
Но наши мирные Треверы много лет не беспокоили даже германцы. В римской армии давно уже служили тысячи готов и бастардов, и, по повелению нашего цезаря, пустующие земли заселялись варварскими племенами. Как ни крути, но после знаменитого указа Каракаллы, все эти люди в кожаных штанах тоже считались законными римлянами.
Дома на полке в книжном шкафу у нас стояла клепсидра – водяные часы, наподобие песочных. В свое время отец использовал их для подготовки своих судебных речей, отмеряя время по часу.
Закрывшись от всех в кабинете с цитрусовыми шкафами, в те дни я нередко ставил перед собой клепсидру и наблюдал, как из нее вытекает капля за каплей. Мне казалось, что также размеренно и бесцельно утекает и моя жизнь.
Поэтому вы можете представить мою радость, когда однажды на пороге нашего дома появился мой лучший друг Лукий.
 

Комментарии

Благодарю, Оля, за радость встречи, за очередной глоток родниковой воды от твоих трудов.

А эти строки так даже в настроение почти попали:
"я нередко ставил перед собой клепсидру и наблюдал, как из нее вытекает капля за каплей. Мне казалось, что также... размеренно утекает и моя жизнь".