Этюд в красных соснах

У моей подруги умер хомяк.

Она  прорыдала об этом по телефону и попросила приехать.

Нинка человек творческий, нежный и трепетный. Надо поддержать в трудную минуту. Я помчалась.

В промороженной электричке много о чём думается. Ехать до городка Н было неблизко. За морозными узорами на стёклах мелькали уютно укутанные сугробами по самые окна домики, полузанесённые заборы, сады, серые сарайчики, ёлки…

Неделю назад мы с Нинкой долго, до самой репетиции, сидели на окне в нашем ДК, пустом и гулком в выходной. Дом Культуры располагался в старом особняке, с лепниной на высоких потолках и чужими воспоминаниями в таинственных сумерках.

Снегопад уносил с собой день, деревья под фонарями уже могли дотянуться тенями до стен каминного зала и водить тонкими пальцами по знакомым завиткам лепнины под потолком. Камин много лет  не грел, но с тёплого подоконника было так уютно уноситься мыслями за полётом снежинок, и представлять в сумеречных тенях образы прошлого.

Нинка заиграла на скрипке свиридовский романс. У неё дёргалась губа, когда особенно больно вскрикивала скрипка. Я знала, о чём играет подруга, она рассказывала.

Они познакомились в театральном. Игорь учился на третьем курсе, Нинка только поступила на первый, смешная восторженная девчонка с веснушками на широком лице и карими сияющими  глазами. Она могла сыграть всё: сломанный утюг, жадную чайку, цыганку на вокзале, трагическую актрису без роли… Игорь был старше, солиднее, начинал лысеть, отчего лоб его казался больше и умнее. Он учился на актёрском, но пробовал ставить, и его работы очень хвалили.

Игорь посмотрел этюды первокурсников и предложил Нинке попробовать сделать вместе отрывок. Кто ж на такое не согласится! Отрывок был современный, про любовь и звёзды, в конце он её бросает. Как-то пошло бросает. В этом была авангардная нетеатральность и современность.

Нинка так и не смогла понять, когда и как театральная влюблённость всё-таки вспыхнула по-настоящему. Игорь властвовал над девчонкой. Она могла сыграть всё. Он с ней мог всё поставить. Они оставались допоздна в пустых аудиториях, и уже не только пошлый современный отрывок бередил Нинке душу. Они читали по ролям Шекспира и Лопе де Вега, а когда их всё- таки выставляли, они долго кружили по московским переулкам,  шуршали листьями на бульварах, и он рассказывал, как поставит с ней «Сирано» Ростана и «Жаворонка» Ануя, какой видел её в комедиях Островского…

Он умел делать этакие жесты. Занимался её образованием, давал книги, доставал контрамарки на громкие премьеры, совал пирожки, когда они встречались между парами. Хомяка подарил, толстого, рыжего и смешного. Они вместе наблюдали, как он копошится в опилках… И как-то нечаянно поцеловались…

А им, между прочим, запретили влюбляться. Так и сказали: кто влюбится на первом курсе, того выгонят. Все всё видели. Нинка пропала. Был скандал, после очередного просмотра к ней прицепились и…выгнали.

Он продолжал учиться. Сделал вид, что ничего и не было. Даже в коридорах не узнавал при встрече, пока Нинка ещё училась.

Подбитую, как птица, Нинку привел к нам в театральную студию педагог по актёрскому мастерству, который преподавал в том театральном. Оглушённая случившимся, она сперва дичилась, но потом начала оттаивать. Мы подружились. У меня тогда тоже своё не зажило, и мы друг друга понимали. Иногда и слов не нужно было. Вот как с музыкой. Нинка здорово играла на скрипке.

************************************

Хомяка вместе с опилками и хлебной коркой положили в коробку из-под сахара и пошли в лес. Снег под соснами был уже ноздреватый и ломкий, а под ним оказался непривычно зелёный брусничник и мох. Кое- как выкопав ямку, мы похоронили хомяка, укрепив на бугорке надпись «Хомяк Фальстаф. Служил Мельпомене.» и пучок брусничных веточек.

-Последняя связь-всё. -глухо сказала Нинка и начала пристально разглядывать сквозь ветки почти совсем летние облака.

-Ты поплачь, чего уж,- посоветовала я,- сама знаешь, что будет легче.

-Не будет, -всхлипнула Нинка.- Хорошо мужикам, они пить умеют.

-А мы- петь. В лесу никто не услышит. Давай!

-Ох, эко сердцо, эко бедное моё, ой, и полно тебе, сердцо, во мне ныть да занывать! Оох, моему сердцу да всё спокою не видать!- заголосили мы, глотая слёзы, в пушистые верхушки сосен. Прорыдавшись, затопали «Катеньку»: «Катенька, Катеринушка, любишь ли меня, приголубишь ли? Как не любить, у мня сердцо болит, смолоду, младёшенька, не гуливала…»

Это были песни из нашего спектакля. Раздухарившись, Нинка закричала, притоптывая:

«Ягодиночка ты мой, ты бы помер годовой, я бы не родилася, в тебе бы не влюбилася!»-и топнула ногой в мою сторону.

«Милый ягодиночка, по вам стосковалася, было сорок килограмм, шестьдесят осталося!»-парировала я, и Нинка вдруг захохотала :

-Туськ, до меня ж только дошло: сорок! И шестьдесят!

-Ахахахаха!

-Сорок! И шестьдесят! Да мы с тобой скоро будем Маланью играть без толщинок! Ахахаа! И Капочку!

-Хахаха! А Бальзаминов не сможет рядом на скамейке в саду сесть! Не уместится!

-Представляешь, какая умора получится! Он и так, и так вокруг, а сесть не сможет! Оойй, мамочки! Или с краешку умостится и каак свалится!

-А Белотелову! Где-нибудь в двери застрять!

-Оф…Ааа-хаха! Гамлет Офелии как искренне скажет:«Иди в монастырь!» И окинет взглядом необъятную фигуру!

-Ооой, больше не могу!

От  хохота ноги подгибались, и мы со стоном плюхнулись в сугроб.

В верхушках сосен гулял тихий ветерок.

-Какой переход, –вдруг села Нинка, склонив чуть набок голову, будто прислушиваясь,- ты понимаешь, какой переход может быть от горя к такому хохоту? Игорь бы сказал: «Запоминай состояние».

Сосны тянулись к предвесеннему небу. Мирно и густо гудел самолёт. По красной коре цепкими коготками зашуршала белка.

-Тут, наверное, летом хвоей и смолой замечательно пахнет…

-Ой, как пахнет. Мы на этой поляне целовались, когда он в гости приезжал.

-Он у вас дома был?

-Был. Мама так радовалась…А потом говорит: «Не может быть, уж как- то слишком ровно всё складывается.» Сглазила, наверное.

-Нинк, ты прости, может, больнее сделаю, но этот твой Игорь всё же пошляк, вроде героя в вашем отрывке.

Нинка было вспыхнула и вскинула голову, как горячая лошадь, получившая шпору, но, заметив бугорок с надписью и ветками брусничника, сникла.

-Будто себя и играл, -помолчав, нехотя согласилась она,- только от этого не легче. Всё, прошлое похоронили. –встряхнулась она, -У меня ноги промокли. Посмотри, глаза красные?

-Красные. Может, снегу приложить?

-Не поможет. И нос, наверное, распух. Скоро мама со смены придёт, будет спрашивать…Не могу. Опять разревусь и поругаюсь с ней. Давай к моей бабушке пойдём на Красную Горку?

-Как-то неудобно. Хочешь, я тебя провожу, и пойду  на электричку?

-Пойдём, бабушка добрая, она рада будет. Всё равно на электричке перерыв.

Домики на Красной Горке были выкрашены в весёлые цвета и пестрели резными наличниками, но один выделялся особенно затейливой резьбой.

-Это дедушка всё. – похвасталась Нинка, открывая скрипучую калитку,- Он любил руками мастерить.

В доме было очень просто и очень чисто. Домотканые половики на крашеном полу, вышитые накидки на горке подушек и телевизоре, аккуратно расставленные в серванте красные с белым горохом чашки, парадная горсть конфет в маленькой  вазочке на покрытом вышитой скатертью столе.

Бабушку я не успевала толком разглядеть. Сухонькая, лёгкая, чуть смугловатая, с цепким взглядом, она всё время куда-то бежала и что-то делала. Не останавливаясь, наругала  Нинку, мимоходом велела нам снять мокрое и утащила сушить, а нас загнала с ногами на диван под тёплый плед. От обеда мы категорически отказались. Тогда она унеслась с чайником. Нинка сделала мне глазами «вот видишь!» и взяла с тумбочки том Шекспира.

Из книги выпал засушенный кленовый лист. Нинка с хрустом скомкала его и съёжилась.

В это время скрипнула дверь.

-Маам, дай поесть!- раздался мужской голос.

-Папка!- взвизгнула Нина и бросилась навстречу.

-Ооо, дочь!- он обнял Нинку, поцеловал её в лоб.- Какими судьбами?

-Недалеко с Туськой…по делам были, решили зайти.

-Здрасьте!

Нинкин отец церемонно кивнул мне:

-Наслышан, барышня! Спасибо, что не оставляете мою актрису.

-Шастали по лесу- все ноги промочили- чисто цыгане- и шиш поесть заставишь- святым духом питаются- не- иначе- мой руки- иди в кухню,- пробегая мимо, телеграфировала без запятых бабушка.

-Сейчас,- обронил отец Нинки,- Дай, на дочь полюбуюсь.

Откинув голову, он приподнял за подбородок Нинкину голову и вгляделся ей в лицо.

Нинкин отец был чем-то похож на итальянца: невысокого роста, чуть выше самой Нинки, со слегка оплывшей фигурой и правильными чертами продолговатого, немного смуглого, как у матери, лица. Редеющая шевелюра, зачёсання вверх, открывала высокий, как у Нинки, лоб, ухоженная тёмная бородка и усы красиво очерчивали чуть капризный рот. Тяжёлые веки придавали его тёмным глазам выражение вальяжности и утомления.

-Ревела? Правильно, актриса должна знать, что такое несчастная любовь.

-Уже не реву, -тряхнула головой Нинка, сияя ему в лицо глазами,- Папка, сто лет тебя не видела!

-Да дела всё, -как-то кисло отозвался он, -Как мама?

-Мама хорошо, всё хорошо, а как Артёмка с Ритой?

-Растёт. Заходи как- нибудь.

-Ага! Ты иди всё-таки, поешь.

-Да, я сейчас.

Он ушёл на кухню.

-Это мой братик маленький, Артёмка. А Рита- папина жена.- шепнула, возвращаясь на диван, Нинка.

-Я поняла.

-Как здорово, что мы зашли! Наконец- то с папкой повидалась, а так когда бы ещё встретились!

-Вот утешение тебе. Может, помочь бабушке?

-Не надо мне помогать, наведёте тут порядок, неделю потом не разгребёшь, садитесь чай пить.- дымя чайником, влетела бабушка и зазвенела посудой.

На столе появились те самые красные в белый горох чашки, вазочка с вареньем, булочки, масло и сушки.

-Вишнёвое! Ба, ты гений! Это же из наших вишен, да? Туська, смотри, эти вишни под окном растут!

-Не тарахти, балаболка, язык без костей, дай человеку спокойно чаю попить.

-Волшебное варенье! Спасибо!

-Вишня как вишня,- проворчала бабушка, подкладывая на моё блюдце столовой ложкой внушительную горку вишенок.- Так, вы тут сами допивайте, Нинка, хозяйничай, я сейчас,- и снова исчезла за занавеску.

Мы помолчали, обжигались горячим чаем, уписывая булку с вареньем. За окном тенькала синичка, прицеливаясь к куску сала на верёвочке.

С озабоченным видом вошёл Нинкин отец с потёртым портфелем, и начал перекладывать из него в ящики письменного стола какие- то документы. Несколько фотографий выскользнули и упали, он их подобрал и посмотрел, отставив руку.

-Вот мы с твоей мамой в первой экспедиции.

На чёрно-белых фотографиях Нинкин папа, красивый, подтянутый, ещё без бороды, в толстом свитере, и миловидная девушка с длинными прямым волосами ехали, взявшись за руки, по лугу верхом на низкорослых лошадках, сидели под сосной у костра с гитарой, на фоне палаток со смехом брызгались в горном ручье.

-Такие счастливые!

-Да. –Всё было, как в песне… Он вполголоса запел приятным баритоном:« Милая моя, солнышко лесное…»да… «Всем нашим встречам разлуки, увы, суждены…»

Он щёлкнул замком портфеля, положил фотографии на стол, и тяжело опустился в кресло.

-Мы любили друг друга. Казалось, после экспедиций никакие трудности быта нас не напугают. А любовная лодка разбилась не о быт -о благополучие. Газ в плите, вода в кране, зарплата профессорская…Ты, глазастая, родилась…А жизни не было. Жизнь осталась там, где «ручей у янтарной сосны»…У бабушки твоей  тут вот, в каменном веке, с удобствами на улице –жизнь. Я к ней дышать прихожу.

Он устало потёр ладонью лоб.

-Потому что сам не знаешь, чего хочешь, радовался б тому, что есть, не скакал бы,- пронеслась бабушка, и снова за ней только занавеска взлетела.

-Чего искал? Зачем жил? Вы вот чего ищете?- поднял он на нас глаза.

-Счастья!- хором ответили мы с Нинкой.

-Счастья…«Как ослик счастье искал», помнишь, ты любила в детстве эту книжку? Счастья…И приносил одни несчастья…Мать твою обидел…Ты беспризорная росла, одна с пяти лет ночевала, с ключом на шее в школу ходила…Чего-то всё гомозился, статьи, темы, звания…Зачем? Кому это нужно?

-Папка! –крикнула Нинка.- Да пойми ты, что я-то тебя люблю всякого! И со званиями, и без званий. Просто потому, что ты- мой папка, и всё. Как щенки вот любят за просто так. –Она ткнулась лбом ему в плечо- Ты просто устал. Отдохнёшь, и всё будет хорошо! Правда?

-Музыкалку бросила. Немножко же оставалось доучиться.

-Я играю!

-Играет. Замечательно,- подтвердила я.

-Хоть играй, не бросай. Талант нельзя зарывать в землю.- Он притянул Нинкину голову и поцеловал её в лоб,- Найдите своё счастье. Да…

Забрал портфель и вышел.

Пора было и мне собираться на электричку. Приятно было влезать во всё сухое и тёплое. Распрощавшись с бабушкой и поблагодарив её за гостеприимство, мы пошли по тающему снежку на станцию. Смеркалось.

-Длинный день и сосны…Как я без тебя сейчас останусь? Приду домой, пустую клетку увижу и снова…

-Завтра репетиция с утра. Поехали ко мне, от меня маме позвонишь, и переночуешь. А?

-Поехали!

В электричке помолчали.

-Нинк…А тебе ничего не напомнила сцена у бабушки?

-А что?

-"Дядя Ваня".

Мы посмотрели друг на друга и засмеялись: «Запоминай состояние!»

«Что же делать, дядя Ваня, будем жить!»