Глава из новой книги «Фарфоровая память»

В преддверии праздника великой Победы, вспоминая павших.

* * *

«Сделай шаг, и дорога появится сама собой», — взволнованно подумала Лена, когда пальцы привычно легли на клавиатуру компьютера, чтобы набрать в поисковике имя Никиты Евсеева.

Первая стёжка неведомого пути пролегла весной, отразившись от огненной эмали пасхального яичка, глазурованного бычьей кровью. Лена понимала, что теперь не может отказаться от поисков, хотя пока не сформулировала для себя, что она ищет, и зачем. Вроде бы, Серафима Макаровна и Евсеев — чужие люди из другой эпохи, не имеющие никакого отношения к ней, студентке Лене Шелестовой. А вот поди же ты: тянется к ним душа, и не отпускает.

Медленно и незаметно, благодаря подарку, её будни наполнялись тенями прошлого, на глазах превращая былое в явь. Фамилия Субботина воспринималась уже как родная, а на имя Серафима, произнесённое Олегом Ивановичем, она безропотно откликалась. А ведь могла бы запросто отказаться от подарка прежней жилички и не впускать её в свою жизнь. Мало ли, какую неожиданность в коробочках из-под чая, придумают всучить растерянной девушке незнакомые тётки.

Юрка не стал зажигать лампу, и самым ярким источником света в полутёмной комнате был экран монитора у которого замерла Лена. На правах хозяина, Юрка с любопытством нависал над Лениными плечами, двумя руками опираясь на спинку стула. Рядом на табуретке пристроился Лёха, на время прекративший терзать гитару.

—Давай, набирай, — подтолкнул Юрка, и Лена обратила внимание, что его голос едва заметно дрогнул от волнения.

Серо-голубая страница сайта ОБД мемориала была оформлена строго и аскетично: георгиевская ленточка, российский флаг и белые окошечки, в которые надо ввести данные.

«Никита Евсеев», — отбили дробь клавиши, и Ленино сердце на миг замерло в ожидании результата.

Пока по экрану бежала строка поиска, Лена вдруг заметила, что безотчётно читает про себя молитву " Отче наш«, неизвестно откуда отпечатавшуюся в памяти.

Страница открылась вместе с последними словами «... и избави нас от лукавого».

— Есть Евсеевы, — ахнул за спиной Юрка, бегло просмотрев глазами список. От его интонации сердце снова подпрыгнуло к горлу, но и без его слов, шестым чувством, Лена поняла, что нашла искомое.

В безвозвратных потерях оказалось двадцать семь Никит Евсеевых.

По странице столбиком шли цифры с годами рождений и скупыми данными военкомата. Лена скользнула взглядом по записям, прикидывая, кто подходит.

Взгляд задержался на ровеснике. Его убили в двадцать один: Евсеев Никита Васильевич, 1924 года рождения. Дата выбытия 15.04.45.

«Дата выбытия», — оказывается, смерть на военном языке называется просто и нестрашно. Так, словно человек помахал родным рукой на прощание, сел в удобное купе мягкого вагона, попросил проводницу налить ему горячего чая с лимончиком, и поезд умчал в клубящийся туман с тем, чтобы больше никогда не вернуться.

Почти все бойцы были молоды, лишь предпоследним в списке стоял Евсеев Никита Алексеевич 1898 года рождения. Дата выбытия 19.07.42.

Строчки расплывались в глазах, мешая вчитываться в мелкий шрифт, и Лена всё время прибавляла размер листа, пока на экране монитора не осталась одна строка с именем, рядом с которым значилось: год рождения 1904, призван от Ленинградского военного округа. Дата выбытия 03.05.43.

Не сразу сообразив в чём дело, Лена вгляделась в странно знакомое сочетание чисел — «03.05» и облизала внезапно пересохшие губы. Третье мая была дата её рождения.

Будто бы по наитию, она теперь точно знала, что это тот самый Никита Евсеев, кому принадлежало пасхальное яйцо, и в чьей квартире она живёт.

Почудилось, что воздух в комнате вязко сгустился. От нехватки кислорода защипало в глазах и стало трудно дышать. Наверное, парни рядом чувствовали то же самое, потому что Юрка перестал скрипеть спинкой стула, а Лёха коротко вздохнул, словно собирался взять высокую ноту, но потерял голос.

Открывшийся щелчком мыши документ выглядел неожиданно и страшно.

Чувствуя, что сейчас зарыдает, Лена стиснула щёки ладонями и вгляделась в отсканированный скомканный лист бумаги, написанный от руки неряшливым корявым почерком. Видно, что второпях. Он был озаглавлен: «Именной список безвозвратных потерь».

Кое-где листок потёрся на сгибах. Вблизи некоторых фамилий, внесённые простым карандашом, стояли крестики, а у других —галочки.

Имя Никиты Евсеева компьютер выделил розовой строкой, похожей на кровь на подтаявшем снегу.

Волнуясь, словно нашла близкого человека, из записей Лена узнала, что Никита Васильевич Евсеев числился стрелком-разведчиком, родился в 1904 году в Ленинграде, убит в бою у деревни Вязники, Ленинградской области, родных не имеет.

В верхней части листа буквы читались нечётко с мелкими кляксами, словно писарь ещё не приноровился к перу и чернильнице, но с каждой строчкой, они побежали вниз по листу всё ровнее, и ровнее, торопясь сообщить о тех, кто уже никогда не переступит порог родного дома.

—Господи, сколько горя может вместить один бумажный листок, — думала Лена, не в силах оторвать взгляд от фронтового донесения. Сердце в груди бухало ровно и пусто, а память старалось вытолкнуть на поверхность что-то ещё, связанное с Никитой Евсеевым. Что-то очень тёплое и домашнее, похожее на лукошко с лесной малиной, нагретой солнцем.

Нависая над головой, неразборчиво бубнил Юрка, вроде бы приглашая к столу, попить чаю с тортом, а Лёха, несмело гладил по руке, и предлагал проводить:

—Поздно уже, одиннадцать вечера, как ты одна пойдёшь?

Но Лена их не слушала, оглушённая и потрясённая от нахлынувших чувств. Всё чего она хотела в данную минуту, это оказаться дома и прикоснуться к пасхальному яйцу, уже зная на чьих ладонях оно лежало прежде, и почему его владелец не вернулся с войны.