Марфа

Д. В. Иванову

В ту ночь, под самое утро, приснилось старой Марфе, будто стоит она на зеленом лугу перед Ильинской церковью. А вокруг весна благоухает, солнце в небе играет, прямо как на Пасху — аж сердце радуется! А возле самой церкви стоят ее покойный муж Семен да сынок Митенька, и улыбаются Марфе, словно зовут ее к себе. Бросилась к ним старуха…откуда только силы взялись!… и тут вдруг исчезло все. Смотрит Марфа — а на том месте, где была церковь, лишь заснеженный пустырь виднеется, и торчат из-под снега не то обгоревшие головни, не то чьи-то кости. Вскрикнула она от страха — и проснулась. Смотрит — никого вокруг. Только в красном углу, перед иконой Казанской Божией Матери, которой благословили их с Семеном, когда венчались они в Ильинской церкви, красная лампадка мерцает. И с той иконы смотрит на старуху Царица Небесная, ласково так смотрит, словно хочет сказать: полно по мертвым скорбеть, Марфа, нет у Господа мертвых, все у Него живы, и Семен твой, и Митенька, и ты сама жива… Тут и отлегло у старухи от сердца…вот только к чему бы это ей такой сон приснился? Видно, просят Семен с Митенькой, чтобы в Дмитриевскую субботу помянула она их в церкви. Не за здравие — за упокой. Семен — на Мурмане от тифа помер¹, а Митеньку на японской войне взяло чужое море, сокрыла холодная глубинная волна. Далеко ушли ее ненаглядные, не добраться туда Марфе, не поплакать вдосталь на родных могилках. Только и остается ей, что ставить за них свечки в Ильинской церкви, да просить Бога, чтобы простил Он их грехи, вольные и невольные. Ведь не зря говорят, что баба за мужа, за детей — днем печальница, а в ночь — ночная богомолица. Вот денно и нощно и молится Марфа за усопших Семена и Митенькой…а в Дмитриевскую субботу попросит отца Иакова, чтобы пропел он им «вечную память». А до той субботы уже совсем ничего осталось: всего-то шесть деньков…

* * *

Тем временем за окном светать стало. Поднялась Марфа, помолилась Богу, да начала в церковь собираться. Чай, на дворе сегодня воскресенье — куда идти, как не в храм Господень? А Марфе еще нужно там все лампадки затеплить, да батюшке, отцу Иакову, кадило разжечь… а просфоры она еще вчера испекла и загодя в корзинку сложила, чтобы сподручнее было нести. Она ведь в Ильинском храме и уборщица, и алтарница, и просфорня… вот день-денской, с утра до вечера, то печки в нем топит, то полы намывает, то кадило и подсвечники чистит, то просфоры печет. Бывает, за всеми этими делами Марфе и помолиться-то некогда, да это не беда, за нее батюшка помолится, главное, чтобы в храме чистота да порядок были… Сколько раз, бывало, отец Иаков ей говаривал: «Марфо, Марфо, печешися и молвиши о мнозе, едино же есть на потребу…»² Прав батюшка — только храмом и живет старая Марфа. Да и чем еще ей жить, если нет у нее ни мужа, ни детей, ни внуков, ни родни — одна-одинешенька старуха век доживает… Так о ком же ей заботиться, ради кого хлопотать, как ни ради Господа? Ведь храм — это дом Его. Вот и отец Иаков так говорит: мол, храм есть дом Божий…

…Только вышла Марфа за калитку, смотрит, а батюшка, отец Иаков, как раз мимо идет. Вот только отчего-то не к церкви идет, а от церкви… Удивилась Марфа, однако виду не подала: знать, так надо. Подошла она к отцу Иакову, поклонилась и говорит ему:

— Благослови, батюшка!

— Эх, Марфа, не до тебя мне сейчас! — отмахнулся священник. — Вот уж не думал дожить до такого!

— А что случилось то, батюшка? — полюбопытствовала Марфа.

— Да то, что больше мне тут у вас не служить! — в сердцах воскликнул отец Иаков. — Уезжать мне придется! А у меня тут и дом, и огород, и добро нажитое — и все теперь коту под хвост пойдет!

— Да как же так, батюшка? — изумилась старуха. — Нешто Владыка тебя от нас куда переводит?

— Если бы так, Марфа! — тяжело вздохнул отец Иаков. — Если бы так… Только дело-то совсем в другом. Помнишь, как вчера к нам из города комсомольцы нагрянули? Ну, потом они еще по селу с гармошкой ходили, песни свои горланили, всех наших парней да девок перебаламутили, записали в свой комсомол… Так вот, привезли они с собой из города мандат, а в нем прописано: церковь нашу лик-ви-ди-ро-вать! Вот сегодня они ее и ликвидируют.

— Как так ликвидируют? — встревожилась Марфа. — Ее что теперь, не будет? А как же мы без церкви жить станем?

— А им-то что до того? — невесело усмехнулся священник. — Они в ней свой комсомольский клуб сделать собираются. И будут там плясать да кино про красных дьяволят³ крутить. До чего же мы дожили, Марфа! Последние времена настают… Да, вот что: не дашь ли ты мне своего Гнедка с подводой? Я из церкви антиминс⁴ да облачения заберу и свезу их в соседнюю волость, в Никольское, к отцу Адриану. Не оставлять же их этим безбожникам на поругание! А коня и подводу я тебе потом верну…

Умилилась старуха. Вот ведь какой правильный батюшка отец Иаков! Как о святыне радеет! Как же ему не помочь?

— Бери, бери, батюшка, и коня, и подводу! Для тебя и для Господа мне ничего не жаль!

* * *

А как уехал священник, снесла Марфа корзинку с просфорами назад в дом, а сама скорей к церкви! Глядит: церковные двери открыты нараспашку, а перед ними, на снегу, иконы в кучу свалены. А мужики, их же деревенские, все выносят да выносят из храма образа, да с размаху в ту кучу бросают, словно это не святые лики, а простые доски… Господи, что же это такое творится? Или и впрямь миру конец пришел?

Подбежала Марфа к храму, руки крестом раскинула, вход собой загородила:

— Да что же это вы делаете, еретики!⁵, А ну стойте! Или на вас креста нет? Или вы Божия гнева не боитесь?

Опешили мужики. И давай перед старухой оправдываться:

— Что ты, бабка, нам Божьим гневом грозишь? Мы народ подневольный. Приказали нам из храма все иконы убрать. А кто приказал — с того и спрос…

Призадумалась старуха. И впрямь — чего с мужиков взять? Что им велено-то они и делают: из церкви иконы убирают. А она их к себе приберет!

Подошла Марфа к мужикам, и говорит им:

— Вот что, люди добрые! Берите-ка вы иконы да несите их к моему амбару! А я вас за это бражкой ячменной угощу!

Как услышали мужики про бражку, сразу повеселели. Взвалили иконы на плечи и потащили их к старухиному амбару. А Марфа, словно в крестном ходе, с храмовой иконой Ильи-пророка впереди идет, дорогу им указывает. Открыла амбар и говорит мужикам:

— А теперь кладите иконы сюда!

— Да куда ж их класть-то? — спрашивают мужики. — У тебя ж тут мешки стоят!

Посмотрела старуха — а ведь и правда! Набит амбар мешками с мукой — тут и ей на зиму запас, и для просфор… Куда ж тогда иконы сложить?

Лишь миг раздумывала Марфа. А потом как крикнет:

— А ну, мужики, тащите мешки прочь из амбара! А на их место иконы кладите!

— Да в уме ли ты, Марфа? — усомнился один пожилой мужичок. — Чем же ты зиму-то жить будешь? А с хлебом зима не страшна…

— А разве мне этот хлеб не Бог дал? — вскинулась старуха. — Он дал, Он и взял, а захочет, так снова даст. Делайте, что вам сказано.

И сделали мужики по Марфиному слову: мешки с мукой из амбара повынесли, а на их место иконы сложили, одну на другую, как дрова в поленницу, от полу под самый потолок. Весь амбар ими набили. Зато ни одна из икон не пропала…вот только ризы с них комсомольцы уже ободрать успели: хоть они и не серебряные, а лишь посеребренные — в металлолом сгодятся. Для индустриализации металл нужен… Да ризы — дело наживное. Главное, удалось Марфе иконы спасти. Надежно укрыты они теперь в ее амбаре, под большим замком, а ключ от него у старухи на поясе висит. Уж теперь-то не доберутся до них комсомольцы-безбожники!

* * *

Всю следующую ночь мало Марфе спалось, да много думалось. И, чем больше она думала, тем больше ей казалось: невдомек советской власти, что приезжие комсомольцы у них храм отняли. А, если бы власть про это узнала, не дала бы им церковь разорить. Ведь разве советская власть не за народ стоит? Вот завтра спозаранку и отправится Марфа в большое село Покровское, а ныне райцентр, где сидит их самый главный начальник, и расскажет ему всю правду. А тот, как ее выслушает, сразу велит Ильинский храм народу вернуть.

Правда, до райцентра пришлось старухе на своих двоих добираться. Ведь Гнедка своего, вместе с подводой, она отцу Иакову одолжила. Только, похоже, загостился батюшка в соседней волости у отца Адриана… Что ж, с Божией помощью да ради Божьего дела Марфа до Покровского и пешком дойдет.

Полдня шла старуха до райцентра. Хорошо, батожок березовый с собой прихватить догадалась: с батожком-то идти легче… Идет, а сама все поглядывает — не блеснут ли вдали кресты да купола Покровской церкви? В Покровском храм был не то, что у них в селе — не деревянный, а каменный, и такой видный, что заметен был издали. Одно слово — приметный храм. Вот только на сей раз, сколько ни вглядывалась Марфа вдаль — Покровский храм словно пропал куда-то. А на его месте какое-то высокое здание белеется. Что за чудеса? Куда же храм-то подевался?

Только когда подошла старуха поближе, поняла она, что Покровский храм стоит, как стоял. Вот только нет больше на нем крестов да куполов. А над входом, где когда-то висела икона Покрова Пресвятой Богородицы, прибита пятиконечная красная звезда, а под ней табличка с надписью: «Дом культуры села Октябрьское».

Опечалилась старуха. Неужели зря она шла в Покровское? Вот и здешний храм тоже ликвидировали… Только, может, это потому, что не народ его построил, а богатый купец Евграф Быков, у которого половина здешних мужиков в должниках ходила? Опять же, в Покровском все дома деревянные, один храм — из камня. Оттого-то новая власть на него и позарилась. А от Ильинской церкви ей какая корысть? Ведь она деревянная, и срубили ее их же мужики, по обету, когда у них от грозы полдеревни выгорело… За что же ее ликвидировать? Да, Бог даст, добьется Марфа правды. Выслушает ее советский начальник и тотчас прикажет Ильинский храм народу возвратить. А там и отец Иаков вернется… Будет у них в Дмитриевскую субботу церковная служба!

Приободрилась Марфа и пошла начальника искать. И нашла его в бывшем поповском доме, а ныне Октябрьском исполкоме. Правда, как ни просила старуха, не допустил ее секретарь к начальнику. Мол, занят он неотложными народными делами, а потому нет у него на то времени, чтобы каждую старуху выслушивать. Да и сам секретарь Марфу слушать не захотел. Только завела старуха речь про Ильинскую церковь, как оборвал он ее на полуслове:

— Вот что, бабка. Ты тут контрреволюционную агитацию не разводи. Церковь — орудие врагов народа. И потому изведем мы ее под корень без всякой жалости. Так что ступай отсюда подобру-поздорову, да впредь помалкивай. Не то — пеняй на себя…

Едва доплелась старуха обратно в Ильинское — и батожок березовый не помог… Выходит, напрасно она на земную власть да на ее справедливость надеялась. Против Бога эта власть идет, и потому нет у нее ни правды, ни милости. Так что теперь вся ее надежда — лишь на Господа.

Всю ночь молилась старуха, чтобы вразумил ее Господь, как теперь ей быть да что делать? И пришло ей на ум: есть же у староверов в домах моленны⁶…так отчего бы и ей у себя такую не устроить? Ведь дом-то — ее! Кто же его у Марфы отнять посмеет?

* * *

Поутру отправилась старуха к Василию Легостаеву, мастеровитому мужику, что был у них в Ильинском и за плотника, и за столяра: все ладил — от лавок до прялок, от детских зыбок до домовищ⁷. И говорит ему:

— Вот что, Васильюшко. Не возьмешься ли ты мне одну работу сделать? Только чтоб сегодня все сладил: дело-то спешное… А я тебе за это заплачу.

— Уж не домовище ли ты себе, Марфа, ладить надумала? — усмехнулся Василий. — Только зря торопишься. Жили мы при старой власти — теперь при новой поживем!

— Эх, Васенька! — вздохнула старуха. — Как ни вертись, а в могилку ложись. Только смерть по грехам страшна… А дело у меня к тебе вот какое…

Как выслушал Василий старуху, не сказал ей ни слова, а взял свои инструменты да пошел за ней. И целый день сколачивал в старухиной комнате из теса, что Марфа на починку крыши припасла, подобие иконостаса, да вставлял туда спасенные старухой образа. Вот только немного их туда вошло: невелика была Марфина избенка: всего-то комната, да кухня маленькая, да поветь⁸… Правда, часть святых ликов они с Марфой по стенам развесили, да разложили по аналоям, что Василий сколотил…и все равно много еще икон в амбаре осталось…. А из остатков теса сделал Василий старухе в кухне за печкой загородочку, спальный закуток. Поставила туда Марфа лавку, застелила подстилкой — чем не место? А что жестко будет спать…так придет время, отболят ее старые косточки в сырой земле! Да только смерть не все возьмет: лишь тело в землю ляжет, а душа пойдет пред Богом ответ держать. И те добрые дела, что сделала она, живучи на земле, Ему в дар понесет…

* * *

А как закончил Василий работу да ушел восвояси, на взяв со старухи ни копейки, раскрыла Марфа свой заветный сундук. Много добра хранилось у нее в том сундуке: холсты своетканые, сарафан синий, гарусный, а к нему парчовая коротенька⁹, еще от бабки ей доставшаяся…такой парчи нынче уж не сыскать… А вот и мамушкина память: почелок венчальный, шелком шитый, с жемчужными гирьками по краям¹⁰, с широкими лентами сзади. Восемь лет Марфа на эти ленты деньги откладывала, по копейке, копила-таилась, пока не скопила на десятку. Потом в уездный город за ними ходила, все ноги сбила, а купила-таки ленты. А вот эту ленту, алую, атласную, ей Семен подарил, когда в Ильин день увидел ее в хороводе… После того и посватался, а вскорости и свадьбу сыграли: у Марфы других женихов не было — в чужих людях по сиротству она жила, а у Семена первая жена в родах умерла, вот и взял молодой вдовец за себя сироту-бесприданницу. Как же он любил ее… не то, что ни разу руки на нее не поднял — грубым словом никогда не обидел! А, как с моря приходил, подарки ей привозил: то полушалок, то ожерелок, то перстенек серебряный. Когда же родила она Митеньку, подарил ей Семен норвежского канифасу¹¹ на сарафан, да шелковый шалевый плат, цветами да птицами расшитый. Только один раз она тот сарафан и надевала, когда в последний раз вместе с Семеном ходила к обедне… Да ушел ее Семенушко в те края, откуда нет возврата, и Митенька за ним… душу ее с собой унесли. Только и памяти по ним осталось, что эти платки да ленты…

Давно не доводилось Марфе плакать. Да, как кромсала она на куски свои девичьи ленты, да нашивала их крест-накрест на платки — мужнино подаренье, мужнину память — горькими слезами заливалась старуха. Однако ж работу свою не бросила: на всех платках кресты из лент нашила и теми платками застелила аналои. А на шелковый шалевый плат с цветами и птицами — последний подарок Семена — положила храмовую икону Ильи-пророка…

* * *

После того пошла Марфа по деревне. В каждый дом стучалась, Христом-Богом просила, чтобы шли к ней люди да несли к себе те иконы, что еще у нее в амбаре оставались. Все Ильинское обошла она. Да только почти от всех ворот давали ей поворот:

— Поди прочь, старая! Если тебе жизнь не дорога, так хоть нас пожалей! Не ровен час, вместе с тобой и нас заберут! Тогда нас и твой Бог не спасет!

Горько было старухе те слова слышать, да только не зря сказано: от страха у человека разум мутится. Что ж, от одного дома гонят, пойдет она к другому…а все-таки раздаст иконы. Не пропадать же им!

А те немногие, кто был посмелее да посовестливее, говорили старухе так:

— Ты уж прости, Марфа, только мы их у себя вешать не станем, а снесем на чердак или на поветь. Больно уж они большие да приметные. А, если власть переменится и храм наш снова откроют, будут эти иконы, как найдены…

Наконец опустел Марфин амбар — раздала старуха по людям все иконы. Тем временем до Дмитриевской субботы только два дня осталось. А отца Иакова все нет да нет… И надумала тогда Марфа пойти в соседнюю волость, в Никольское, батюшку назад звать. Пусть и нет у них больше церкви, а все-таки будет ему, где службу отслужить!

* * *

Еще затемно вышла Марфа из Ильинского. А до Никольского добралась только к вечеру. И первым делом в тамошнюю церковь пошла, к настоятелю, отцу Адриану. Благословилась у него и спрашивает:

— А где тут наш батюшка? Я к нему пришла.

— Какой такой батюшка? — нахмурился старый настоятель. — У нас их тут трое служит. Говори толком: кого тебе надо!

— Батюшку нашего мне надо, отца Иакова. — отвечает Марфа. — Как у нас на прошлой неделе в Ильинском церковь закрыли, он сюда к вам поехал, антиминс да облачения повез… Вот я за ним и пришла. Скажите ему, мол, Марфа все устроила. Есть ему теперь, где служить. Пусть назад возвращается!

— Что-то ты путаешь, старая. — покачал головой отец Адриан. — Не приезжал к нам никакой отец Иаков. Может, он в какое-то другое место уехал?

— Как же так? — растерялась Марфа. — Кто же у нас теперь в Дмитриевскую субботу служить станет?

Ничего не сказал ей на это отец Адриан, лишь поник седой головой да пошел прочь… Заплакала старуха. Да и как иначе? Выходит, все ее труды прахом пошли… Только, как вышла она на улицу, догнал ее там какой-то батюшка, совсем молодой еще, и говорит ей:

— Не плачь, мать. Я с тобой в Ильинское поеду.

* * *

…А как приехали они с этим батюшкой, отцом Иоанном, в Ильинское, обежала Марфа всю деревню, созывала людей, чтоб на службу шли. Да немного народу на ее зов откликнулось — лишь те, что прийти не побоялись. Зато никогда ни прежде, ни после не было в Ильинском такой службы, как в ту Дмитриевскую субботу. Словно каждый из пришедших на нее знал: ныне молится он Богу в последний раз…

За всех помолился отец Иоанн, и за успоших, и за живых. И за Семена с Митенькой, и за саму Марфу. А когда уехал он назад в Никольское, села старуха у окна, руки на коленях сложила. Кончен труд, теперь можно и отдохнуть… И тут раздались у нее на дворе чьи-то шаги. Встрепенулась Марфа: уж не Семен ли с Митенькой весть подают, что дошли до Господа молитвы за них? Бросилась она к двери, смотрит — а на пороге стоит участковый:

— Это ты будешь Марфа Лукина? Собирайся. Поедешь со мной в райцентр.

Повязала Марфа платок, накинула фуфайку, перекрестилась напоследок на иконы и пошла вслед за участковым в свой последний, невозвратный путь…к жизни нестареемой, к радости вечной.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Мурман — северное побережье Кольского полуострова, куда отправлялись на рыбный промысел северяне-поморы. На Мурмане часто вспыхивали эпидемии опасных заболеваний (оспы, скарлатины, сыпного тифа), уносивших жизни промышленников. «Море взяло» («вода взяла») — так на Севере говорили о человека, погибшем в море.
2. Цитата из Евангелия от Луки. Здесь она приводится по-церковнославянски. В русском переводе этот текст звучит так: «Марфа! Марфа! Ты заботишься и суетишься о многом, а одно только нужно…» (Лк, 10, 41–42).
3. «Красные дьяволята» — немой фильм по одноименной приключенческой повести П. Бляхина, снятый в 1923 г. Впоследствии по мотивам этой книги был создан известный фильм «Неуловимые мстители».
4. Антиминс — по-гречески: «вместопрестолие» — освященный архиереем плат со вшитой в него частицей мощей какого-либо Святого. В Православном храме антиминс находится на Престоле. Без него нельзя совершать Литургию (см. Серафим Слободской, прот. «Закон Божий» — Джорданвилль, 1987. — С. 612).
5. На Севере (например, на Пинежье) еретиком называли нечистого.
6. Моленна (правильнее — моленная) — помещение в доме, предназначенное для молитвы, нечто вроде домовой часовни. Моленные часто устраивали в себя в домах богатые старообрядцы (Марфа называет их по-народному: староверами).
7. Домовище — гроб.
8. Поветь — в северном доме хозяйственное помещение, служившее кладовой и сеновалом. В книге известного северного краеведа Ксении Гемп «Сказ о Беломорье» (Архангельск, 1983. — С. 38) приводится поговорка: «по двору да повети хозяйство-то судят».
9. Местом на Севере называли постель. Подстилка — здесь — ткань домашнего производства, изготовленная из шерсти или полосок старой одежды. (см. К. Гемп «Сказ о Беломорье». — С. 84. Две следующие сноски также даются по этой книге).
10. Гарус — плотная цветная шерстяная ткань. Коротенька — широкая кофта с рукавами, надевавшаяся на праздники.
11. Почелок — праздничный девичий головной убор на Севере, спереди украшавшийся жемчужными подвесками (гирьки — здесь — жемчужины грушевидной формы), а сзади лентами. Упоминаемый ниже канифас — шелковая цветная узорчатая ткань. Ожерелок-то же самое, что ожерелье. История о девушке, 8 лет копившей деньги на ленты, заимствована из книги К. Гемп (указ. соч. С. 167).