День утраченных надежд

В тот день, под самое утро, Тане приснился странный сон. Будто они с Сашей вместе шли куда-то по зеленому лугу, поросшему полевыми цветами, и так беззаботно болтали и смеялись, словно вернулась та пора, когда они были еще женихом и невестой. А потом Саша нарвал целую охапку цветов и вручил ей. Таня вдохнула их аромат — и содрогнулась. Потому что на нее повеяло чем-то удушливым, приторно-сладким, непохожим на запах цветов. И она увидела, что держит в руках не живые цветы, а искусственные, из тех, которыми украшают могилы…

…Но тут Таня проснулась. И обрадовалась тому, что виденное ею оказалось всего лишь сном. Вот только запах тех цветов почему-то продолжал преследовать ее и наяву, так что у нее начала побаливать голова. Она огляделась — и увидела, что на постели рядом с нею лежит букет в блестящей серебристой обертке. Большой, и, вероятно, очень дорогой букет каких-то никогда невиданных ею ярких и пахучих живых цветов с крапчатыми, словно обрызганными капельками крови, лепестками. В самой середине его виднелась розовая коробочка в форме сердечка. Внутри ее, на пунцовом бархате, поблескивало тонкое колечко из странного металла, по цвету напоминавшего серебро. Таня не верила своим глазам. Ведь за все три года их совместной жизни Саша подарил ей одно-единственное кольцо. Тонкое золотое обручальное кольцо, которое он надел ей на палец в тот день, когда они регистрировались в ЗАГС-е. С тех пор она носила его, не снимая. А после этого Саша никогда не дарил ей подарков, считая это излишним шиком. Хотя зарплата служащего коммерческой фирмы вполне позволяла ему делать это. Так что сегодняшнее утро было поистине утром чудес…

-Это белое золото, — важно пояснил ей Саша, с довольным видом поглядывая на свою новенькую иномарку, стоявшую под окном. — Вот, смотри, у меня точно такое же (тут он вынул из кармана другую коробочку, где на темно-синем бархате покоилось массивное кольцо из того же металла). Их наденут на нас сегодня во время венчания. Я заказал, чтобы на них выгравировали наши имена. Ты будешь носить кольцо с моим именем, а я — с твоим. В знак того, что отныне мы стали мужем и женой.

Таня хотела возразить ему. Разве они не женаты уже четвертый год? А как же тогда отметки в их паспортах? Вдобавок, она не могла понять, почему Саша вдруг велел ей снять и отдать ему свое прежнее обручальное колечко. Но смолчала, помня, что он не любит, когда ему перечат. И боясь омрачить радость сегодняшнего утра.
На венчание она решила надеть то самое белое платье, что было на ней тогда, в день их свадьбы. И которое она, несмотря на запрет Саши «захламлять квартиру», все-таки продолжала хранить, как память об этом, самом радостном дне своей жизни. Однако Саша, окинув недовольным взглядом ворох кружев и полупрозрачного шифона, потребовал, чтобы она «оделась поскромней». В итоге, когда Таня, выполнив все его указания на этот счет, подошла к зеркалу, то не узнала себя. Вместо молодой, современно одетой женщины, оттуда на нее глядела старообразная особа в длинной черной юбке, темной кофточке с глухим воротом и платке, повязанном почти по самые брови. И хотя Тане не верилось, что невеста должна выглядеть именно так, она опять не дерзнула возразить Саше. Ведь он редко бывал в столь радостном настроении, как сегодня. А ей очень хотелось, чтобы он подольше оставался таким!
Затем они поехали в собор. По мере приближения к нему Саша все более воодушевлялся, так что, вопреки своему обыкновению, даже стал поверять ей свои планы на будущее:
-Сегодня нас обвенчают. А потом Владыка рукоположит меня во диакона. Первое время я буду служить в соборе, пока не стану священником. Тогда мне дадут приход. Лучше всего, если в Н. Это и от города недалеко, и народ там богатый, и лес рядом, и река… Да и настоятель там уже старик. Ему давно за штат пора. Там другой батюшка нужен — молодой, хозяйственный… И ты туда со мной поедешь. Как говорится, «…что Бог сочетал, того человек да не разлучает…» (Мф. 19, 6)
Саша так увлекся, что позабыл о сидевшей сзади Тане. А она начала догадываться, что непроста с недавних пор он стал так ласков с нею. Добиваясь взамен лишь одного — согласия обвенчаться с ним.
Она не знала, что перемена в поведении Саши была следствием разговора, который недавно произошел между ним и местным епископом, Владыкой Иоанном.

* * *

Владыка Иоанн был уже немолодым человеком. Прежде он преподавал патрологию в одной из духовных Академий. Пока не сменил, так сказать, «за послушание» священноначалию, кафедру преподавательскую на кафедру епископскую. Об этом человеке ходило много легенд. Рассказывали, будто некогда он окончил престижный столичный ВУЗ и подавал большие надежды, как ученый. Однако вместо этого, уверовав и крестившись, бросил аспирантуру и поступил в духовную семинарию, а потом — и в Академию, на последнем курсе которой принял монашеский постриг. То было еще в советские, богоборческие времена. Поэтому ему пришлось выдержать яростную травлю со стороны бывших коллег, друзей и родных. Но о том, что он пережил тогда, Владыка не любил вспоминать… В научном мире он был известен, как богослов и автор нескольких монографий о святых отцах Древней Церкви. А в народе — как автор множества духовных стихов, иные из которых давно уже вошли в репертуар православных певцов. Тем не менее, Владыка Иоанн принадлежал к тем мудрым людям, что, по словам поэта, «тихо живут», и не кичился ни своей ученостью, ни своими дарованиями, ни своим саном. В обхождении он был прост, и отличался редкими в наше время добротой и доверчивостью. Возможно, потому что с юных лет привык иметь дело больше с книгами, чем с живыми людьми… И внешность он имел самую обыкновенную, так что с виду походил на «простого и некнижного» сельского батюшку. Поэтому не раз случалось, что иные интеллигенты, мнившие себя интеллектуалами и привыкшие судить о человеке по его наружности, приняв его за простеца, забавы ради заводили с ним разговор о премудростях мира сего, перемежая его глубокомысленными терминами, неведомыми профанам. И вскоре получали возможность убедиться в собственном невежестве. После чего начинали относиться к православному духовенству и к Православию в целом с великим почтением. А подчас, подобно Святому Апостолу Павлу, из гонителей христианства превращались в его ревностных последователей. Впрочем, куда больше людей обратилось к Богу или укрепилось в вере, просто «взирая на образ жительства» этого архиерея, заставлявший вспомнить времена, когда первые христиане словом и деяниями своими свидетельствовали о Господе лежащему во зле миру.

Епископ принял Сашу радушно, как давнего знакомого. Ведь тот уже более двух лет был иподьяконом в кафедральном соборе. И слыл там образцовым иподьяконом, примером для прочих иподьяконов и певчих. Да и могло ли быть иначе! Ведь Саша проводил в храме почти все свое свободное время, беспрекословно и старательно выполняя любое данное ему послушание. Вдобавок, он каждый месяц жертвовал на нужды собора десятую часть своего заработка. А с каким почтением он относился к священнослужителям! Особенно к настоятелю собора, престарелому о. Виталию. Подходя к нему под благословение, он не просто наклонял голову, но низко кланялся ему, касаясь рукой земли, после чего благоговейно лобызал протоиерейскую десницу. Случалось, что он словно по забывчивости брал у него благословение несколько раз подряд, чем несказанно умилял сего почтенного старца. Одним словом, Саша вполне оправдывал свое прозвание образцового иподьякона. Из чего, в свою очередь, явствовало, что он имеет несомненное призвание к священству. И потому, подавая прошение о рукоположении в сан диакона, Саша был уверен, что не получит отказа.

-Что ж, Ваше желание послужить Господу похвально, — сказал епископ, внимательно перечитав Сашино прошение. — И пусть Он даст Вам достойно понести крест пастырского служения, «не господствуя над наследием Божиим, но подавая пример стаду» (1 Петр. 5, 3)…
Но Саша не слушал его. А радовался, что близится время, когда он наконец-то станет хозяином самому себе. Прежде ему всегда приходилось быть в подчинении у других людей — от властной матери, заставлявшей его посещать многочисленные кружки и учиться только на «отлично», до начальника, наглого юнца-толстосума с барскими замашками. И никому из них было невдомек, как ненавидит их тот, кого они привыкли считать послушным, исполнительным и безропотным рабом их желаний. Впрочем, до этого им просто-напросто не было дела… Но каждый раб втайне мечтает сам стать тираном. Вот и Саша верил, что, став священником, он получит великую власть «связывать и разрешать». И тогда многие из тех, кто сейчас смотрит на него свысока, будут кланяться ему, прося благословения, и целовать его руку. Будут ловить каждое его слово и послушно исполнять то, что велит им он — уже не «Сашка», а отец Александр.
И тут епископ вдруг спросил:

- А Вы женаты, Александр? Тогда Вам нужно будет прийти ко мне еще раз. Вместе с женой. Я должен познакомиться с Вашей будущей матушкой.
Саша растерялся. Да, он был женат уже три года. Но предпочитал скрывать это, боясь, что тогда пострадает его репутация образцового иподьякона. Потому что его жена Таня, хотя и была когда-то крещена, но не проявляла к Православной вере никакого интереса. Она наотрез отказывалась ходить в храм, соблюдать посты и читать душеполезные книги, предпочитая им детективы и женские романы. Мало того — она могла часами смотреть сентиментальные телесериалы. И хотя он выбрасывал в мусорный ящик Танины книжонки, гнал ее от телевизора и непрестанно обличал и поучал, ему так и не удалось приобщить ее к духовной жизни. Она была его вечным искушением, его крестом, нести который с годами становилось все тяжелее. Так что он терпел ее присутствие рядом с собой лишь потому, что прислуга-домработница обошлась бы ему куда дороже. Вдобавок, могла оказаться воровкой или наводчицей… А Тане, с тех самых пор, как он заставил ее уволиться с работы, было просто-напросто некуда идти… По крайней мере, так считал сам Саша. Мог ли он предвидеть, что единственной его преградой на пути к священству окажется именно эта, чуждая и уже почти чужая ему, женщина?!
Впрочем, Сашино замешательство длилось лишь мгновение. После чего он смиренно ответил епископу:
-Да, Ваше Преосвященство, я женат. Это произошло еще до моего крещения. Теперь я горько сожалею об этом. Потому что моя жена — неверующая. И она наотрез отказывается обвенчаться со мной. Как я не бился…

Владыка Иоанн добродушно улыбнулся:
-Бился-бился, да ничего не добился. А Вы, Александр, попробуйте иначе. Не принуждением, а лаской. Помните, как говорил преподобный Амвросий Оптинский: «от ласки у людей бывают совсем иные глазки». Конечно, тут не мне, монаху, Вам советовать, как ее уговорить. Например, подарите ей что-нибудь такое, что женщинам нравится — цветочки там какие-нибудь, или колечко. А в воскресенье приводите ее в собор. После Литургии я сам вас обвенчаю.

* * *

Они вошли в собор вместе. Однако Саша тут же покинул Таню, велев ей стоять у входа и ни в коем случае никуда не уходить. Вскоре она услышала его голос, громко читавший что-то непонятное ей, за исключением, разве что, отдельных слов. Потом в глубине храма что-то зазвенело, и стоявшие у стен женщины, одетые примерно так же, как она, стали поспешно отходить в сторону, словно освобождая кому-то дорогу. Одна из них, схватив Таню за рукав, потащила ее за собой. И вовремя. Мимо них, окутанный клубами ладана, громыхая кадилом, прошествовал соборный протодьякон. Немного погодя грянул хор, и народ принялся креститься и кланяться, недовольно косясь на застывшую в изумлении Таню. От этих взглядов ей стало не по себе. Вдобавок, то ли от запаха ладана, то ли от волнения, у нее разболелась голова. Поэтому, несмотря на Сашин запрет, она все-таки решила выйти на улицу, надеясь, что на свежем воздухе ей станет легче.
Усевшись на скамейку у входа, Таня некоторое время разглядывала голубей, которые разгуливали по асфальтированной дорожке, то церемонно кланяясь друг другу, то ссорясь из-за корма. Но потом она вспомнила то, о чем говорил Саша по дороге в собор. И ей стало страшно за него.
Значит, не случайно ей приснилось, что подаренные им цветы оказались ненастоящими! И не зря последние несколько дней ей казалось, что он лукавит, изо всех сил стремясь изобразить нежного и любящего мужа. Он делал это для того, чтобы она согласилась обвенчаться с ним... А потом он станет дьяконом…, священником… Но что будет, когда его пошлют служить туда, в Н.? Как они станут там жить? Да, она последует за Сашей, потому что не мыслит жизни без него. И постарается оградить мужа от лишений, связанных с переездом из города в деревню. Вот только сделать это полностью ей вряд ли удастся. Да и зарплата сельского священника наверняка окажется куда меньше той, которую он получает сейчас, в фирме… А Саша привык к комфорту и жизни на всем готовом. Так что вскоре он уже станет раскаиваться в своей опрометчивости… Только вот исправить это будет уже невозможно…
И тут Таню осенило. Если Саша так старался уговорить ее обвенчаться с ним, значит, от этого зависит его дальнейшая судьба. Но если венчание не состоится…
В следующий миг она уже бежала прочь от собора…

* * *

Первое, что увидела Таня, войдя в свою комнату, было ее белое свадебное платье. Оно лежало все там же, на диване, куда утром швырнул его Саша, словно смятая, выброшенная на ненадобностью тряпка. Все эти годы она берегла это платье как память о временах, когда они с мужем еще жили душа в душу. Сегодня утром ей казалось, что та счастливая пора вернулась. Лишь сейчас Таня окончательно поняла — ее надежды были напрасны. Она спрятала лицо в белых шифоновых оборках и заплакала. И тут вдруг зазвонил ее мобильный телефон.
Это был Саша. Не успела Таня раскрыть рта, как он осыпал ее потоком брани:
-Дура! Что ты наделала! Ты же меня подставила!
Он визгливо кричал, называя ее самыми оскорбительными словами. И, не в силах слышать их, Таня захлопнула крышку телефона.
Вслед за тем на нее нахлынула новая волна головной боли, теперь уже настолько резкой, что у Тани закружилась голова и перехватило дыхание. Она подошла к балконной двери и распахнула ее. В комнату, взметнув шторы, ворвался свежий, холодный ветер. И тут телефон зазвонил снова. Таня резко повернулась — и, потеряв равновесие, навзничь упала на пол.

* * *

В это время в соборе шли приготовления к венчанию. Низкорослая старушка-алтарница в черном халате, обхватив обеими руками высокий аналой, водружала его на середине храма. Две уборщицы разворачивали скатанную в рулон красную ковровую дорожку. А Владыка Иоанн, стоя на левом клиросе, о чем-то неспешно беседовал с о. Виталием. Причем, судя по улыбкам на их лицах, разговор этот был приятен им обоим.
Вдруг на клирос вбежал разъяренный Саша. Сейчас в нем невозможно было узнать того смиренного и послушного иподьякона, каким он слыл в соборе.
-Владыко, она сбежала! Я сделал все, как Вы советовали! Даже купил ей кольцо и цветы, лишь бы только она согласилась венчаться! Столько денег потратил! И все зря! Она сделала вид, что согласна, а сама — сбежала! Нарочно, чтобы меня не рукоположили! Ну, я ей покажу! Ваше Преосвященство, благословите меня развестись с нею и принять постриг!
-Замолчите! — гневно оборвал его епископ. — Не забывайте, где Вы находитесь. Здесь храм Божий. Ваша жена права — Вам еще рано быть пастырем. Потому что «кто не умеет управлять собственным домом, тот будет ли пещись о Церкви Божией»? (1 Тим. 3, 5) Прежде сделайте так, чтобы в Вашей семье воцарились мир и любовь. Станьте для своей жены примером жизни во Христе. А до тех пор рукополагать Вас я не стану. Теперь же — уходите.

* * *

…Таня поднялась с полу. К ее изумлению, сейчас она почему-то не чувствовала боли. И тело ее обрело такую необычайную легкость, что ей захотелось полететь. Что она и сделала, проплыв сквозь запертую дверь, а потом вниз по лестнице, пока не оказалась на улице.
Там царили странные сумрак и безмолвие, хотя на небе виднелось солнце, а мимо проносились автомобили и, разевая рты и жестикулируя, проходили люди. Словно все происходящее вокруг виделось Тане сквозь темное, непроницаемое для света и звуков стекло. Ей стало страшно. И она закричала, не слыша собственного голоса, но все-таки надеясь, что Саша услышит и спасет ее.
А в это самое время он, обняв Таню, так же отчаянно звал ее по имени, словно надеясь, что она услышит и очнется. Не замечая, что на руках его — кровь.