На теплоходе музыка играла…

Н.Б. Смирновой — писателю и человеку.

На дворе был уже поздний вечер, куда позже, чем то время с девяти до десяти, когда детям спать пора идти, однако Косте не спалось. Еще бы! Ведь сейчас на кухне его мама и папа держали семейный совет. Причем разговаривали достаточно громко, так что до Кости доносилось каждое слово. Вдобавок, речь шла о нем. Судите сами, мог ли Костя после этого заснуть!

— И что ты предлагаешь? — риторически вопрошал папа. — Отправить ребенка к твоей старухе?

— А что нам еще остается? — в тон ему ответствовала мама. — В кои еще веки такая дешевая путевка на Кипр подвернется…можно сказать, даром. И что, нам из-за него теперь не ехать? Ничего, поживет у бабки недельку-другую. Жил же он у нее в прошлом году, и в позапрошлом тоже… Она только рада будет, что мы ей внука привезли. А мы с тобой тем временем на Кипр махнем. Ну, что, разве я не права?

— Права. — согласился папа. — Только смотри: что-то твоя мать в последние годы сдавать стала. Справится ли она с мальчишкой?

— Справится! — с уверенностью произнесла мама. — Что ей сделается! Она бабка крепкая, старой закалки, такие до ста лет живут… Ну что, решено? Отправляем Костьку к бабушке?

— Решено. — ответил папа. Он всегда и во всем соглашался с ней.

* * *

Через неделю, в воскресенье, Костя с мамой сели в электричку и отправились к его бабушке, жившей далеко от их города, в небольшом поселке, куда в летнюю пору съезжались дачники: подышать свежим воздухом, попить деревенского молочка, позагорать на солнышке, покупаться в расположенном поблизости от поселка водохранилище — огромном рукотворном море, по которому, словно по настоящему морю, ходили не только лодки и катера, но и большие корабли. Правда, бабушка почему-то запрещала Косте ходить туда. Может быть, она боялась, что без ее присмотра внук рискует утонуть? Однако в таком случае отчего бы ей самой было не пойти туда с ним? Но бабушка не хотела и слышать о походе на водохранилище. В итоге Косте оставалось лишь гадать, почему она так упряма…и молча дуться на нее.

Надо сказать, что в прошлые годы Костя гостил у бабушки летом. А сейчас на дворе стояла весна. В этом году она выдалась ранней и по-летнему теплой. Мимо окон электрички проносились деревья, покрытые нежно-зеленым бисером первых листочков, поляны, усыпанные цветами мать-и-мачехи, желтыми и яркими, как солнце, бегущие куда-то полноводные ручьи и ручейки, луга, затопленные вешней водой…повсюду царила и ликовала весна.

Неожиданно сквозь открытое окно до Кости донесся отдаленный звон. Сидевшая рядом пожилая женщина в белом платочке поглядела в ту сторону, откуда он слышался, и правой рукой коснулась своего лба, живота, правого и левого плеча…

— Слава Тебе, Господи! — тихо произнесла она, словно желала сообщить кому-то радостную весть. — Ведь сейчас же Светлая Седмица¹.

Костя не мог понять, к кому обращается попутчица и что такое Светлая Седмица, которой она так радуется. А его мама, услышав слова женщины, недовольно поджала губы и отвернулась к окну. Но почему? Или слова той женщины были ей понятны…и неприятны?

* * *

Бабушка Глафира Степановна встретила их как всегда приветливо:

— Здравствуй, доченька! Погостить приехала! Слава Богу! Соскучилась я без тебя, так соскучилась… Как поживаешь, как Витя? Ой, Костенька! Как же подрос-то, мой золотой! Совсем большой стал. Да что же вы стоите-то? Заходите, заходите в дом. Посидим, поговорим. Я тут к вашему приезду пирожков испекла, и вареньице есть, и молочко топленое, и яички крашеные для вас приберегла, и кулич пасхальный. Ведь сейчас же Светлая Седмица…

Вот уже второй раз за сегодняшний день Костя слышал об этом. Сейчас — Светлая Седмица. Но что означают эти слова? Судя по тому, с какой радостью их произносила та женщина из электрички…а теперь и бабушка — похоже, что это какой-то праздник. Однако Костя наперечет знает все праздники: Новый год, 8 марта, Первомай, День Победы…еще «седьмое ноября, красный день календаря». Но он еще никогда не слышал о Светлой Седмице. Может, это никакой не праздник? Или все-таки праздник, раз люди так радуются ему?

— Вот что, мам. — резко оборвала Глафиру Степановну Костина мама. — Мы тут с Сашей на Кипр съездить решили. Так пусть пока Костик у тебя поживет. Вернемся — я его сразу же заберу.

— Конечно, конечно, доченька! — заулыбалась та. — О чем тут речь? Я всегда Костеньке рада. А зачем ты его так рано-то забирать будешь? Пусть живет у меня хоть до осени. Подрастет, окрепнет. У меня ведь тут все свое, домашнее: и картошка-морковка, и яички, и молочко. Правда, коровку по осени продать пришлось — не под силу мне теперь с ней управляться. Ну, да не беда — я у соседки молочка куплю. С молочка детки хорошо растут…

Она еще что-то говорила, а Костя думал о предстоящей ему незавидной перспективе провести все лето в деревне: без любимого телевизора, без компьютера, без аттракционов в детском парке, куда они с папой ходили по выходным. Скучища! Вдобавок, бабушка опять не пустит его на водохранилище. Но почему? Или она все еще считает его маленьким? Неправда! Ведь Костя уже большой, зимой ему исполнилось семь лет и в этом году он пойдет в школу. Так почему же бабушка обращается с ним, словно с малышом?

* * *

В тот же день мама Кости отправилась домой, увозя с собой полную сумку деревенских гостинцев. Глафира Степановна, как всегда, щедро снабдила дочь всевозможными соленьями и вареньями собственного приготовления, а в придачу — свежеиспеченными пирожками с изюмом и творогом. Мама уехала, а Костя остался с бабушкой.

Первым делом он распаковал свой рюкзачок, вынул оттуда книжку про волшебника Изумрудного города и игрушки, немного погонял по полу любимую гоночную машинку, которую ему недавно подарили мама с папой. А потом собрался было пойти погулять, но тут, как назло, зарядил дождь. Он лил и лил, не переставая, так что ни о каком походе на улицу не могло быть и речи. От нечего делать Костя отправился осматривать бабушкин дом. В нем все было точно так же, как и в прошлом году, и в позапрошлом…с тех самых времен, как Костю стали привозить на лето к Глафире Степановне. Старая скрипучая мебель, вязаные накидки на комоде и круглом столике в большой комнате, которую бабушка называла «зальцем». Пожелтевшая от времени пластмассовая статуэтка балерины с изящно воздетой вверх рукой в серванте, по соседству с массивной хрустальной салатницей, выстроившимися в шеренгу рюмками в виде сапожек и цветастыми чашками с истершейся позолотой на ручках. А еще — иконы. Потому что Костина бабушка была верующей и ходила в церковь. И в каждой комнате, даже в кухне, у нее висели иконы: старые, с темными ликами, украшенные вышитыми полотенцами и бумажными цветами. А под ними, на медных цепочках, висели разноцветные стаканчики, наполненные подсолнечным маслом. Внутри их находились фитильки. Костя помнил, как по вечерам бабушка, вынув из-за самой большой иконы тоненькую свечку, зажигала эти…она называла их лампадками. И он, к тому времени уже лежавший в своей постельке, в полудреме смотрел на мерцающий в темноте огонек лампадки, пока не засыпал, так спокойно и сладко, как ему никогда не доводилась спать дома, где ночами в его комнате воцарялась пугающая темнота. Потому что там не было этого живого веселого огонька….

Между прочим, за той, самой большой бабушкиной иконой хранились не только свечки. Год назад любопытный Костя тайком от Глафиры Степановны обследовал ее тайник. И нашел в нем бутылочку из-под какого-то лекарства с промасленной этикеткой (и точно — внутри пузырька находилось масло), маленький бумажный пакетик с белыми сухариками, а еще — потрепанную тонкую книжечку в обложке из потускневшей серебристой фольги. Книжечка открылась на странице, где под заголовком «О здравии» крупным, аккуратным бабушкиным почерком были написаны имена. Большинство из них было зачеркнуто², а среди оставшихся Костя обнаружил имя своей матери: Ольга. Ниже он прочел: «младенец Константин»…впрочем, слово «младенец» тоже было зачеркнуто и сверху приписано: «отрок». Костя не знал, что означают эти слова. Однако понял: в бабушкиной книжечке записано его имя… Ему вдруг стало стыдно за то, что он взял книжечку без спросу. И Костя поспешил спрятать ее назад, за икону.

В зальце над комодом висели фотографии: цветная в золотистой пластмассовой рамке, с которой на Костю смотрели бабушка в темном платье с белым кружевным воротником, папа с мамой, а также серьезный пухлощекий бутуз…собственно, это был он сам четыре года назад. По сторонам висели еще две старые черно-белые фотографии в темных деревянных рамках. На одной, по рассказам Глафиры Степановны, была изображена она сама в юности (сам Костя ни за что бы не догадался, что эта юная женщина с грустным, задумчивым лицом — его бабушка), вместе со своим покойным мужем, Костиным дедушкой. А на другой, выцветшей до желтизны, фотографии, была изображена еще одна молодая чета — родители Глафиры Степановны. Кажется, бабушка рассказывала ему, как их звали и кем они были. Вот только Костя не запомнил этого — уж слишком далекими и чуждыми казались ему эти, незнакомые и давно умершие, люди…его прадед и прабабка.

Обойдя комнаты, Костя заглянул на поветь³. Но там тоже не было ничего нового: те же стеклянные банки на полке в углу, дожидавшиеся летней поры, когда Глафира Степановна варила варенье, те же связки старых газет на полу, те же отслужившие свой век кастрюли и ведра, те же обитые проржавевшей жестью сундуки, в которых, как первоначально думалось Косте, бабушка хранит что-то очень ценное. Ведь во всех сказках, которые он успел прочитать, старый сундук непременно служил сокровищницей. Однако, к его великому разочарованию, в бабушкиных сундуках хранились какая-то старая одежда, полотенца из грубого полотна с обтрепавшейся вышивкой, ветхая цветастая шелковая шаль с бахромой. И Костя не мог взять в толк — с чего бы его бабушке вздумалось беречь все это старье? Мама говорит, что старые вещи — это хлам, от которого хлама нужно избавляться. Тогда почему бабушка не торопится выбросить старые вещи, а хранит их на повети?

Увы, похоже, это было еще одной бабушкиной тайной…вроде ее запрета внуку ходить на водохранилище. Не слишком ли много тайн для одного старого деревенского дома?

* * *

На следующий день дождь перестал и Костя отправился гулять. Сначала он обошел бабушкин двор, потом измерил прутиком глубину лужи, разлившейся возле ее ворот, потом пустил по ней плавать самодельный кораблик. И тут из соседнего дома вышли двое мальчишек с удочками. Костя сразу узнал их. Разумеется, это были Витька и Мишкой, с которыми он подружился еще год назад. Что ж, в таком случае, как говорится, нет худа без добра. Пусть ему и придется некоторое время прожить в деревне без компьютера, телевизора и аттракционов — с такими друзьями, как Мишка и Витька, невозможно соскучиться. Они опять будут играть в войну, устраивать головокружительные полеты на самодельных качелях, лазить на старую березу, пугая гнездящихся на ней крикливых ворон, купаться в водохранилище… Правда, как раз этого ему делать не придется — бабушка наверняка опять не пустит его туда. Или все-таки пустит? Ведь она же сама говорила, что Костя стал совсем большой. А большие — сами себе хозяева, и, в отличие от малышей, не обязаны подчиняться чужим запретам. Так что теперь он наконец-то побывает на водохранилище…

Тем временем Мишка с Витькой поравнялись с ним:

— Привет, Кость! Ты когда приехал? — поинтересовался худощавый долговязый Витька, с любопытством разглядывая давно не виденного старого приятеля.

— Вчера. — откликнулся Костя. — А-а куда это вы идете?

— Рыбу ловить. — важно заявил Мишка, демонстрируя удочки и ведерко. — Между прочим, я там вчера вот такого окуня поймал! — Он широко развел руки в стороны. — Нет, правда, во-от такого! А сегодня еще больше поймаю!

— Я с вами! — обрадовался Костя. В самом деле, вот бы и ему сегодня поймать такого же большого окуня…да все его городские друзья с зависти лопнут, когда он будет рассказывать им о своем улове! — Только бабушке скажу. Вы меня подождете?

— Только недолго. — предупредил Витька.

— Я сейчас! — пообещал Костя, вбегая на крыльцо. — Я сейчас!

* * *

— Бабушка! Бабушка! — закричал он, вбегая в кухню, где Глафира Степановна готовила блины к обеду. — Можно я пойду с Мишкой и Витькой на водохранилище рыбу ловить?

Ш-ш-ш… — недовольно зашипел на раскаленной сковородке жарящийся блинчик, словно призывая его к молчанию. — Ш-ш-ш…

Не оборачиваясь к нему, Глафира Степановна ответила:

— Нет.

— Почему? — недоуменно спросил Костя. — Я ж не один пойду, а с ребятами. Они тоже туда идут…

— А ты не пойдешь. — строго произнесла бабушка.

— Но почему? — настаивал Костя. — Ты же сама говорила, что я стал уже большой… Тогда почему мне нельзя туда пойти?

Бабушка замялась, словно внук ненароком угадал причину ее запрета. А потом повторила:

— Ты туда не пойдешь.

…— Ну что? — поинтересовался Мишка, когда Костя вновь появился на пороге. — Отпустили тебя?

— Не-а… — чуть не плача, произнес Костя. — Не отпустили…

— Ишь ты! — удивился Мишка. — Совсем твоя бабка тебя за маленького считает… Да наплюнь ты на нее, пошли с нами!

— Я без спроса не могу. — потупился Костя. — Бабушка будет беспокоиться…

— Ну, тогда и сиди у бабкиной юбки, как малышня! — презрительно усмехнулся Витька. — Пошли, Мишка! Чего с мелюзгой зря болтать!

Они ушли, а Костя вернулся в дом. Всю оставшуюся половину дня он дулся на бабушку. Ведь это по ее вине Костиной дружбе с Мишкой и Витькой похоже, наступил конец. Вон как они смеялись над ним и обзывали «мелюзгой»! Но почему бабушка и слышать не хочет о том, чтобы отпустить его на водохранилище? Почему она не может объяснить ему причину своего странного запрета?

Мог ли он знать, что в это самое время Глафира Степановна, глядя на насупившегося внука, думала о том, стоит ли рассказать ему… Тем более, что завтра — Радоница, и они могут поехать туда на теплоходе… Но будет ли ее внук способен понять то, что она ему расскажет? Или слова «память» и «прошлое» для него — всего лишь пустой, ничего не значащий звук?

* * *

Вечером бабушка ушла в церковь. И вернулась, когда стрелки на старых часах-ходиках с репродукцией «Утра в сосновом лесу» на циферблате описали два полных круга. Впрочем, Костя не обрадовался приходу Глафиры Степановны. Потому что продолжал сердиться на нее.

— Вот что, внучек. — ласково произнесла бабушка, подойдя к нему. — Хватит дуться, как мышь на крупу. Завтра мы с тобой пойдем на водохранилище, сядем на теплоход и поедем…

— Правда? — удивился Костя. В самом деле, уж не ослышался ли он? Ведь раньше бабушка никогда не водила его на водохранилище. Так почему же теперь она надумала сделать это? Почему?

Похоже, последние слова он произнес вслух. Ибо Глафира Степановна ответила:

— Потому что завтра — Радоница⁴. Пасха мертвых.

* * *

В тот вечер Костя долго не мог заснуть. Ибо думы о завтрашней поездке не давали ему покоя. Интересно, какое оно, это водохранилище? Правду ли говорят, будто оно такое широкое, что, стоя на одном его берегу, невозможно разглядеть противоположный? И куда они поплывут с бабушкой на теплоходе? Но самое главное, почему Глафира Степановна вдруг решила отменить свой собственный запрет и показать ему водохранилище? Она сказала: потому, что завтра — Радоница. Однако что означает это загадочное слово? Пасха мертвых. Но, увы, и эти слова были для Кости пустым звуком. Хотя догадывался — для его бабушки завтрашний день является важным событием…

Незаметно для себя Костя забылся сном. И в нем увидел, будто стоит на поросшем травой берегу. Перед ним расстилается необъятная водная ширь. Костя любуется ею…и вдруг слышит, что кто-то зовет его по имени. Как ни странно, голоса доносятся откуда-то из-под воды. Он смотрит…и видит там, в глубине, большое белокаменное здание с голубыми куполами. А возле него — радостных, нарядных людей, которые улыбаются ему, как родному. Незнакомые люди…впрочем, кажется, он видел эти лица на старых фотографиях в бабушкином «зальце». Но почему они так радуются, увидев его?

— Потому что завтра Радоница, внучек. — раздается за его спиной голос бабушки. Костя оборачивается и видит Глафиру Степановну, моложавую, улыбающуюся, одетую по-праздничному. — И все мы снова вместе: мертвые и живые. Видишь — вот твой дед. А это — твои прабабушка и прадедушка. Они рады, что ты пришел к ним…

В растерянности Костя замирает…а потом бежит прочь. А голоса за его спиной становятся все тише и тише…и в них звучит уже не радость, а глубокая, неизбывная скорбь…

* * *

…Костя проснулся, когда солнце уже давно встало и заливало ярким светом его комнату. В доме было тихо-тихо, словно он находился в нем один…лишь мерно отстукивали время старинные ходики. Неужели бабушка уехала без него? Встревоженный Костя соскочил с кровати и босиком отправился на поиски Глафиры Степановны.

Миновав «зальце», он прошел в кухню. Там было пусто. Костя осторожно подошел к двери бабушкиной комнаты и прислушался. Однако не услышал ни звука. И тогда он осторожно приоткрыл дверь… Первое, что он увидел, была горящая перед иконой лампадка. Но бабушкина кровать была пуста. Выходит, она его обманула! И уехала, пока он спал! Костя уже готов был заплакать от обиды, как вдруг входная дверь скрипнула и в дом вошла Глафира Степановна. В следующий миг Костя уже обнимал бабушку:

— Бабушка! Бабушка! А я думал, что ты уехала…без меня…

— Что ты, что ты, Костенька! — успокаивала его Глафира Степановна. — Разве я могла уехать без тебя? Просто я ходила в церковь. Сегодня же Радоница…

— А что это такое? — спросил Костя. В самом деле, он еще вчера слышал это слово от бабушки. Но что же оно означает?

— Это день, когда мы поминаем умерших. — пояснила Глафира Степановна. — И говорим им «Христос Воскресе»! Ведь у Бога нет мертвых — у Него все живы. Потому что Он воскрес из мертвых и победил смерть. Вот я и ходила в церковь, и молилась за твоего дедушку, за его и моих родителей. Ведь им — там — нужны наши молитвы…

Она еще что-то говорила, но Костя уже не слушал ее. Значит, он боялся напрасно. Бабушка не обманула, не бросила его — просто, пока он спал, она ходила в свою церковь. Ведь она же верит в Бога…вот и ходит туда. Хотя Костина мама говорит, что на самом деле никакого Бога не существует, все это выдумка, в которую могут верить лишь глупые люди. Однако Костя не раз убеждался, насколько мудра его бабушка. Выходит, мама неправа и вера в Бога — вовсе не признак глупости… И все-таки временами его бабушка говорит странные вещи. Например, что у Бога все живы. Тогда почему люди умирают, а не живут вечно? Как бы ему хотелось так жить! Конечно, он будет жить еще долго-долго, но потом когда-нибудь тоже умрет. И что тогда? Мама говорит — ничего. Его просто закопают в землю, потом из этой земли вырастет трава… Вот и все. Поэтому человек должен брать от жизни все, пока жив. Ведь потом ему уже ничего не понадобится… Так учит его мама. А бабушка говорит обратное: у Бога нет мертвых. Потому что Он победил смерть. Но кто же из них прав?

Однако Глафира Степановна прервала размышления внука: они сели завтракать. В итоге Костя так и не решил, кому верить. Маме? Или все-таки бабушке?

* * *

После завтрака они отправились в путь: сперва по грунтовой дороге, пролегавшей через всю деревню и уходившей в раскинувшиеся за ней поля. Потом они шли мимо этих полей, еще не засеянных и кое-где залитых талой водой, по которой плавали какие-то невиданные Костей птицы.

— Гуси прилетели. — сказала Глафира Степановна, заметив птиц. — Весну на крыльях принесли.

Тем временем впереди блеснула водная гладь. И Косте стало уже не до рассматривания диких гусей. Так вот оно какое, это водохранилище! Огромное и безбрежное, как море! Может быть, поэтому над ним, как над самым настоящим морем, с пронзительными криками реют белые чайки! А вот на горизонте показался теплоход. Неужели сейчас они с бабушкой поплывут на нем? Вот будет здорово!

…Пока теплоход походил к пристани, Глафира Степановна успела купить билеты. И вскоре они уже стояли на палубе, опершись о блестящие медные поручни. Костя во все глаза смотрел на пенящуюся возле бортов воду, на чаек, которые подлетали совсем близко к теплоходу. Кое-кто из пассажиров кидал в воду кусочки хлеба и белокрылые птицы хватали их прямо на лету. А еще на теплоходе громко играла музыка, звучали песни, одна веселее другой, раздавался смех, люди, собравшиеся на палубе, оживленно делились между собой впечатлениями от поездки:

— Нет, вы только посмотрите, какая красота! — восторгалась ярко накрашенная пожилая дама в цветастом платье. — Какой простор! Настоящее море!

— Ну да, море, только рукотворное. — вмешался интеллигентный мужчина средних лет. — Я читал, будто это водохранилище построили, чтобы поднять уровень воды в местной реке и сделать ее проходимой для крупных судов и барж. А прежде здесь были деревни. Когда строили водохранилище, их жителей переселили в другие места, а деревни затопили.

— Точно! — согласился еще один турист. — Кстати, там чуть дальше прямо из воды виднеется полуразрушенная церковь. Я видел ее, когда лет семь назад был в этих краях. Интересно, она еще не совсем развалилась?

— Надо же! — восхитилась пожилая дама. — Прямо из воды! Как в Венеции!

Костя поглядел на бабушку. Глафира Степановна стояла у борта, не замечая ни оживленно переговаривающихся людей, ни веселой, громкой музыки, перекрывающей их голоса. И вглядывалась в расстилающуюся перед ней безбрежную водную гладь, словно ожидая встречи. Но с кем? Или с чем? Этого Костя не мог понять.

* * *

— Вон она! Смотрите! Вон она! — воскликнул один из туристов, указывая рукой на какую-то черную точку на горизонте.

— Где? Где? Дайте взглянуть! — закудахтала романтичная пожилая дама.

— Надо же! — удивился человек, рассказывавший попутчикам про полуразрушенную церковь. — До сих пор стоит! Умели же раньше строить!

Тем временем точка на горизонте все приближалась…и вот уже можно было разглядеть торчащие из воды белокаменные стены с зияющими просветами окон, остов купола. Правда, стен было уже три: от четвертой осталась лишь груда камня, через которую перекатывались поднятые теплоходом волны. Похоже, многолетнее единоборство старого храма с разрушавшими его временем и водой подходило к концу…

— Смотри, внучек. — бабушкина рука коснулась Костиного плеча. — Смотри. Ты видишь? Это наша церковь…в честь Успения Пресвятой Богородицы. Раньше, еще до войны, здесь было село Косково. И все мы отсюда родом: и я, и твой дедушка. Потом, когда строили водохранилище, нам велели уехать отсюда. Но никто из нас не хотел покидать родину…многие так тут и остались… Все скрыла вода…только одна наша церковь уцелела. А вот там, справа от нее, похоронены мои родители…твои прадедушка и прабабушка, и их родители — тоже. Ты видишь? Упокой, Господи, души усопших раб Твоих Стефана, Агафии, Николая, Марии, Никандра, Анны…и тех, ихже имена Ты, Господи, веси, и тех, иже некому помянути… Помни их, Костенька, и молись за них. Кто еще за нас будет молиться, когда меня не станет?

Костя смотрел на полуразрушенную церковь. Странно — ему казалось, что он уже где-то видел ее. Да, он и впрямь видел этот храм в своем сне, не далее, как сегодня ночью. А возле него — своих деда, прадеда, прабабушку — тех, кто сейчас спит вечным сном под этими волнами. Как же они радовались тому, что Костя пришел к ним! Так неужели он отнимет у них эту радость? Ведь сегодня же — Радоница!

Костя поднял голову и посмотрел на бабушку. В глазах Глафиры Степановны стояли слезы.

— Не плачь, бабушка. — произнес он, пытаясь дотянуться до ее лица, чтобы стереть их. — Я буду их помнить. И молиться за них тоже буду. А ты научишь меня молиться?

«Ах, белый теплоход, бегущая вода, уносишь ты меня — скажи, куда» — разносилась над рекой веселая песня. А Костя с бабушкой, обняв друг друга, стояли и смотрели на возвышающуюся посреди водной глади полуразрушенную церковь…до тех пор, пока она не скрылась за горизонтом.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Светлая седмица — неделя после Праздника Пасхи.
2. Разумеется, Костя нашел за иконой бабушкин помянник, в котором имена умерших людей вычеркнуты из списка поминаемых «о здравии».
3. Поветь — хозяйственное помещение в задней части северного дома.
4. Радоница (от слова «радость») — день поминовения усопших во вторник после Светлой седмицы. В народе ее иногда называют «Пасхой мертвых».