Часть 1
Глава 1
— Миссис Кирк, вы знаете, что Колин Треверс приехал? — Спросила миссис Уинсли у своей соседки. Обе дамы были слегка полноваты, среднего возраста и имели довольно добродушный характер, который и полагалось иметь таким почтенным матронам. Однако миссис Уинсли предпочитала лиловый цвет в одежде, в отличие от миссис Кирк. Та больше любила тёмно-зелёный. Даже её чепец, аккуратно завязанный под подбородком, был зелёного цвета.
— О, да, приехал, без гроша за душой. — Ответила миссис Кирк, закивав головой, в подтверждение своих слов так усердно, что её чепец опасно заколыхался.
— Его отец умер, ничего ему не оставив, и ему даже пришлось продать имение, чтобы покрыть долги. Говорят, он купил домик в Н. — Полушёпотом поведала эти сведения миссис Уинсли.
Дамы переговаривались, сидя в гостиной у миссис Луизы Лодж. Они были здесь на правах постоянных гостей под особым покровительством хозяйки. Сама же хозяйка, строгая и величественная, в неизменном чёрном платье (траур она не снимала с того времени, как умер её любимый Уильям) восседала в кресле у камина, поставив ноги на скамеечку, и милостиво принимала гостей. Её элегантный чёрный наряд дополняло тяжёлое агатовое ожерелье. Миссис Лодж была хороша даже сейчас, в своём трауре. Но её красота такая мрачная и ледяная, скорее отталкивала, чем привлекала. Она словно сошла с одного из портретов на каминной полке в гостиной.
Гостиную, большую и просторную, с тяжёлой старинной мебелью из красного дерева, портили мрачные тона. Кушетка и кресла были обтянуты пурпурной тканью. Под цвет им подходили и шторы на окнах. Они казались такими тяжёлыми и массивными, что луч света, словно с трудом проникал сквозь это обилие ткани. Но там, куда всё-таки попадал этот луч, он выводил на свет Божий странное сплетение виноградных лоз и львиных голов золотого цвета на старых, тёмных от времени, тканевых обоях. Над камином висел портрет Георга II, а на каминной полке располагались в ряд небольшие, но выполненные вероятно искусным художником, портреты бабушек, прабабушек и дальних родственниц миссис Лодж. На противоположной стене висела картина, изображавшая покойного Уильяма Лоджа в полный рост, в охотничьем костюме. Следом за ним шла череда его дальних и ближних родственников. Это по воле миссис Лодж гостиная после его смерти превратилась в своего рода картинную галерею. А Мэри, дочери миссис Лодж, иной раз приходило на ум и более мрачное сравнение — фамильный склеп.
Мисс Мэри Лодж не любила гостиную с её мрачной, тяжёлой мебелью, сполохи огня из камина на тёмных обоях, картины гордых и холодных родственников. Ей было тут неуютно и даже немного жутко. Казалось, что стены помещения давят, создают зловещую атмосферу, так похожую на какой-то старинный склеп. Но по матушкиной прихоти именно в этом склепе она проводила иногда большую часть своего времени: принимала гостей, читала матушке или разговаривала с ней. Когда миссис Лодж посещали соседи (а это случалось почти каждый день), Мэри занималась или вышиванием или отделкой какой-нибудь очередной шляпки, мысленно негодуя на свою обязанность присутствовать при этом событии. Лучше бы она отдохнула в своей комнате или почитала очередной роман.
Романы были любовью девушки. Все глупые английские и французские дамские дешёвые романы читались и перечитывались не раз и не два. Мэри украдкой проливала слёзы над ними, свернувшись как кошка в своём любимом кресле в спальне и обхватив руками колени. Героями её терзаний были короли и принцы, герцоги и герцогини, благородные разбойники и коварные шпионы. После таких романов, Мэри любила мечтать о прекрасном принце, который внезапно ворвётся в её жизнь и увезёт её далеко-далеко. Но, увы! До сих пор ничего такого с ней не случилось.
И Мэри приходилось, смирившись с действительностью, тратить драгоценные часы своей жизни в гостиной. Вот и сейчас она тихо сидела на кушетке, делая вид, что прилежно вышивает. Мысли же её блуждали далеко отсюда. Когда Мэри так мечтала, её можно было даже назвать красивой, хотя никакой особой красотой она не выделялась. Но от её лица, от всей её фигуры веяло детской свежестью и чистотой. Можно было предположить, что эта девятнадцатилетняя девушка однажды разовьётся, раскроется, как роза из бутона.
Сейчас же мисс Лодж ничем особым не отличалась от своих прелестных сверстниц. Она не была очень талантлива или образованна — немного умела играть, немного петь, обладала приятным голосом, немного умела рисовать, неплохо говорила по французски, вот, пожалуй, и всё. Правда её живость, стремление обо всём иметь собственное мнение, детская доверчивость, качества, которые она, едва ли, в себе замечала, придавали ей большую привлекательность.
Внезапно, Мэри от её мыслей, отвлекли громкие и возбуждённые голоса. Это разом заговорили дамы а к ним присоединились и голоса их дочерей, которые до этого времени сидели молча. Миссис Уинсли и миссис Кирк всегда старались брать с собой в гости своих "девочек", чтобы они поучились хорошим манерам. Ибо они свято верили, что общение с Лоджами, стоявшими по богатству и знатности выше их, несомненно принесёт дочерям пользу. Вот и сегодня в гостиной у хозяйки Блэкберри Холла сидели семнадцатилетняя Шарлотта Кирк и её подруги Элеонора и Диана Уинсли, шестнадцати и восемнадцати лет.
— Что там у вас происходит? — спросила миссис Лодж, свысока.
Ей доставляло огромное удовольствие общаться с местными почтенными матронами и их дочерьми и бесконечно слушать мелкие, но очень интересные сплетни. Поэтому она приблизила к себе и обласкала несколько семей из мелкой знати, живших в сельской местности около Блэкберри Холла. Это было её самое главное развлечение после смерти дорогого супруга, и в нём она никак не могла себе отказать.
— Ах, Боже, сюда идёт мистер Камминг! — восторженно прошептала Шарлотта Кирк, экзальтированная девица, выгодно отличавшаяся красотой от своих подруг.
— Он душка, не правда ли? — в тон ей ответила старшая мисс Уинсли.
— Просто красавец! — Успела прошептать Шарлотта, до того, как строгий взгляд матери остановил её.
— Мэри, дочь моя! — позвала миссис Лодж.
— Да, матушка.
— Поправь причёску и отложи своё вышивание. К нам идёт мистер Камминг. Будь пожалуйста, с ним повежливее!
— Хорошо.— Мэри отложила на диван сложное сплетение виноградных лоз на белой канве и приготовилась к встрече мистера Камминга.
Джеймс Камминг ей нравился, но не более того, хотя она знала, что мать прочит его ей в женихи. По иному и быть не могло — Джеймс приходился ей кузеном. А по завещанию отца имение принадлежало им только до смерти матери. После этого оно неизбежно должно было перейти Джеймсу. И хотя миссис Лодж надеялась, несмотря на своё слабое здоровье, прожить ещё многие годы, она хотела точно знать, что имение и после смерти будет закреплено за дочерью — в браке с мистером Каммингом — и считала это дело решённым. Она не раз сетовала на своего дорогого Уильяма за то, что он не закрепил имение за дочерью. Но он так разозлился после рождения дочери, что и до смерти не смог простить свою жену и ни в чём неповинного ребёнка. А умер он тогда, когда Мэри ещё шаловливо лепетала что-то на своём детском языке. Он не успел узнать и полюбить дочь.
Мэри всё это знала, но не беспокоилась. Она (и в этом состоял конечно недостаток её воспитания) не задумывалась о будущем. Оно казалось ей таким далёким и безоблачным. Она никогда не знала ни лишений, ни бед. И бедность не коснулась её своим холодным крылом. И разумеется (а по-другому и быть не могло), всё утрясётся как-нибудь само собой. Мэри догадывалась, что даже после смерти матушки ей останется какая-то сумма, на которую она несомненно сможет прожить. Но это всё было так далеко, а она была так беспечна и уверена, что никакие несчастья не коснутся её! К тому же Мэри, твёрдо верила, что и к ней когда-нибудь придёт большая любовь, и решила для себя не выходить замуж, кроме как по взаимному влечению иначе называемому той самой любовью. Но пока матушка молчала и не торопила Джеймса делать ей, Мэри, предложение, она радовалась жизни и приходу кузена, которого считала хорошим другом, и не видела причин скрывать эту радость.
Поэтому девушка приветливо встала навстречу к Джеймсу, когда он вошёл, и завела с ним разговор о современных книгах и о романах некой Лактриссии Л., ныне очень модной. Это была её любимая тема — обсуждать прочитанные книги. И кузен всегда отвечал ей со знанием дела и даже не без остроумия и поддакивал, когда ответа не требовалось. Вообщем, в их разговоре не было ничего личного, и Мэри говорила достаточно громко, не скрывая своих слов от жадных до сплетен ушей миссис Уинсли и миссис Кирк. Их мирную беседу прервал приход слуги:
— Прошу прощения, миссис Лодж, приехал полковник Фарджел со своим другом, мистером Треверсом, засвидетельствовать своё почтение.
— Пусть войдут.
— Треверс... Как только наглости хватило! — Возмутилась миссис Кирк. Шарлотта, соглашаясь с матерью закивала головой, как игрушечный индийский болванчик. Смотреть на неё было смешно. Не повзрослев ещё умом, Шарлотта копировала кстати и не кстати все поступки своей матери и соглашалась с каждым её словом, выглядя при этом достаточно глупо. Матушка презирала мистера Треверса за его нынешнюю бедность, и дочь старалась поступать также.
Мистер Треверс не был совсем чужим здешнему обществу. Отец его оказался давним другом супруга миссис Лодж, но по состоянию здоровья лет за пять до смерти он прекратил все сношения с Блэкберри Холлом. И вот теперь его разорённый сын пришёл засвидетельствовать своё почтение. Миссис Лодж очень заинтересовало такое положение вещей. И она встала с кресла, повернувшись к вошедшим джентльмена.
Полковник Фарджел приходился троюродным племянником (или что-то вроде этого) миссис Лодж. Он был достаточно умён и при этом не превозносился своим умом. Высокий, среднего возраста, добродушный, с рыжими усами и бакенбардами, с приветливой улыбкой и учтивыми манерами, он производил положительное впечатление на всех, кто имел честь общаться с ним.
Но не таков был мистер Треверс. Дамы, сплетничавшие в гостиной, разом замолчали, миссис Лодж выпрямилась, а Мэри и Джеймс прервали разговор, когда он вошёл и осмотрел быстрым взглядом комнату. Он был высок и хорошо сложен, гордо посаженная голова, острый взгляд, упрямо сжатые губы — всё говорило о твёрдости характера и, казалось, некой гордости. Мистер Треверс выглядел так, словно не он остался без денег и вынужден был продать отцовское имение, а наоборот, все здесь сидящие являлись его должниками. И хотя ему было от силы лет двадцать пять, выглядел он старше своих лет.
— Добрый день, миссис Лодж, — начал полковник Фарджел. — Я и мой друг, мистер Треверс, только недавно вернулись в Англию и почли своим долгом сразу, не откладывая, приехать к вам и возобновить те родственные и дружеские узы, что связывали наши семейства.
Миссис Лодж благосклонно ему кивнула. Мистер Треверс поклонился хозяйке дома, но по-прежнему не проронил ни слова. Он продолжал стоять с гордым видом, насмешливо взирая на окружающих.
Мистер Камминг, заинтересовавшись гостями, извинился перед Мэри и поспешил к прибывшим джентльменам.
— Мистер Джеймс Камминг, очень рад видеть вас в наших краях.
— Полковник Эндрью Фарджел, мистер Колин Треверс, — отозвался дружелюбно полковник Фарджел. Мистер Треверс только молча поклонился. — Я много слышал о вас. Вы, кажется, прекрасный охотник.
— О да, сэр! И мои угодья всегда к вашим услугам, — ответил польщённый мистер Камминг.
Далее последовал взаимный обмен любезностями. Полковник был очень рад встретить такого же увлечённого охотника, как и он сам. Они остались обсудить оружие, дичь, охотничьи угодья. Миссис Лодж слушала их с тайным удовольствием. Её покойный супруг был прекрасным охотником и одно время она тоже очень увлекалась охотой. Миссис Уинсли и миссис Кирк так же увлечённо что-то обсуждали. Приход двух джентльменов дал новую пищу их разговору.
Мэри осталась сидеть на диване, где её покинул Камминг. Она хорошо знала полковника Фарджела, но мистера Треверса видела впервые. Когда полковник и мистер Камминг подошли к миссис Лодж, он какое-то время ради приличия поддерживал разговор, но вскоре, с трудом сдержав зевоту, отошёл к окну и оказался почти рядом с девушкой. Она не нашла себе занятия после ухода Камминга и поэтому со скуки начала рассматривать мистера Треверса. Момент был выбран удобный — джентльмен как раз с интересом изучал пейзаж за окном и, казалось, не смотрел в её сторону. Мэри он, скорее, понравился — высокий, мрачный, гордый и молчаливый, он принёс что-то новое в скучное однообразие её будней, состоявших из музицирования, чтения, рисования, да изредка визитов в гости. Мэри очень любила наблюдать за людьми, изучать их природу, поступки и речь. Ей это доставляло большое удовольствие за неимением иногда более благородного занятия. Она задумалась, когда резкий, но тихий голос внезапно оторвал её от своих мыслей.
— Ну что, вы достаточно долго наблюдали за мной. Я думаю, вы нашли во мне то, что хотели? — мистер Треверс повернулся к Мэри и его насмешливый и немного презрительный взгляд остановился на ней.
Мэри покраснела и потупилась:
— Простите, сэр!
— Мистер Колин Треверс, — поклонился вместо ответа он.
— Мисс Мэри Лодж.
Наступило молчание, в котором мистер Треверс всё так же насмешливо и, словно выжидающе, смотрел на Мэри. А она, ещё больше краснея от досады, не могла ему ответить ничего вразумительного. Да уж, пренеприятнейший человек! Всё это правда, что она слышала о его злоязычии, гордости и высокомерии. Благо, сказан этот маленький диалог был достаточно негромко, матушка и гости были заняты друг другом, и за парой невольных знакомых никто не наблюдал. Наконец, полковник Фарджел заметил их неловкое положение и преодолел довольно внушительное пространство гостиной, чтобы произнести:
— Треверс, дорогой, я забыл вам представить мисс Мэри Лодж. Это непростительно с моей стороны, потому что я забрал её кавалера и оставил её, бедняжку, томиться в обществе такого нелюдима, как вы.
— Спасибо, Эндрью, но мы уже знакомы, — прервал его словоизлияния Треверс.
— О, тогда всё прекрасно! Но боюсь, вы были не очень хорошим собеседником, если мисс Лодж стоит со скучающим видом. Мисс Лодж, прошу прощения за необщительность моего спутника.
— Ничего, мистер Фарджел, я вовсе не скучала, пока вас не было, — ответила, мило улыбнувшись Мэри. Интересно, как бы он извинялся за друга, знай он о его непростительной дерзости?
Полковник Фарджел отошёл от них и продолжил свой разговор с Каммингом и миссис Лодж, вполне удовлетворённый ответом Мэри. Она же опять осталась наедине с мистером Треверсом. Не зная, куда деться и как прервать это неприятное затянувшееся молчание, она краснела от досады на себя, но не могла заговорить. Мэри хотелось присоединиться к гостям, она робела перед мистером Треверсом.
— Вы, мисс Лодж, наверное, жалеете, что мы лишили вас общества вашего жениха, а вместо этого навязали своё, которое вам явно не интересно. Что ж, я могу уйти развлекать вашу матушку. Но боюсь, попросить мистера Камминга вернуться — не в моей власти. — Продолжил разговор мистер Треверс. Его холодные, серые, с каким-то льдистым оттенком, глаза, насмешливо блестели, словно вызывая на грубость.
Мэри вывел из себя этот тон мистера Треверса. Что он о себе возомнил! Почему он, совсем чужой ей человек, имеет право так с ней разговаривать? Она не позволила бы такого даже близким друзьям.
— Джеймс не мой жених! Он мой кузен и я вовсе не собираюсь за него замуж! — пылко ответила девушка.
Всю робость перед Треверсом как рукой сняло. Сейчас она была, пожалуй, даже красива в своём гневе. Глаза её возмущённо блестели, щёки пылали, рот — упрямо сжат. Русый локон, выбившийся из причёски и непослушно свисавший на глаза, дополнил картину.
Девушкой можно было залюбоваться. После небольшой паузы, мистер Треверс уже тише ответил:
— Но ваша матушка, полагаю, другого мнения. Ей очень нравится ваш кузен.
Мэри невольно повернулась туда, где Камминг и Фарджел развлекали миссис Лодж, и увидела, с каким самодовольством та смотрела на Джеймса, пока он с ней разговаривал. Да, матушка навряд ли разрешит ей выйти замуж за того, кого она, Мэри, полюбит. Девушка на минуту задумалась об этом, и лицо её омрачилось.
Треверс не мог знать, какие мысли или воспоминания вызвал он к действию своими словами, но, увидев, как поменялось лицо девушки, произнёс:
— Пожалуй, я был слишком дерзок, напомнив вам что-то неприятное, — невольно его голос зазвучал мягче, а в глазах пропала насмешка. Минуту назад он готов был смеяться над всем миром. Но встретив чистое юное существо, которое он внезапно разгневал своей дерзостью, мистер Треверс усмирил свой характер.
— Нет, ничего такого, о чём мне было бы неприятно вспомнить, — ответила уже спокойно Мэри. — Боюсь, что вы заставили меня задуматься, а это не слишком приятное занятие для такой девушки, как я. Ум девушку не красит.
— Почему же?
— Ну так обычно считается. Ибо она начинает обо всём иметь своё мнение, а оно не всегда совпадает с общепринятым.
— Так какое же сейчас вы подумали мнение, отличное от общепринятого?
— Боюсь, вам оно придётся не по нраву.
— И всё же я охотно его выслушаю.
— Я подумала, что грешно заставлять девушку выходить замуж, только потому, что для обоих это считается выгодной партией. А потом придавать этому вид любви и до конца жизни нелепо следовать этому виду.
— А что, вы считаете лучшим не следовать виду и жить, не соблюдая приличий?
— О нет! Я вовсе ничего такого не имела в виду! Просто я не люблю ложь и фальшь, мне противна неискренность в любом виде. А людям, живущим в таком супружестве, ежечасно придётся лгать друг другу, не отдавая даже в том себе отчёта.
— Так вы считаете, что брак возможен только по любви?
— Да, для меня ответ именно таков. И я считаю, что любая девушка, если она честна перед собственной совестью, должна ответить также.
— О да, должна! Но многие ли из тех, кто так смело сейчас отстаивает свою точку зрения, проходят искушения богатством? Вы ещё слишком юны, чтобы рассуждать об этом. — В голосе мистера Треверса прозвучала неприкрытая горечь, а выражение лица стало суровым и грустным.
Мэри заметила эту перемену, но не стала задумываться, чем она вызвана. Она ответила мистеру Треверсу. Но ответ прозвучал тише. Пламя гнева, разгоревшееся в душе, внезапно угасло.
— Я так не думаю. Право рассуждать о чём-либо не зависит от физического возраста человека, только от того, насколько он знает Божий закон и собственную натуру.
— Всё равно, вы слишком молоды и ваше мнение может измениться.
— Я надеюсь, что оно не изменится, иначе я бы сама себя не уважала.
Сказав это, девушка гордо подняла голову, но поймав на себе странный, испытующий взгляд мистера Треверса, зарделась и опустила глаза. Она стояла так, стесняясь, не смея даже шевельнуться. Странная робость снова, как и в начале разговора сковала её. Мистер Треверс, кажется, внимательно, но молча изучал её. Она не успела спросить, какие он сделал выводы, когда их общение прервал полковник Фарджел. Он уже прощался, и Треверс сразу присоединился к другу, тоже попрощавшись с Мэри. Ей показалось, что, уходя, он даже вздохнул с облегчением.
— Мы зайдём на следующей неделе, миссис Лодж!
— Я буду рада вас видеть снова. Да думаю, и Мэри с Джеймсом тоже.
— Я буду очень рад! — горячо поддержал эти слова Джеймс. — Не забудьте, полковник, вы можете охотиться в моих угодьях, сколько захотите. А вы, мистер Треверс, не любите ли охоту? — Джеймс повернулся к Треверсу, ожидая ответа.
— Боюсь, я разочарую вас, мистер Камминг — я мало смыслю в этом деле.
— Ну в таком случае, всё равно, приходите вместе с вашим другом. Пока он будет охотиться, вас займёт миссис Камминг и моя сестра Маргарет. И, я думаю, вам не покажется тогда времяпрепровождение таким скучным, как сегодня.
— Я постараюсь прийти.
На этом джентльмены откланялись. Вслед за ними отправились по домам миссис Уинсли и миссис Кирк с дочерьми, бурно обсуждая сегодняшние события.
Глава 2
Весеннее солнце заливало ярким светом большую комнату. Несмотря на массивную старомодную кровать с балдахином и пологом, потёртые кресла и тяжёлый туалетный столик с зеркалом и лепными золотыми херувимами на раме, комната казалась уютной. Она хотя и была обставлена в таком же стиле и тонах, как и, ненавистная Мэри, гостиная, (а тёмные деревянные панели на стенах словно были созданы для того, чтобы навевать уныние), но тепло юной, свежей жизни чувствовалось здесь особенно, бросая какой-то новый отсвет на все предметы. Мэри привнесла в комнату дорогие сердцу краски. Яркая кружевная скатерть на туалетном столике, букет, перевязанных атласной ленточкой первоцветов в вазе, розовая девичья шляпка, небрежно брошенная на кровать, связка писем, вставленных между рамой и зеркалом, а на кресле — любимые романы — всё здесь дышало своей собственной нежной жизнью.
Девушка подошла к окну и открыла его. С наслаждением вдохнув запах весны, она подставила лицо ласковым солнечным лучам. Глаза её были закрыты, губы улыбались. Так она стояла несколько минут с мечтательным выражением на лице. Потом словно стряхнув с себя грёзы, достала из массивного комода дневник с обложкой из кожи, отделанной зелёным бархатом. Помедлив немного, она, устроив дневник, перо и чернильницу на подоконнике, начала писать.
"Май, Блэкберри-Холл
Вчера, после ухода гостей, матушка совсем замучила меня своими отзывами и нравоучениями. Мне пришлось отвечать ей на вопросы так, как она хочет слышать, и поддакивать во всех её суждениях. Если бы я этого не делала, у неё бы начался очередной приступ мигрени. Как же я устала от этого!
Мне так хочется хотя бы немного отдохнуть от всей этой фальши, помечтать! Надоели все эти светские этикеты и разговоры ни о чём. У меня было вчера такое неприятное ощущение, что мы выглядим как марионетки. Говорим одно и то же, ходим по заведённой программе. А мистер Треверс смотрит на всех нас свысока и смеётся над каждыми нашими поступками и движениями. С одной стороны — это, конечно, отвратительно, так смеяться надо всеми. Но с другой стороны, (и это как раз самое страшное!) он ведь в чём-то прав. Эта фальшь душит меня. Я хочу побыть самой собой, без притворных фраз о здоровье и погоде, без ложных улыбок и сплетен.
Но и мистер Треверс вызывает у меня отвращение своей презрительностью, которая в нём не знает границ, как будто он презирает весь мир, и смотрит на всех с высоты своей гордости. Хотя ведь он почти нищий и ему нечем гордиться. Отец его умер банкротом. И, говорят, что у него нет денег даже на прислугу. Только старая кухарка, она же экономка, готовит ему. И поэтому мистеру Треверсу даже приходится иной раз самому разжигать камин!
Но даже его бедность не является оправданием в его дерзости. Нельзя смеяться над людьми только из-за того, что они поступают так, как принято, а не как хотелось бы!
Хотя есть в этом человеке что-то интересное, необычное, что выделяет его из других людей. И какая-то странная печальная резкость в голосе. Наверное, он очень горевал по своему отцу. Но, что бы я там не думала, он явно не герой моего романа".
Помедлив, Мэри отложила перо в сторону. Она никогда не умела связно излагать свои мысли так, чтобы получилось достоверное описание событий. Скорее, она записывала свои чувства, да и то только потому, что её с детства приучили к ведению дневника. А чувства её формировались из чтения романов, которые не всегда воздавали должное простоте и хорошим манерам.
— Мэри, дочь моя! — Знакомый голос вывел девушку из царства грёз.
— Да, мама, уже иду.
Мэри вздохнула, закрыла окно и отправилась к матери. Та ждала её в своей спальне. Это была тёмная и душная комната, обставленная в общем мрачном стиле, характерном для старинного родового имения Лоджей. Но она, однако, отличалась от спальни Мэри, как старость отличается от молодости.
В комнате у Мэри пахло свободой и юностью, а здесь стоял затхлый запах сырости. Никакие цветы или предметы туалета не оттеняли холодную чопорность этой комнаты. Стены были оклеены обоями ежевичного цвета (наверное, чтобы соответствовать названию дома). А над кроватью висели портреты, как будто перенесённые сюда из гостиной. Они располагались на стене точно в таком же порядке и представляли собой уменьшенные копии тех портретов. Миссис Лодж, казалось, доставляло странное удовольствие постоянно находиться под взглядами своих умерших родственников. Мэри же здесь чувствовала себя также неуютно, как и в гостиной.
Когда девушка вошла в комнату, миссис Лодж молча указала ей на стул рядом с кроватью. Мэри осторожно села, стараясь ни одним звуком не потревожить мать, которая страдала очередным приступом мигрени.
— Мэри, скажи Джону, пусть съездит за доктором. Но только пусть позовёт непременно мистера Сайлеса! Он точно знает, как мне помочь. Я всю ночь не спала. Мне так неприятны все эти перемены погоды, я всегда их тяжело переношу.
— Но, помилуйте, мама, какие же перемены? На улице яркое солнце и пахнет весной, и птицы поют! А у вас тут такой спёртый воздух. Думаю, и мистер Сайлес укажет вам на это. Может быть, открыть окно и проветрить дом? Вам сразу станет лучше.
— Ты хочешь, чтоб я простудилась? — и миссис Лодж нарочито громко закашлялась.
— Вовсе нет, мама.
Повисла неловкая пауза. Все попытки Мэри пробить ледяную суровость, с какой миссис Лодж относилась к дочери, оканчивались неудачей. Девушка знала, что мать её любит. Просто у ней своя, особенная любовь, которая не может выражаться в добрых словах и ласках, своё понимание добра и блага для дочери. Но иногда Мэри всё же было очень тяжело. Ей порой так не хватало этой любви и ласки. Она была похожа на цветок который растёт без солнечного света и тепла. Даже если такой цветок удобрять, ухаживать за ним, посадить его в прекрасную оранжерею и окружить уходом, но лишить тепла и света, цветок вырастет чахлым и слабым. Вот и в душе девушки жила какая-то странная, неосознанная, тоска по любви и теплу.
— Ты собираешься сегодня на прогулку? — Прервала затянувшееся молчание миссис Лодж.
Мэри промолчала, не зная, что ответить. Она собиралась сегодня к Маргарет, но не знала, как мать к этому отнесётся. Потому осторожно ответила:
— Я бы хотела сегодня прогуляться до Стоунса. Надеюсь, я вам не нужна, мама?
— Ты всегда убегаешь, когда я болею! Конечно, подруги тебе дороже родной матери! — миссис Лодж недовольно поморщилась. — Ладно, иди! Вам, молодым, конечно не понять нас, стариков, пока не придёт ваше время.
И миссис Лодж отвернулась к стенке, показывая, что разговор закончен. Мэри вздохнула с облегчением. Она бы осталась дома, с матушкой, помогла бы ей терпеть боль, дождалась бы приезда мистера Сайлеса. Но... она чувствовала, что не нужна матушке.
Переодев платье, Мэри вышла из дома и направилась в сторону Стоунса. Путь её лежал через сад, прилегавший к Блекберри Холлу.
Сад со всех сторон окаймляли буйно разросшиеся кусты ежевики. Отсюда, собственно, дом и получил своё название. Кусты к осени ломились от ягод, и слугам тогда находилось много работы. Но сейчас сад был наполовину запущен — пожилой садовник плохо справлялся со своей работой. Миссис Лодж держала его только из уважения к памяти покойного супруга — Уильям Лодж очень ценил старого садовника. Непонятно, правда, по каким соображениям миссис Лодж не взяла ему помощника. Но благодаря такому её решению сад, в отдалённых его уголках, был похож на непроходимый лес, где плющ обвивал старые плодовые деревья, кусты шиповника, сломанные упавшие ветки, а среди этой чащи робко блестели неброские полевые цветы. Если свернуть в эту чащу и пройти по малозаметной тропинке, то можно было выйти сразу к основной дороге, минуя длинную и такую скучную аллею с парадными воротами.
Мэри знала эту тропинку наизусть и, конечно, по ней направилась к Стоунсу, пригибаясь под слишком уж низко висящей над землёй веткой. Яркая зелень блестела в ласковых лучах весеннего солнца. Тропинка вела мимо маленького, покрытого тиной, прудика. Возле него так приятно было читать и предаваться мечтам, любуясь на оплетённую плющом статую Афродиты с отбитой мраморной рукой. Вода в пруду искрилась и играла солнечными лучами, маня девушку остаться.
Но Мэри мужественно прошла мимо. Она торопилась. До Стоунса было не меньше трёх миль короткой дорогой. А ей хотелось ещё вдоволь наговориться с Маргарет и вернуться пораньше, чтобы не разозлить мать. После приступов мигрени она обычно была очень слаба и раздражительна. И хотя миссис Лодж очень нравился Джеймс Камминг, она терпеть не могла его сестёр — Маргарет и Эмму.
Эмма была старшей, ей исполнилось двадцать восемь в январе, она уже четыре года как была замужем и редко навещала мистера и миссис Камминг. Но когда всё-таки приезжала в родной дом — разговорам не было конца.
Маргарет была самой младшей из трёх детей Каммингов. Ей шёл двадцатый год. Она была так же доверчива и наивна, как Мэри, но немного глуповата. Правда, внешне Мэри ей уступала. Но это всё было неважно, пока между ними не возникало соперничества. Эти две девушки очень близко сошлись между собой, поверяли все мысли и тайны друг другу. В какой-то мере это объяснялось степенью родства между ними — приятно, когда подруга не только подруга, но ещё и сестра.
Мэри вышла из сада через боковую калитку, которую тоже оплетал плющ. Калитка была частью заброшенной кованой ограды, окружавшей имение Лоджей. Но от старости из всей ограды в нормальном состоянии остались лишь два-три пролёта, да калитка. Мэри даже иногда думала, что кроме неё и старого садовника, никто не знает, что у сада вообще есть ограда.
Маленькая тропинка, развернулась широко и привольно, стоило ей только выбежать из под ограды сада. Она словно почувствовала свободу. Так же, наверное, ощущала себя и Мэри, выбравшись, наконец, из матушкиных владений. Беспричинная радость заполнила всё её существо. Она весело и легко рассмеялась и заспешила по тропинке к дому Маргарет. Маленькие ножки в удобных туфельках быстро-быстро замелькали среди свежей зелени.
Когда она уже подходила к Стоунсу, её нагнал какой-то всадник, и молча поехал рядом. Мэри была неприятно удивлена такой молчаливой слежкой, поэтому она, выждав пару минут, резко остановилась и повернулась к всаднику. Он тоже остановился. И Мэри узнала мистера Треверса. Ну, конечно, кто бы ещё это мог быть? Только его дерзость могла оправдать такой поступок. Но в любом случае, дальше она не пойдёт, пока не выяснит, что ему надо. И Мэри осталась на месте, делая вид, что внимательно рассматривает пчелу, которая взобралась на цветок и упрямо искала сладкий нектар. Молчание затянулось. Наконец девушка спросила:
— Мистер Треверс, боюсь, вам не понравится то, что я скажу, но не могли бы вы перестать следовать за мной и разрешить мне спокойно дойти, наконец, до Стоунса? Я спешу.
Мистер Треверс отозвался не сразу. Казалось, он немного растерялся.
— Я, право, не думал, что вам может быть неудобно моё общество и надеялся, что мы спокойно побеседуем. Но, если вы так спешите – я уеду, не буду мешать.
Мэри задохнулась от такой наглости и не сразу нашлась, что ответить, но потом всё же произнесла:
— Если молчаливую слежку вы называете словом "побеседовать", то я вас разочарую — мне неприятна такая беседа.
Всем своим видом, она словно давала понять мистеру Треверсу: мне неприятно ваше присутствие и я не хочу с вами общаться. Мистер Треверс какое-то время ещё молча разглядывал девушку, потом, не сказав ни слова, спокойно развернул коня и не спеша поехал в обратную сторону. На его лице, казалось, было написано сожаление о том, что он однажды сменил свою дерзость на подобие любезности.
Мэри даже не взглянула в его сторону, пока он не скрылся за ближайшим поворотом дороги, хотя ей почему-то отчаянно этого хотелось. Но она гордо подняла голову и продолжила свой путь к Стоунсу. Теперь она отделалась от этого странного гордого человека. Мистер Треверс больше не вернётся и не будет досаждать ей своими любезностями. Но в глубине сердца застыло сожаление. Ей казалось, что если ей доведётся ближе узнать эту загадочную и интересную личность, то общение с ним принесёт в её жизнь новые краски.
— Мэри! Папа, Мэри пришла! — закричала Маргарет, когда Мэри переступила порог Стоунса — небольшого (по сравнению с Блекберри Холлом) поместья.
Мэри приветливо поздоровалась с родственниками, и Маргарет тут же утащила её в сад.
— Мэри, ты знаешь что-нибудь о мистере Треверсе?
— Не больше, чем ты, дорогая. А что, он тебя чем-то привлёк?
— Он точь-в-точь как принц Арабиан из книги Джайлса — такой загадочный и интересный! За его загадочностью и дерзостью, наверное, скрывается возвышенная и благородная натура.
— А по-моему, он просто грубиян, — и Мэри рассказала кузине про разговор с Треверсом.
— Ах, Мэри, я бы на твоём месте сразу же в него влюбилась! Это так романтично!
— Уж в него я точно влюбляться не буду! И ничего в этом нет романтичного, — однако молодая особа, гордо заявлявшая такие вещи, вовсе не считала, что влюбляться — это неромантично. Ведь она сама прибегала иной раз к Маргарет с очередным романом и дочитывала шёпотом последнюю главу, где все влюблённые обязательно встречались, венчались и жили долго и счастливо. И плакала при этом совсем уж до неприличия искренне.
Поэтому Мег и сказала:
— Ты, на самом деле, так не считаешь.
Мэри промолчала, чем признала, что, возможно, кузина и права. Она бежала к Маргарет с желанием поделиться эмоциями от недавно прочитанной книги и спросить о приезде Эммы (которая известила об этом сестру в письме). Но, после встречи с мистером Треверсом все эти новости показались почему-то совсем неинтересными. Она немного погуляла с Мег, пытаясь казаться весёлой, но мысли путались, а молчать хотелось больше, чем говорить.
— Что с тобой, Мэри? Ты сегодня какая-то странная. Ты не заболела, случаем?
— Нет, всё нормально, Мегги.
Они ещё какое-то время побродили по саду, и Мэри, распрощавшись с кузиной, отправилась домой.
Май в этом году был тёплый и душный как никогда, и если бы Мэри посмотрела на небо, она заметила, как быстро оно темнеет. Потом появились первые предвестники грозы: похолодало, подул сильный и резкий ветер, птицы перестали петь. И, наконец, стало необычно темно. Мэри подняла глаза. Тёмные, клочковатые тучи вставали сплошной свинцовой стеной оставляя позади маленький кусочек голубого неба. Загрохотал гром, молния, как яркая стрела, прорезала небо, затем ещё одна и ещё.
Что же делать? Мэри корила себя за глупость, что не отправилась к Мег на Вороне. Она очень хорошо ездила верхом. Но пешая весенняя прогулка так заманчива, а до Стоунса так мало миль для молодых ножек, что она даже не подумала об этом. И теперь приходилось расплачиваться.
Первые капли дождя упали на яркую весеннюю зелень. Может быть, вернуться в Стоунс? Но она прошла уже половину пути. А дождь, подождав немного, забарабанил с такой силой, что Мэри вымокла до нитки за несколько минут. Сообразив, что кое-как можно укрыться в лесу, она бегом кинулась к ближайшим деревьям. Ветки немного закрыли её от дождя, но не полностью. Гроза скоро закончилась, гром отгремел, но дождь, казалось, припустил ещё сильнее. Мэри с каждой минутой промерзала всё больше. Перспектива остаться под деревом на ночь её не радовала, и, стуча зубами, девушка выбралась из своего укрытия и поспешила домой. Скоро с тропинки она свернула на просёлочную дорогу в надежде встретить знакомых и переждать дождь у них, и, чтобы согреться, побежала вперёд так быстро, как только могла. Скоро её догнал топот копыт.
"Ну вот, второй раз за день меня преследует всадник, и это вовсе не смешно!" Мэри промокла, замёрзла и была зла на весь мир и на дождь, который никак не желал кончаться. Она даже не подняла глаз, но всадник внезапно остановил лошадь.
— Мисс Лодж! — услышала она знакомый голос.
— Опять вы! — с досадой вместо приветствия ответила Мэри. Ибо только мистеру Треверсу мог принадлежать этот хрипловатый голос. Но досада её сменилась изумлением, как только она услышала следующие его слова.
— Вы промокли. Возьмите моего коня. Он спокойный. Вам ещё долго идти, а я уже почти дома.
Конечно, она терпеть не могла Треверса, конечно, ей надо было ответить решительным отказом, припомнив ему все дерзкие слова, к тому же они знакомы всего как несколько дней, но она почему-то покраснела и ответила лишь:
— Благодарю вас.
Мистер Треверс слез с коня, и помог Мэри сесть на Горца (так звали прекрасного скакуна Треверса). У неё так замёрзли руки, что едва хватало сил держать поводья. Она поблагодарила мистера Треверса ещё раз взглядом и пустила лошадь рысью.
До Блекберри Холла она доехала как раз к тому моменту, когда дождь наконец-то закончился, и ласковое вечернее солнце выплыло из-за туч. Весенняя зелень играла и переливалась всеми цветами радуги, подставляя листочки тихому ветерку. Капли дождя блестели на них, словно алмазы. Природа выглядела умытой и умиротворённой.
Бросив поводья конюху, Мэри вбежала в гостиную. Миссис Лодж, увидев её, в ужасе всплеснула руками. С платья, волос и шляпки текла вода, а сама девушка дрожала от холода. Тут же Нэнси — старая нянюшка Мэри, которая служила теперь в доме кухаркой — переодела и укутала молодую госпожу и усадила к огню, а Джон принёс немного вина для согрева. Миссис Лодж охала и ахала возле дочери, забыв, что хотела её отругать за задержку. Приказано было послать за мистером Сайлесом. Мэри немного знобило, но она мужественно терпела своё недомогание (которое досаждало, кстати говоря, ей намного меньше, чем суета маменьки и слуг) и позволила уложить себя в постель, а к ногам придвинуть горячую грелку. Она пребывала в каком-то сладком, мечтательном упоении. И ей было так тепло, засыпая, вспоминать мистера Треверса и его слова, его взгляд, его благородную услугу. Думая о том, что сам он остался мокнуть под дождём ради неё, девушка чувствовала одновременно и тревогу и радость. Когда Нэнси вошла, поправить одеяло, Мэри уже спала со счастливой улыбкой на лице.
— Миссис Лодж, мисс Мэри заснула.
— Хорошо, Нэнси, ступай к себе. Надеюсь, она не заболеет, — и на лице миссис Лодж отразилось удивительное для неё беспокойство.
Эта строгая и высокомерная женщина по своему обожала дочь, и её душевное и физическое здоровье, и счастье (как она его представляла) ставила превыше всего в своей жизни. Она сделала из дочери идола и, сама того не замечая, успешно поклонялась ему вот уже девятнадцать лет.
