С Евангелием в руках

Всякому человеку знакомы потрясения. Вот сверкнет ослепительно молния, следом рванет, как хороший заряд тротила, гром, содрогнутся стены дома, — и невольно губы зашепчут слова молитвы…

Но бывают потрясения другие. Вот звучат в храме слова Апостола Павла: «Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема…» (1 Кор. 16:22). «Да будет проклят!» — есть и такой перевод. И понимаешь, что тоже молния ослепила, тоже громом колыхнуло, да посильней, пожалуй…

Как же так, скажут те, которых, увы, немало сейчас встречаешь, — религия должна давать заряд любви, терпимости, всякого там гуманизма, а тут так некрасиво получается — «будет проклят».

Да, красивого мало, согласен. Мало его и в Евангелии, особенно в двенадцати «страстных» отрывках из Четвероевангелия, которые читаются вечером за богослужением в Великий Четверг. Там плевки, площадная брань, гогот и глумление римской солдатни, которым понравилась эта идея «венчать Царя» терновым венцом; свист плети, которая бритвой вонзается в тело, кровь; рев, как на стадионе, озверевшей от вида крови, осатанелой толпы: «Рас-пни! Рас-пни!»

Красивого мало. И нет гуманизма и терпимости, как хотелось было и Пилату тоже. Кривит он рот. Не так все получилось… Эти упрямые иудеи настояли на своем. Если бы не опала кесарева… Впрочем, все равно на него донесут, и вызовет его император Калигула на суд в Рим, отстранит от власти и отправит в еще более далекую Галлию, где примет Пилат кончину неправедную… Но это будет потом. А пока слышит Пилат в затаившемся городе отдаленный стук кувалды, прибивающей к древу Креста огромными кованными гвоздями истерзанную плоть Сына Человеческого, стук, похожий на последние удары сердца… Но далеко от этого стука сердце Пилата, погрязшего в суетном, периферийном…

А тут, у Креста, два центра мира со своими полюсами. Один клокочет ненавистью, неудовлетворенный и самим Распятием: «Если ты Сын Божий, сойди с Креста, а мы посмотрим!» … «Посмотрим, придет ли Его выручать Илья!» …  «Других исцелял, воскрешал, что Себя-то не спасешь?!»…  А кто-то шел себе мимо на Пасху, благостный, если и остановился, так только для того, чтобы для приличия хохотнуть вместе со всей окружающей Распятие толпой…

Нет, не всегда нужно быть с народом, даже если он и богоизбранный…

А другой мир только еще осознавал, что он есть, только поднимал голову, как поднимает на Распятие свой безжизненный взгляд Богородица; как пристально смотрит на умершего Христа римский воин, сотник, вдруг прояснившийся взглядом и вдруг сказавший своим все еще улыбающимся сослуживцам: «Послушайте, а Он ведь и в самом деле Сын Божий…»

И еще кто-то из той же «церковной верхушки», приговорившей Его, подойдет, далекий от веселости, и долго будет пристально всматриваться в Его лико изможденными бессонницей глазами: «Умер ли?! Точно ли умер?! Можно ли, наконец, успокоиться?!»

В тот час не только церковная завеса в древнем храме царя Соломона, весь мир разодрался надвое, с верхнего края до нижнего. И если этот хруст, этот раздор не прошел еще и через твою душу, если не кровоточит твоя разодранная надвое душа, если она не болит — ты еще не христианин, не обманывайся. Так, сбоку стоишь и смотришь. Или тоже на Пасху идешь с народом, с куличиком ежегодным, с этим одноразовым пропуском своим в храм Божий, а лучше на кладбище, к мертвым людям  с мертвым венком, и тоже с народом. Пусть и хранится где-то «у шкапчике» твой крестильный крестик, который наденут на тебя, когда положат и тебя твои заботливые родственники в гроб. А что толку? Не знал ты Христа при жизни. Нужен ли он тебе после смерти?

…А тебе, моя лукавая душа, нужен Христос?!

«Здоровые не имеют нужды во враче». Ничего не потерявшие, могут ли радоваться нежданному обретению утраченного? Если ты не погибаешь, зачем тебе Спаситель? Если ты не умер на Кресте со Христом, как благоразумный разбойник, будет ли твоей радостью и воскресение Его из мертвых, воскресение и твое в Его Царстве Света и Истины?!

Вот стоит перед Крестом богатый юноша, который все заповеди с детства сохранил. Смотрит юноша с недоумением на Распятие, качает головой, ничего не понимает… И снова уходит… Он обречен на этот уход, потому что не может разменять своей значимости, потому что развил в себе душу мелкую, суетную. Он никогда не даст нищему крупной монеты, отсчитает потную мелочь. Проникнувшись ошеломляющим величием этой скорбной минуты он, встряхнув головой и быстро взглянув на Распятие, и тут что-то быстро отсчитает и что-то бережно положит в прах к ногам Богородицы…

… Не ты ли это, моя лукавая душа?!

Не откупиться от любви, взывающей к нам с Распятия, мелкими грошами своей души. Ею нельзя немножко «попользоваться». Она не измеряема и неделима. И «напрокат», как нынче платье невесты, не дается. От нее нельзя взять лишь кусочек. Она целостна, вся вот здесь, на Кресте. Или приходи и бери всю, или проходи мимо. И тем, что ты прошел мимо, ты сам отлучил себя от единственного источника Любви, сам исказил себя, обокрал, попросту уничтожил. Все, что осталось в тебе — лишь призрак жизни, миражи ее, мерцающие угольки страстей. А то лучшее, красивое, достойное, что было в тебе, ради чего ты и родился на свет, — иссякло, как вода сквозь пальцы…

«Кто не любит Господа Иисуса Христа, анафема…» —  это не угроза, не наказание. Это констатация факта,  диагноз, если хотите. Это очистительная гроза, которая смывает мутные потоки, чтобы воссияло солнце…  
      
P. S. Помню, как, будучи еще студентом пединститута, первый раз смотрел в одном из Ярославских кинотеатров фильм А. Тарковского «Андрей Рублев». Достаточно тяжелый в целом этот черно-белый фильм неожиданно заканчивается цветными кадрами — подлинными иконами преподобного иконописца. Вот движется медленно «взгляд камеры» по лику Спасителя, останавливается на Его глазах, на взоре, обращенном в нас. Долго, долго смотрит в нас Спаситель. И вдруг слышится раскат грома… А потом тишина… И шелест дождя…

Кто-то нарочито шумно вставал в это время со своих мест и спешил пройти к выходу, в насмешливом разговоре с приятелем, подругой, соседом стараясь поскорей проболтать неуютное впечатление от фильма… А кто-то (я видел этих одиноких людей!) боялся пошевелиться в своем кресле, все смотрел заворожено на экран и украдкой смахивал со щеки слезу…

Вековое молчание

Одно из самых любимых мною мест из Евангелия — это когда жадная до зрелищ толпа привела к Спасителю поутру женщину, «взятую в прелюбодеянии»…

То есть, люди всю ночь не спали, выслеживали, были какие-то агенты, информаторы, — делом занимались, одним словом.  И вот, удача! «Взяли в прелюбодеянии!» Застукали, голубушку, на месте преступления! При свидетелях накрыли, как полагается! Теперь не отвертится! И вот привели, «тепленькую», эту женщину к храму, привели ко Христу…
Толпа шумит, клокочет. Посередине стоит, не жива, ни мертва, эта женщина. А «ведущий шоу» объясняет, мол, по правилам, по закону Моисея,  надо бы ее камнями побить.  Ты, мол, Учитель, как, не против?... 

У любого зрелища с таким накалом страстей должен быть свой финал. И толпа уже пережила мысленно это камнеметание. Они, зажатые в руках, эти потные камни, уже просвистели в воздухе, тупо и гулко ударяясь о человеческую плоть. И это тело уже извивалось на земле в конвульсиях, теряя чувствительность и теряя сходство с человеческим телом, превращаясь во что-то окровавленное и бесформенное — на радость «праведникам» и псам…

И кто посмеет вырвать у толпы с красными от перевозбуждения глазами эту «игрушку»?!
Никто, кроме Христа…

И вот Христос, наклонившись низко, что-то там пишет перстом на песке. Низко свесились  волосы, закрывают Его невозмутимое лицо с тонкими и правильными чертами. Тревожно смотрит женщина на Этого Человека, на то, что Он делает. Понимает, что от Него зависит ее судьба. Она тоже все уже пережила. Она находится за гранью бытия…

Удивленно смотрит, постепенно затихая и остывая, толпа, тоже проникаясь неким новым ощущением, еще неведомым, пока неясным…

А Он все сидит, склонившись к земле, и все что-то там чертит на песке…

Проходят века и даже тысячелетия, а мы все, как дети,  играемся перед Спасителем в какие-то свои человеческие «правды», все приводим к ногам Христа своих оппонентов, «взятых в их грехах», лягая их для большей убедительности аргументами обвинения, грозимся Страшным Судом, возмущаемся, почему Он молчит, почему Он не вмешивается, не принимает нашу сторону, где такая очевидная правда, подтвержденная к тому же свидетелями?!

Но, как же хорошо, что Господь молчит…

Вымеренность Его молчания, противопоставленная всей нашей суете, — это то, на чем еще держится мир.  Как только наша суета перевесит и возьмет «верх»-  конец всему… И полетят камни… И Страшный Суд…

Грехокосилка

Одна девушка поехала отдыхать в Крым, поехала одна. Опытный глаз маньяка выхватил ее из толпы. В новостях сообщили: «погибли две гражданки Украины и одна россиянка». И вот эта россиянка-  наша, переславская.  И отпевал ее в одном из наших городских храмов мой друг. Не буду рассказывать, как выглядела эта девушка в гробу. Страшно представить, что пережили ее родные и близкие, что  могла пережить перед смертью она сама. Особенно страшно становится, когда пытаешься поставить себя на место ее родителей. Невольно отгоняешь от себя такие мысли, боишься «накликать» беду на свой дом, на своих близких. Гораздо легче считать, что беда, хоть и имеет, конечно, место, но находится где-то за пределами твоего личного мира. А еще удобнее считать, что «дыма без огня не бывает», что все несчастья и беды, которые происходят с людьми из нашего ближнего окружения, вызваны прямыми или косвенными грехами этих людей или их близких. То есть, мир — это такая причинно-следственная машина, которая разумно запрограммирована стричь грешников и обходить праведников. Этакая «грехокосилка»…

И придумываешь ты себе такую машину в пору своего неофитства, обкладывая ваткой лжи свой кокон, который готовишь себе для многолетнего уютного пребывания в Православии…

«Грохнули» банкира — так ему и надо, ворюге! А вот какого-то священника прямо в монастыре убили «братки».  А может, он был им денег должен, или как-то еще с ними связан?  Девушку изнасиловали… -так они же сами провоцируют! Вон они какие раздетые летом ходят! Страшно глаза поднять. Так и идешь, в столбы врубаешься…

Ребенка невинного зверски убили. И тут «причину» найдешь: знать, по грехам родителей.

Но есть в этой области и вовсе виртуозы. Один знакомый священник, лет пятнадцать назад, вынимая по запискам из просфор частички, если случалось частичку уронить на пол, никогда ее не поднимал, но многозначительно коментировал: «Значит, какой-то грех у того человека (за чье имя была вынута частичка)! Бог не допустил!»

Когда случилась в нашем доме страшная беда: внезапно умер мой старший брат, а отец после этого слег в неизлечимой болезни, тот же священник снова многозначительно улыбнулся: «Смиряет вас Господь!»…

Но я уже понимал тогда, что мстительный и злобный божок того священника и Христос не имеют между собой ничего общего…

Проходит время. С великим стыдом я сломал и выбросил на помойку эту идиотскую машину неофитского мироустройства и понял, что и дня не прожил бы в этом мире, если бы в нем действительно работали, как таксистские счетчики, эти непреложные причинно-следственные законы, детище фарисеев…

«В это время пришли некоторые и рассказали Ему о Галилеянах, которых кровь Пилат смешал с жертвами их. Иисус сказал им на это: думаете ли вы, что эти Галилеяне были грешнее всех Галилеян, что так пострадали? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все так погибнете. Или думаете ли, что те восемнадцать человек, на которых упала башня Силоамская и побила их, виновнее были всех живущих в Иерусалиме? Нет, говорю вам; но если не покаетесь, все так же погибнете…» (Лк. 13:1–5)

«И как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» (Лк. 6:31)

Кто не подпишется под этими словами? Кто с ними не согласится? Едва ли мы найдем таких. Есть эта мысль и у древнего Конфуция. Звучит она и в Талмуде, и в Коране. Эта мысль вполне солидарна с законами справедливости. Но дальнейшие слова Христа сразу же выводит нас за рамки этой общечеловеческой справедливости: «И если любите любящих вас, какая вам за то благодарность? Ибо и грешники любящих их любят…» (Лк. 6:32)

И действительно:  если это естественный закон, что ему цена? Не вменяем же мы в праведность реке ее течение? Естественно помочь слабому, заступиться за ребенка … старушке помочь через дорогу перейти…

А если эта дорога — федеральная трасса, на середину которой старушка с велосипеда упала чуть не под колеса пролетающих мимо машин — спасти ее, поднять, помочь вместе с велосипедом добраться до обочины — это, наверное, вдвойне хорошо, вдвойне естественно. И не о чем тут было бы и говорить … если бы не дальнейшие действия этой старушки, которая, придя в себя от падения и осмотревшись, вдруг заявила своему спасителю: «Вот ты-то меня и сбил своей машиной! Я на тебя заявлять буду!»
Правда, не совсем то, что мог бы услышать человек, рассчитывающий на элементарную человеческую благодарность?

И самое печальное то, что случай этот не выдуман мной, а произошел в нашем городе буквально на днях. Самое печальное то, что многие люди, узнав об этом, скажут, усмехнувшись: «Не делай людям добра — не получишь от них  зла!»

Значит, себе на голову  раздобыл себе приключения человек, который увидев попавшую в беду старушку напротив  Сретенской церкви, бросился ее выручать?! Значит, не безопасно теперь  старушек через дорогу переводить? Значит, естественный закон уже не естественен?!

Конечно же, нет! Просто у того, что мы считаем в мире простым и естественным, совсем все не просто. «Брать» — дар не меньший, чем дар «отдавать», если посмотреть на эти понятия с позиций не барахолки, а Евангелия. Спасенная бабушка просто была его лишена. Она оказалась не готовой к тому, что к ней отнеслись не так, как она привыкла. Ей проще и удобней было оставаться в том мире зла, в котором ей естественно жить, чем принять мир добра, который для нее не обитаем. Проще было решить, что, если человек бросился к ней, значит, есть к тому причины. Значит, он виноват. А иначе что б ему не пройти мимо, как все?

И мы поступаем с вами точно также, когда сражаемся за «свою» «правду». «Враг» в наших глазах всегда мелок и комичен. А мы всегда весомы и значимы. Вот только линия фронта очень быстро перемещается от внешних врагов в наш собственный дом. Муж доказывает жене, что жить в одном доме с тещей — это не по Евангелию, это посягательство на главу семьи, то есть, читай, на главу Церкви, то есть на Самого Христа! А жена говорит, что именно про него, мужа, сказано в Священном Писании, что «он прилепится к жене своей, и будут плоть едина…» Он к жене, а не жена к мужу. Спорят супруги до хрипоты, спорят, размахивая Священным Писанием, как боевыми знаменами…

«Но вы любите врагов ваших, и благотворите, и взаймы давайте, не ожидая ничего…» (Лк. 6:35)
А вот эти слова уже не вместимы в человеческое сердце. Под ними не подпишется ни мусульманин, ни иудей. Китаец хитро усмехнется и пройдет мимо. Да и мы солжем себе, если скажем: да, мы живем по этому закону, который дал нам Христос. Не живем мы по нему.

Несанкционированный детский митинг, или «Осанна в Вышних…»

Мы привыкли к присутствию детей (нарядно-одинаково одетых и правильно-организованных) на самых серьезных взрослых мероприятиях.

Вспомним ли мы советские съезды партии или самые современные политические акции: дети — цветы жизни с флажками и стишками-речевками — являлись и являются неким необходимым умилительным компонентом, который, с одной стороны, показывает «человеческое лицо» заказчика представления, с другой стороны, позволяет последнему тут же сделать под шумок что-нибудь предельно бесчеловечное. И это работает в веках безотказно, как автомат Калашникова. Доверчивое человечество всегда «клюет» «на детишек».

Возможно поэтому, когда мы читаем в Евангелии рассказ о том, как Господа, идущего в Иерусалим, еврейский народ встречал с детишками, мы невольно начинаем  воспринимать эту картину как традиционный публичный архетип…

А, между тем, это не так. Точнее, это правда только отчасти.

Еврейский народ действительно хотел видеть во Христе своего политического лидера, своего царя и постоянно искушал Его властью, как это делал дьявол в пустыне. И после насыщения 5000 человек пятью хлебами и двумя рыбами, как и после чуда воскрешения четверодневного Лазаря, иудеи смотрели на Христа грубыми плотскими глазами, желая от Него реальных выгод. И, не дождавшись, никогда уже не простят Ему своего собственного обмана. Иудеи будут мстить Христу, утверждая впоследствии в веках, что Его, в отличие от Магомета, например, или Моисея, или даже полумифического принца Сиддхартхи Гаутамы, никогда не было. (Вспомним хотя бы начало романа Булгакова «Мастер и Маргарита», разговор поэта Бездомного с Берлиозом на скамеечке на Патриаршьих  прудах). И в этом плане они правы: такого Христа, которого они хотели видеть, хотели иметь своим царем, действительно никогда не было! И там, у ворот Иерусалима, они встречали выдуманного ими же человека.

Политические игры всегда одинаковы во все времена. В этом отношении иудеи ничем не отличаются от наших современников. И встреча у ворот Иерусалима, как всякая политическая акция, была организована по всем  законам жанра: восторженный еврейский народ, дорога, устланная цветами и одеждами «преданных граждан», которые, как флажками, машут веточками от финиковых пальм и, как с плакатов, выкрикивают возгласы-здравницы…

Но вот дети. Были ли они запланированы  в «сценарии встречи»?

Это легко проверить. У каждой акции, в том числе и в евангельских событиях,  есть свой организатор. Мы из Евангелия знаем, что это фарисеи. Именно они контролируют каждое общение Христа с народом. Именно они стараются направить это общение в угодное им русло, а когда эти попытки терпят крах, именно они организуют народ кричать Пилату «распни, распни Его», обвиняя Христа в претензии на венец царя Иудейского, именно в том, к чему они так и не смогли Его склонить. Они организуют освобождение Варравы вместо Христа. Они подкупят стражу и сформируют общественное мнение, утверждавшее, что, де, Христос не воскресал, а тело Его, мол, было выкрадено ночью учениками-апостолами. Они великие организаторы! 

Но вот здесь, когда дети сами по себе вдруг стали славить Христа, именно фарисеи возмутились, приступили к Иисусу и потребовали от Него,  чтобы Он запретил им!

Детский «митинг» не был ими ни организован, ни санкционирован. Он был стихийным!

И возможно, только и именно к детям и пришел в Иерусалим Христос. Во всяком случае, только на их приветствие Он ответил, сказав фарисеям, требующим, чтобы Он запретил детям славить Себя: «… Разве вы никогда не читали: из уст младенцев и грудных детей Ты устроил хвалу?»

Но откуда они взялись, дети? На иконе праздника мы видим их и ползающими на земле, в ногах у ослицы, на которой восседает Христос, и на деревьях, и среди взрослых.

Откуда они явились, да еще и в таком количестве, что обратили на себя внимание?

Дети стремятся ко всему живому, ко всему подлинному.

Дети тонко чувствуют средоточие жизни. Они стремятся к нему, как пчелы к благоухающему цветку. И в тот день они собрались ко Христу, как к Источнику жизни. Собрались к Нему, в отличие от взрослых, совершенно бескорыстно.

«Вели им замолчать!» — требуют у Христа фарисеи. Они требуют у источника Жизни, чтобы дети перестали славить жизнь, радоваться ей, чтобы они перестали быть детьми. Они хотят, чтобы теперь дети сутками сидели перед компьютерами, в играх, «в контактах» (потеряв контакт с ближними и Богом), в интернете, повисая в «сети» своей бессмертной душой, как в паутине.

Сегодняшние «фарисеи» культивируют  в сознании четырнадцатилетних отроков и отроковиц навязчивые мысли о самоубийстве. Они добиваются и практически добились уже упразднения семьи как самого главного общественного института после Церкви Христовой, которую также пытаются одолеть, упрекая Церковь в том, что она, несмотря на все удары и потрясения, остается самой собой. Все их раздражает, бесит в Церкви, но более всего то, что она есть, что она, живая, продолжает свидетельствовать о живом Христе.

«И некоторые фарисеи из среды народа сказали Ему: Учитель! Запрети ученикам Твоим. Но Он сказал им в ответ: сказываю вам, что если они умолкнут, то камни возопиют».  (Лк. 19:39–40)

Откуда такая ярость, негодование, дерзость, позволяющая обращаться непосредственно ко Христу?! Митрополит Иоанн Вендланд  объясняет это в проповеди на праздник «Входа Господа в Иерусалим» от 1 мая 1983 г. Он говорит: «Они (фарисеи) любили жизнь тоже, но не ту жизнь, которую принес Спаситель… Вечную жизнь от Отца…»

Они строят жизнь по своим сценариям и планам. И эти планы разрушил Своим Рождеством младенец Христос. И полилась невинная кровь Вифлеемских младенцев. И эти планы были нарушены детьми и младенцами, собравшимися чистым сердцем славить Христа, входящего в Иерусалим…
Они не отступят, конечно, от своих планов и «работа адова будет сделана и делается уже…» (В. Маяковский «Разговор с товарищем Лениным») И в Иерусалим, конечно, войдет тот, которого они себе выдумали, войдет «во имя свое». И будут его, конечно, встречать и дети, как и полагается. Но они не будут уже детьми, как и он не будет никогда Христом Господним…

А как могут «возопить камни»? А камни вопиют по-разному: землетрясениями и извержениями вулканов могут «вопить»,  восстающей на человека стихией, климатическими и природными катаклизмами…
Возможно, камни еще не вопиют, но ропот их уже давно слышен…

Еще раз о Вербном воскресенье…

Сколько трагизма заключено в сегодняшнем празднике!

Господь входит в Иерусалим, от которого вскоре не останется камня на камне. Он входит в Иерусалим как царь, Ему оказывают царские почести, но через несколько дней его будут те же люди поносить, унижать, и слово «царь» в их устах станет насмешкой, причиной для казни.

Он идет с учениками, но они будут рассеяны, а один из них и вовсе станет предателем.

И все уже готово: и злоба сатанинская фарисеев, давно искавшая удобного случая, наконец, найдет его. И чаша страстей Господних наполнена до краев, и из нее не будет проронено ни капли. Готовы мучители. Готовы орудия мучений и смерти. Готовы и те, кого страсти и смерть Господа страданием и сокрушением любящего сердца навсегда свяжут с ним: у Креста мы видим Мать, Пречистую Богородицу, и любимого ученика.

Готово и практически разделено уже человечество: двумя крестами, одесную и ошуюю Господа, где вместе со Христом распяты два разбойника. И всегда были, есть и будут «праздные зрители» и «прохожие», которые всегда ни при чем…

Но мы часто забываем о том, что наряду с этими тремя крестами, тремя видимыми нашему взору древами есть еще четвертое древо, несколько в отдалении от Голгофы, но отнюдь не в отстранении от важных Евангельских событий. Это древо, на котором висит предатель Иуда…

Иуда Искариот. Его имя упоминается в молитвах весь пост, особенно упоминается в песнопениях Великого Четверга, тогда как про остальных апостолов говорится вкупе и вскользь.

В чем причина такого внимания, таких «почестей»? Причина раскрывается в этой самой главной молитве Великого Четверга, которую мы читаем перед каждым причастием:  Церковь предостерегает нас, чтобы мы страшились в себе того, что у нас может быть общего с Иудой, чтобы нам не стать предателями Христа.

А каков он был?

Иуда имел прозвище Искариот, данное ему, как это было принято, «по месту жительства», но на еврейском языке получается игра слов, выражающая недвусмысленную характеристику Иуды — «Злой». Это наиболее контрастным становится на фоне другого Апостола Иуды, который имел прозвище — «Леввей» — «Добрый».

Иуда Искариот был единственным иудеем из апостолов. Остальные были все галилеяне. Это ставило его в обособленное положение. Он отличался замкнутостью характера, был скрытным. Остальные апостолы его недолюбливали, но особенную неприязнь к нему испытывали братья Заведеевы — апостолы Иоанн и Иаков.

Можно себе представить, какими словами молился Иуда наедине, обращаясь к Богу, ожесточаясь сердцем и надмеваясь над чуждыми ему по духу собратьями. Вероятно, эти слова очень были похожи на слова молитвы фарисея из известной Евангельской притчи.

Только в одном он находил утешение, в словах Христа: «Последние будут первыми». Он ждал возмездия, ждал часа своего торжества, и когда Господь доверил ему носить ковчежец с деньгами, апостольскую казну, — сердце Иуды возликовало! Он снова прошел мимо любящего сердца Учителя, Который хотел этим доверием смягчить окаменелость сердца Иуды, утешить его…

«Последние будут первыми». Иуда посчитал, что именно на него возложена миссия восстановления справедливости. Очевидно, произошло страшное заблуждение. Христос не тот Мессия, которого ждет Израиль. Разочарованный в своем Учителе, Иуда говорит с Ним дерзко. Он считает Его самозванцем. Как истинный иудей, он, «продавая Христа» фарисеям и книжникам, желал своему народу только блага: зло должно быть наказано! Такой грех можно было смыть только кровью! К тому же, он не мог простить Христу и своих личных разочарований. Как истинный иудей, Иуда был мстителен…

Но почему же Иуда не пошел уверенно дальше? Ведь он мог войти в стан врагов Христа и навсегда там остаться. Он мог бы стать гонителем христиан, каким станет чуть позже Савл, будущий апостол Павел! Почему Иуда дрогнул?

Потому что он был уже Христовым, потому что он переступил через любовь Господа и тогда, когда Христос, склоняясь, умывал его ноги, уже оскверненные предательством.  Иуду обличила любовь Христа и тогда, когда он подошел к своему Учителю с предательским лобызанием…

Когда Христа связали и предали палачам — месть Иуды, его представление о справедливости  были удовлетворены.  И осталась только любовь Христова, но как от нее избавиться Иуде?! Укоряемый совестью, он идет к тем, в руки кого недавно отдал своего Учителя, раскаивается перед ними в своем грехе, возвращает им деньги. Эти законники отвечают ему с презрением что-то невразумительное.  Да и что они ему могут ответить? И никто не облегчит его душу! Это мог сделать только Христос, но Его уже нет для Иуды! 

На любовь можно ответить только любовью. Так и поступает Петр, который тоже предал Христа: «Господи, ты все знаешь! Ты знаешь, как я люблю Тебя!» Но Иуда не может этого сказать о себе! Он был со Христом, с радостью принимал Его слово, ради Него терпел все невзгоды, тяготы апостольской жизни, все оставил, но сердце свое имел далеко от Христа и Его учеников. Отчужденность от апостолов он компенсировал тщеславием, сребролюбием, которые превратились в зияющую пустоту, в разверзшееся чрево ада…

Господи, сохрани меня, недостойного раба Твоего, от сердечного лукавства, криводушия, от утаивания грехов и причащения Святых Твоих Тайн с сердцем нераскаянным, жестким, гневливым!
«…Не бо врагом Твоим тайну повем, ни лобзания Ти дам, яко Иуда, но яко разбойник исповедаю Тя: помяни мя, Господи, во Царствии Твоем!» 

Как же нам поднять глаза пред Тобою?!

Какие страдания, страсти, претерпел Господь, духовные и физические, прежде чем Душу Свою передал в руки Отца Своего! Христиане на протяжении всей истории своей церкви собирали их как драгоценный жемчуг, но все равно всегда остается еще что-то. Двадцатый век дал фотографическое изображение страданий Христа на Туринской плащанице. Кого может оставить равнодушным зафиксированные  фотографической техникой муки Господа нашего? Это чудо не случайно называют «пятым Евангелием». Но все равно что-то находится новое, что останавливает нас перед Святой Плащаницей с чувством благоговения, трепета,  любви…

Вот лежит в гробу Тело Христа. Оно приняло на Себя и запечатлело всю злобу, на которую только способны были тогда люди: римские солдаты, первосвященники, старейшины, наученный ими еврейский народ. Эта злоба не покидала Христа и в самый смертный час («Посмотрим, придет ли Илия спасать Его?!»), и после смерти («Господин! Мы вспомнили, что обманщик тот, еще будучи в живых, сказал: «после трех дней воскресну»; итак, прикажи охранять гроб до третьего дня…»). А праведных Иосифа Аримафейского и Никодима за их человеческое отношение ко Христу, за участие в погребении Спасителя они подвергли гонениям и отлучили от сонмища. Иосифа бросили в ров, и спасен он был только чудом Божьим. Никодима иудеи изгнали из города.

Но если мы не победили своих страстей, которые терзают нас, своих грехов, которым служим, как своим господам, мы напрасно отстраняем себя от этой человеческой злобы, которая убила Христа и продолжает убивать.

И если мы это осознаем, то здесь, перед Плащаницей, происходит нечто…

Представьте себе, что вы где-нибудь на Востоке отважились прийти на похороны человека, в смерти которого виноваты. Вам предстоит встретиться с его матерью, близкими родственниками… Что вы будете чувствовать? Уйдете ли вы с этих похорон живым? Но вот отец этого погибшего юноши решил вас усыновить, чтобы спасти вашу жизнь. И вам предстоит прожить оставшуюся жизнь уже иначе…
Мы называем Матерь Божию нашей Заступницей, и это правда. Но в этот день, как ни в какой другой, мы особенно должны помнить, что это наши грехи убили ее Сына, что мы причиняли Ему страдания и причиняем, продолжая грешить. Не будем в этот день машинально произносить привычных наших обращений к Богородице. Пусть при этих словах резанет сердце наша вина. Пусть нам станет стыдно сегодня перед Матерью нашего Господа.

Своей любовью Господь взял на Себя наши грехи и умер за них. Своею любовью Господь  нас, своих мучителей и палачей, допускает до Своего пречистого Тела и даже до сердца Своей Пречистой Матери, из глубины которого льются сегодня рыдания.

Мы должны принять эту любовь и ответить любовью, то есть, измениться, забыть о себе, начать жить другой жизнью, жизнью со Христом, чтобы, умерев с Ним, с Ним и воскреснуть!