Много шума из ничего

Хатуна так активно склоняла меня «хотя бы дойти до церкви и посидеть в тишине», что я клюнул на это дело и дошел до своей любимой Богословской. Только с тишиной вышла осечка. И вот почему.

Начну с того, какая картина предстала моему грешному взору при входе.

В церковном дворике было многолюдно. Основная часть прихожан, не дожидаясь конца Причастия, вышла во двор проветриться. Оно и понятно, в церкви от духоты плавятся свечи, а во дворе, хоть и 36 градусов, все ж легкое колебание воздуха.

Грузинская молодежь, поигрывая мобильниками, стоя, активно общается, а старая гвардия из русскоязычных, тем кому за 50 и выше, оккупировала узкие скамейки у стенок.

Смотрю, как-то сам собой в левой стороне двора возник полу-диалог, полу-диспут.

Началось все с двух прихожанок, одна из которых обмахивалась пластмассовым веером.

— Знаете, Лидия, — начала эта, с веером, обращаясь к соседке сбоку, — я вчера читала, что на Украине начали выдавать биометрические паспорта с чипом на правой руке. Он при дверях.

— А в Греции, я слышала, — живо откликнулась Лидия, одетая в ситцевое платье доперестроечных времен, — паспорта с шестерками вводят. А у нас эту ID карту пока без чипа. Куда мы катимся?

Рядом сидящая светская львица с копной рыжих волос и кричащей алой помадой царственно повернула к ним голову. На груди с декольте блеснул золотой крест приличных размеров. Она с легким акцентом подлила масла в огонь.

— Если уже в России с ее православными корнями уже ИНН ввели, о чем вообще речь? К тому же у них разгул фашизма и сатанизма.

— Что же будет? — горестно воскликнула Лидия. — Детей жалко. Мы-то свое пожили.

— Ох, и не говорите, — эхом отозвалась вторая. — У моей внучки невроз начался, когда она прочла «Россия до второго пришествия». Сказано «будут завидовать мертвым».

Тут в их разговор вмешался молодой бородатый псаломщик. Он уверенно заявил, мешая русский с грузинским.

— Не надо бояться! Он в Грузию не войдет. Мы хвтсмшоблис цилхведри (Прим. ав. — Удел Божьей Матери). Мама Габриэл обещал.

— Вы неправильно трактуете его слова, — запротестовала прихожанка с журналом напротив. — В книге «Диадема старца» сказано, чтобы мы по 2–3 уходили в горы, как придет антихрист.

Заинтересованные темой, подошли поближе еще несколько человек, в том числе и я. И вскоре только и слышалось.

— …Войдет.

— …Не войдет.

— …Продажное правительство.

— …Масонские штучки.

— …У нас земля такая, что на одной киндзе и петрушке 3 года продержимся…

— А вы сами пробавали на этом жить хотя бы месяц.

— Н-не. Но тогда желудки чудесным образом сократятся…

Вдруг среди общего хаоса мнений раздался неторопливый голос «странного Мамуки»

— А я думаю, что его приход еще не скоро.

Все запротестовали.

— Мы уже все в компьютере сидим.

— Все предсказания уже сбылись.

На какой-то момент Мамуку даже было не слышно, но по его мимике было видно, что он не соглашается.

Мамуку я помнил хорошо. Думаю, в каждом приходе сть свои «странные». Здесь их тоже хватает.

Каждый из этой группы, ничем не связанной между собой, выделялся чем-то от окружающих.

Например, смиреннейшая пара голубоглазых блондинов Ладо и Нино. Они не пропускали ни одной службы. Болтали даже, что жили вместе, как брат и сестра, чтоб максимально следовать заповедям, предварительно порвав все свои документы, считая их «печатью антихриста».

Нато, пожилая интеллигентная дама в очках и несуразном платке, начинала ходить как маятник, как только начиналась служба.

Пара-тройка бабок, кто вещал что-то замогильным голосом, кто просто постоянно со всеми ругался. Но без таких бабок и церковь не церковь.

Мамука, седобородый, подтянутый мужик лет 50 с хвостиком ходил круглый год одной и той же серой майке и черных джинсах. В правой руке неизменно держал Евангелие.

Поначалу сердобольные бабки из постоянной команды принесли ему куль теплой одежды, но, получив вежливый отказ, пришли к выводу.

— Обет, значит, у человека такой. Может, убил кого, вот и замаливает.

Убийство они тоже не с потолка взяли. В приходе было 2 официально раскаявшихся душегуба. Один, русский, сидевший за поножовщину в тюрьме, другой курд, зарезавший отца.

Со временем к одеянию Мамуки привыкли и в разговоре, если его касалось, поминали с приставкой «который-всегда-в-майке».

И вот теперь, в разгар такого злободневного спора, этот самый подозреваемый убивец выдавал нечто противоречащее общему мнению.

— В Евангелии сказано, — негромко, но веско он стал развивать свою мысль, — один из признаков пришествия антихриста — это оскудение любви. Чего пока что не произошло. Я, например, везде вижу ее проявления.

Аудитория заволновалась.

— Да что вы такое говорите?

— Век разводов…

— Брошенные дети.

— Дайте закончить! — Мамука повысил голос и сам привстал, чтоб быть поубедительней. — Вот, хотя бы мои соседи по корпусу. Их историю весь Глдани (Прим. ав. — район в Тбилиси) знает.

Слушатели сдвинулись поближе.

— Напротив меня азербайджанцы живут, — продолжал Мамука, — Халиловы. Их дочка Зейнаб еще в школе влюбилась в одноклассника Зазу. Пожениться им не дали. Грузины не хотели татарку, а азербайджанцы на дух не переваривали возможного зятя-грузина. Зейнаб в 17 лет выдали замуж за Рашида. У них родилось 5 детей. Заза пострадал, пострадал и через несколько лет женился на грузинке, как и хотели родители. Так они прожили лет 10, совершенно не интересуясь друг другом. Оба знали, что даже какие-нибудь невинные звонки кончились бы резней.

— Ну и в чем соль? — раздался недовольный голос со стороны слушателей. — Таких историй море.

— Я еще не кончил, — взглянул на него рассказчик. — Рашида сбила машина. Зейнаб осталась одна с пятью детьми. Заза, как только узнал об этом, развелся с женой и женился на своей первой любви. Потом у них еще двое общих детей родилось.

Общее молчание прервал все тот же скептический голос.

— И что это доказывает?

— Силу любви, — Мамука всем своим атлетическим корпусом повернулся к оппоненту и пошел, а контратаку. — А вы бы смогли так?

— Нет, конечно, — опередил его кряжистый бородач Виталий. — Вы не уточнили кем он работает, ваш Ромео.

— Таксует, вроде. Большая семья, сами понимаете.

— Так вот, ваша история — частный случай, который ровным счетом ничего не доказывает. — Виталий хорошо поставленным голосом начал разбор вредной идеи. Он умел говорить монотонно, не сбиваясь на эмоции. 20 лет стажа псаломщика наложили свой отпечаток. Среди прихожан он слыл специалистом широкого профиля по церковному календарю, житиям и совершенно точно мог сказать какой длины должен быть рукав и юбка прихожанки, чтобы стоящий рядом брат во Христе не впал в искушение. Знал он так же как надо правильно воспитывать детей, хотя сам не воспитал никого.

— И позиция ваша никак не согласовывается с концепцией Православной церкви, — как по писанному читал он. — Страшно подумать, что это будет, если все так будут бросать свои семьи и кидаться в такой омут. Скорее всего, ваши соседи даже нецерковные люди.

— Умение любить не зависит от церковности, — не сдавался возмутитель умов. — У каждого своя возможность проявлять свои чувства и свой путь. Вот еще один пример, — и Мамука указал глазами в конец двора. Все проследили его взгляд, но ничего особенного не увидели. У вторых ворот, около крана возилась 10-летняя Света, ребенок с ограниченными возможностями.

Ее мать, которую никто не знал по имени, невзрачная женщина с потухшим взглядом, тщетно пыталась оторвать ее от крана и увести домой. Родители привозили Свету на каждое причастие, надеясь на улучшение. Правды ради стоит сказать, что в начале своего воцерковения Света и хуже ходила и говорила — половину не разобрать. А теперь совсем другое дело.

Но, все-таки, определенные странности сразу бросались в глаза.

— Только задумайтесь, сколько любви в этой женшине, — негромко произнес Мамука. Это ведь своеобразный подвиг. Другие бы сразу отправили такого ребенка в детдом.

— Это ее крест, — равнодушно отозвались слева.

— Долг любой матери, — отмахнулся Виталий.

Мамука хотел еще что-то сказать, но тут из дверей высунулась певчая и крикнула.

— Вы тут прохлаждаетесь, а там уже крест вынесли.

Все зашевелились и пошли гурьбой к входу — прикладываться. Спорщик, оставшийся в одиночестве, помедлил, потом пошел в сторону города.

Я сидел на скамейке и переваривал свои впечатления. Было очень грустно.

Хотелось крикнуть им, уходящим:

— Ребята, дорогие мои, хорошие! О чем вообще речь? Вы о чипах переживаете, а друг с другом злороваться не умеете. ….

Ведь годами ходят в одну церковь, на лицо все друг друга знают, а делают «не вижу». Скользнут по тебе взглядом и проходят мимо.

Я вышел из лграды и пошел бесцельно дальше. Тут в мозгах как какой всплеск произошел. Ведь именно таких, неумеющих здороваться и неспособных на многое великое любит Бог и посылает «хлеб насущный» на каждый день и исполняет ленивые моления.

Поразительая любовь! Человеческим мозгам, тем более моим, запрессованным постоянным вопросом «Что я с этого буду иметь?», всю силу этой любви и вместить не возможно…

Из цикла «Записки Вахо Антивируса»