Мир в человеке, и человек в океане времени: поиск пути в одинокой толпе

Мир в XX веке изобрел скрытые формы эксплуатации человека, прикрыв их счастливой голливудской улыбкой. Через иллюзорные ценности успеха и демонстративное потребление благ конвеерного производства товаров и  массовой культуры, одинокая толпа превращается в гигантскую океанскую волну, сметающую на своем пути собственное христианское прошлое. Когда-то Паскаль произнес: «Мышление человечества есть мышление одного-единственного человека, мыслящего вечно и непрерывно». Кто же этот единственный человек, мыслящий сквозь века, проходящий тысячелетние расстояния в поисках истины? И нужна ли истина одинокой толпе, превратившейся в гигантскую цунами потребления? И что происходит с этим человеком на пороге третьей технологической революции?

Недавно одна моя знакомая безаппеляционно заявила, что каждый человек является носителем собственной истины, которая и заменяет универсальный закон бытия. На что я ответила, что такое утверждение исключает полностью “правоту как философскую, социальную и историческую категорию”.  Каждый член “безыстинного мира” должен быть готов к тому, что при отстутсвии универсального закона и критериев определения правильности пути, общество разделится на “право имеющих сильных” и “тварей дрожащих слабых” (почти так, как и случилось с героем “Преступления и наказания”, уклонившемся от пути добра). Впрочем, об этом уже говорила прагматичная философия. Ее идея о том, что наши убеждения являются случайными и, следовательно, ни один человек не имеет монополии на истину, заложила основу мирового хаоса несогласия (ведь никто не обещал согласия этих носителей истин друг с другом на конкретном историческом этапе развития социума).

Но для православного человека единственным критерием истины является Христос Спаситель. Происхождение идеи Бога в сознании человека остается тайной (иногда и знакомство со Священным Писанием не дает веры), впрочем, как и абсолютное отрицание этой самой идеи для мира. Возьмем Евангелие от Ин.14,6: «Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня». Этот путь неизменно связан на земле со звучанием Нагорной проповоди. Истина — это путь к Отцу Небесному верою в Сына, о котором Максим Исповедник говорит: “Когда в прежние времена произволение естественного разума в Адаме подверглось тлению, то вместе с ним тлению подверглось и естество, отказавшееся от благодати нетления... И как через одного человека, добровольно отвратившего свое произволение от блага, естество всех людей изменилось из нетления в тление, так и через одного человека Иисуса Христа, не отвратившего Свое произволение от блага, произошло для всех людей восстановление естества из тления в нетление... Ради нас Он стал по природе страстным человеком, с помощью греха, возникшего через меня, уничтожая мой же грех... Взяв на Себя... страстность, тленность и смертность человеческого естества, (Господь) стал ради меня грехом по страстности, тленности и смертности, добровольно облачившись в мое осуждение по природе, хотя Сам был неосужденным по произволению, дабы осудить мой добровольный и естественный грех и осуждение”.

Человек же, стоящий в центре вселенной с закрытыми глазами, сосредоточенный на собственной “истине”, которую, впрочем, он все равно “собирает” из рассказов и преданий суетного мира, никогда не станет путем и жизнью для других, стоящих рядом. В данном случае истина всего лишь имитирует истину. Она не открывает путь, а знакомит с мнениями других, диссонирующая вибрация которых порождает в ответ гармоники заблуждений. Мераб Мамардашвили как-то сказал, прибегая к неблагопристойной, но завидной по точности аллегории: «Истину нельзя искать так, как ищут уборную». Впрочем, ее нельзя искать и так, как ищут комфорт и товар со скидкой. «Window shopping» (хождение по витринам) — это лишь крайняя тоска одинокой толпы, запертой в квадратуру городов. Отчужденные от Бога наивно полагают, что созерцание кофточек, вазочек, шнурков и занавесок приблизит их к счастью. Этот феномен хаотического блуждания по магазинам напоминает поиск выхода из лабиринта Минотавра. Впрочем, и сами города в какой-то мере превращаются в лабиринты. Из их суеты хоть и можно выбраться, но только сорвав повязку иллюзий. Но кто захочет это делать, если так проще жить?

И тут снова вспоминается Мераб Мамардашвили с его смыслообразом, имеющим категориальную силу — «зомби» (не те кукольные монстры, что знакомы нам по американским триллерам), живущие всем, что предлагает мир в качестве развлечения, копирующие в себя лишь иллюзии и приятности и, в конечном итоге, повторяющие друг друга глянцевые лица. Такой человек, отрицающий истину как всеобщий нравственный закон, становится заложником заблуждений. И чаще всего его выбор падает на ту «смысловую» матрицу, которая наиболее приятна, или внешне привлекательна, или позволяет менять яркую картинку перед глазами, убегая от тоски. Такая смена декораций создает иллюзию новизны, позволяет скрыться на время от собственного, раненного приземленностью, естества, а дорогая (в меру успешности) оправа блужданий дарит заветное чувство превосходства. Если блуждающий утрачивает связь в Богом, и восстановление этой связи не является для него единственной онтологической необходимостью, в центре мироздания оказывается он сам - человек. Человек же, лишенный различения добра и зла (право на публичный порок), по сути, утрачивает и свою индивидуальность в обществе таких же «имеющих право».

Это неподлинное, мнимое существование отражает хайдегерровское представление о мире. Там господствует das Man, но он одевается, как все, живет, как живут, думает, как думают, решает, как решают. Это и есть мир XXI века, эксплуатирующий человека через иллюзорные ценности успеха и демонстративное потребление благ конвеерного производства товаров и  массовой культуры. Философ Мамардашвили говорил, что “человек — это всего лишь попытка стать человеком. Возможный человек”. Этот возможный человек — новый Адам, ветхоть которого пала, как пелена: «И вот, завеса в храме разодралась надвое, сверху донизу; и земля потряслась; и камни расселись; и гробы отверзлись; и многие тела усопших святых воскресли и, выйдя из гробов по воскресении Его, вошли во святый град и явились многим» (Мф. 27:51-53).

О какой завесе идет речь? В Иерусалимском Храме времени земной жизни Христа Спасителя было три завесы: 1) מסך [masakh] — завеса, отделяющая притвор от святилища; 2) פרכת [parokhet]) — завеса, отделяющая святилище от гипотетической перегородки Храма Соломона размером в локоть; 3) и еще одна פרכת [parokhet] — завеса, висящая непосредственно перед Святая Святых. Согласно талмудическим сведениям, Храмовая завеса מסך [masakh] имела толщину с ладонь, будучи вытканой из 72 нитей утока, каждая из которых также скручивалась из 24 нитей. Так, смертью на Голгофском Кресте завершается начатое в долине Иордана мессианское служение Христа. И особый символизм присутствует в том, как в образе тканной завесы (творение человеческих рук) разверзлись небеса, ведь именно небосвод, как указывалось выше, был изображен на завесе (masakh). И вот Он - Христос — Новый Адам, и Христос — Исцелитель, и Христос — путь и жизнь. Для современного человека, приученного жить в полифонии споров о праве каждого на собственную, удобную ему истину, подобный путь кажется чужим.  

Иллюзорные ценности успеха и бесконечное желание потреблять, пусть даже и виртуальные продукты (компьютерные игры и новая реальность) снова одевают человечество в ветхие одежды (завеса опускается уже и на жилища). Болезненный спор об истине вне истины, рождает трагичный вопрос. Что нужно сделать, чтобы убедиться, что Бога нет? А значит, нет и истины. Но нет такого поступка или события, которое подтвердило бы с полной достоверностью факт того, что Бога нет. Дехристианизация западной цивилизации превратила мир в гигантский магазин «завес», где люди блуждают в поисках согласия между множеством противоречащих друг другу «правд» и «карманных истин», все более и более углубляясь в лабиринт нового Минотавра — чудовища с сотней, тысячей голов, заботливо предлагающих душе виртуальный наркотик забвения. Как говорил Мамардашвили «если человек отправляется от точки, в которой знание не помогает, он идет в направлении смысла». Я бы продолжила эту цитату так: если человек отправляется от точки, в которой утрачен смысл, то он идет в направлении страхов. Одинокая толпа может существовать во множестве «истин», но только если никто и ни с кем не пересекается на жизненном пути. Почти как у Поппера: "Свойство абстрактного общества можно объяснить при помощи одной гиперболы. Мы можем вообразить себе общество, в котором люди практически не встречаются лицом к лицу. В таком обществе всё дело совершается индивидуумами. В полной изоляции эти индивиды связываются друг с другом при помощи писем или телеграмм. И разъезжают в закрытых автомобилях. Искусственное осеменение позволило бы даже размножаться без личных контактов. Такое выдуманное общество можно было бы назвать полностью абстрактным или безличным обществом". Но с позиций мирсистемного анализа такое общество можно назвать полностью распавшимся. И только машинная коммуникация удерживает здесь мир от хаоса, одновременно позволяя утверждать свою, утратившую связь со Христом, личность мерилом правоты. Новое, высокотехнологичное, а по сути пещерное будущее как прошлое. Как сохранить в этом атомизированном социуме человеческое, через которое только и можно подняться до истины? Ответ давно прозвучал — Христос.