Вы здесь

Брат мой, тополь

— Господи, объясни мне, почему это происходит? Если я люблю Тебя, зачем так подличаю по отношению к Тебе, взмолился он, падая на колени перед иконами. Ведь я не хочу, абсолютно не хочу грешить, почему же я делаю то, что не хочу и то, что не доставляет мне радости?

Спаситель смотрел на него, и казалось, его большие темные глаза наполняются прощением, как иссушенные зноем реки наполняются водами. У большого нескладного мужчины, стоящего перед иконами, в сердце теплеет, на глазах проступают слезы. Он думает о своей несложившейся жизни, о том, что от него ушла жена, и забрала с собой сына, о том, что на работу идти не стоит, потому -что опять не сможет удержаться. А ведь мастером был, мастером, — сокрушенно удивился Андрей этой новой, пронзившей его сознание мысли.

— Разве водка создана для того, чтобы доставлять человеку радость? Для этого создано вино. А водка создана для человека, чтобы он топил в ней свою душу. Так говорил ему незримый прокурор, неотступно преследующий его совесть.

-Накажи меня, Господи, я этого заслужил, тяжело вздыхает Андрей и молча, нагнув голову, выходит из полутемной комнаты. Его высокая нескладная фигура отражается в мутном зеркале прихожей, когда он проходит на кухню. Нет, курить не буду, очень хочется, но должен же я что-нибудь сделать такое, за что смогу себя уважать. Вот сын у меня растет беспризорником. Какой я ему пример? А с детства в меня вдалбливали, все кому не лень: ты будущий мужчина, должен быть примером. В садике — примером, в школе — примером, в армии — примером, на заводе — примером. — Все, не могу больше так, Господи! — взрывается Андрей, резко останавливаясь перед немытым, но старательно окрашенным окном, и оглядывает старый тополь, грубо поднимающим обрубленные корявые руки прямо в небо. Вот и я как этот тополь обрубленный, и ничего не изменилось в моей жизни, и ничего не изменится. Отчаяние охватило его, и он сжал голову руками. Гудит в голове, что за шум, на заводе, помню, после армии работал, грохотало и сверкало все вокруг, как на войне, не замечал ничего — работал, куда-то торопился. Двадцать лет коту под хвост! Правда, квартиру отец его успел получить, и вот сейчас этот тополь, своими корявыми руками вцепился в память.

— Так ведь мать моя его посадила! — ахнул он, потрясенно вцепившись в подоконник, сразу же, как в эту квартиру заехали, мать посадила, и сказала: будет тебе сын обо мне память! И я вот только сейчас это вспомнил! Щенком тогда был двадцатилетним, никогда не хотел быть примером, все делал не так как все, а наоборот, лишь бы не быть этим самым образцом, лишь бы не запихивали меня в эти рамки пижонские.

А тополь-то как вырос! Сын был маленький, помню, кормушку мы с ним для него, для тополя нашего делали, я с завода обрезки фанеры списанной принес, такой теремок смастерили, красивый сказочный, краску достал, синюю и белую. И где он теперь, наш теремок? Так и не смогли мы с женой его построить. Ну, ее тоже можно понять, что она декабристка, что ли, с алкоголиком мучиться.

Как сын смеялся тогда, звонко как колокольчик, когда снегири к нам прилетали, и синички, и другие мелкие пичушки, а матери на свете уже не было, и отца не было. Квартиру вот оставили и тополь под окном, живи мол, и помни, мы всегда с тобой рядом.

— Господи, помилуй меня и спаси, грешного, — тонко и щемящее запела в его сердце струна, незримо тронутая воспоминанием о матери и отце. Как же так получилось, их так уважали, и на заводе, и в профкоме, и соседи по району, ну почему, почему же я таким юродивым у них вырос, — снова стал вопрошать Андрей маленькую иконочку Пантелеймона-Целителя, ее женщина одна ему подарила, но вспомнить про нее, значит, снова пить захочется. Домой ко мне она ни за что не пойдет, так, что лучше не вспоминать, и выпилить ее из своего сердца навечно.

— Помню, гроза была у нас во дворе, молнии разрезали небо как ножи кожу, гром своими бесконечными ударами бил без отдыха, без перерыва, раздаваясь, то здесь, то там. А на тополе котенок маленький застрял, от собак спасаясь, и вниз слезть боится, и вверх — страшно. И тут как раз эта самая гроза и началась. А он белым комочком страха на ветке притаился, и глаза оливковые от ужаса открыл широко и мяукает беззвучно открытым ртом. Ну, думаю, пусть засмеют меня мужики, вспомню молодые годы, достану глупого. И достал его сырого, дрожащего, домой притащил, жены уже не было, но спирт был в холодильнике. Пить со мной его он, конечно, отказался. Наутро встали, к окну подошли и видим, что на тополе верхушки нет, будто снарядом срезало, вот они какие молнии в жизни бывают. Как раз жена меня тогда покинула, — с болью подумал Андрей, сказал я ей вдогон, — скатертью дорога, найдешь себе таксиста, возить он тебя будет, куда захочешь и одевать по — заграничному. Думал, по правде сказать, что вернется, ведь в кино ее водил, цветы ей дарил, даже пьяный не смел ее обидеть ничем, руки никогда на нее не поднимал.

Тополь сочувственно ему кивал, и его огрубевшие руки не знали: куда себя деть, как вести себя в данной ситуации. Он казалось, как и Андрей, о чем-то напряженно думал, пытаясь в самой своей сердцевине ствола найти причину своего страдания, своей горечи.
 — Мне бы шторы здесь какие красивые, веселые, — огорченно думалось ему, может сразу жизнь поменяется, у матери шторы были красные в горошек, и сервиз такой же был, красный в горошек. Весь я его побил, этот сервиз, — вспоминал Андрей, обращая свой взгляд к буфету. У жены шторы здесь висели дорогие, тяжелые, на кухнях обычно такие не висят, но жена утверждала, что для столовой такие подходят. Тут он усмехнулся, с насмешкой подумав о шести метрах столовой, в которую толком-то не входила кухонная мебель. И детей рожать она мне не хотела, — остро мелькнула мысль в голове, двоих убрала, одного за другим, объясняя опешившему их отцу, что нельзя же нищету плодить на радость государству. Вот и пить я стал, потому что нищим себя чувствовал по сравнению с ней. У нее ведь кто родня? Бухгалтеры, да завхозы, а я столяр простой, деревянный и глупый как Буратино.

— Вот, брат мой, тополь, — глянул Андрей в окно, тополь казалось, внимательно и твердо его слушал, словно заранее предугадывая его слова,- А все равно я упрямый, и жизнь новую начну. В храм пойду, там акафист «Неупиваемой чаше» читают сегодня, а потом пойду на работу, зарплата сдельная, буду до ночи работать, — в работе надо забываться, а не в водке, — принял он окончательное решение, и стал собираться.

Комментарии

Олег Селедцов

Уважаемая Наталья, недавно я был свидетелем такого диалога в общественном транспорте. Одна женщина жалуется другой: - Представляешь, племянника своего я похоронила. Хороший мужик был. - Не пил? - В смысле? - Водку не пил? - А что, разве это возможно сегодня? Она искренне не верит в другую, без водки жизнь. Да, проблема, намеченная Вами, к сожалению, не нова. Русские, украинцы, белорусы пили, пьют и будут пить. И выхода пока не видно. Страшнее всего, что люди с головой погрузившиеся в пучину беспробудного пьянства, готовы, прикрываясь ложным раскаянием, оправдать себя любой ценой. Жена виновата, детей убила. Работа не та, творчески и душевно не реализовался. Да мало ли. Безвыходность, безнадёга и бесовщина. О покаянии здесь речь не идёт вовсе. У Николая Лескова есть страшный рассказ, как с трудом выползающий из бездны разврата, пьянства и прочей мерзости мужик изгоняет из себя беса в церкви. Есть ли это православное покаяние? Нет, конечно. Покаяние вообще вневременное, внематериальное, внелогическое и, пожалуй, сверхинтимное явление. Это чудо, это дар Божий. Дар прямого Богообщения, некая православная «нирвана», простите за глупое сравнение. Такого покаяния у Вашего героя, и не только у него, но и у многих из нас любимых, нет. От себя хочу предложить Вам моё стихотворение, написанное лет 15 назад.

ПОКАЯНИЕ

Он плакал, стоя на коленях,
Ревел навзрыд, припав к земле,
О гордости своей и лени,
О непрощении и зле.

И боль моя казалась пылью
При покаянных тех слезах,
Что под святой епитрахилью
Взывали к Богу о грехах.

Он плакал, стоя на коленях, -
А свечи плавились, тихи.
И, как полуденные тени,
Смывались прежние грехи.

Здесь тайна явлена незримо:
Всесилен покаянья дух.
И шелест крыльев Херувима
Под куполом раздался вдруг.

Наталья Трясцина

Вы очень правильно очертили проблему, с которой нам необходимо работать, да действительно, есть упрямство характера, но нет покаяния, и замечу, что этот клубок тянется с начала 20 века, будем работать над этой темой, анализировать "по Достоевскому", что-то пытаться изменить. Есть очень хорошая книга у Трифонова - "Дом на набережной", он тонко в ней описывает парадокс поколения, которое не чувствует себя виноватым, а сваливает все на время, на эпоху, на кого-то другого, но только не себя. 

Мария Коробова

"Брат мой - тополь..." - моя биоэтическая натура так и расцвела. А рассказ шире и глубже. Хорошо, что финал рассказа оставляет надежду. А на улице ведь мы с презрением отворачиваемся от его героя. Тайный укор так и проглядывает. А какая сцена с котенком - про хорошего человека написали. Жена , может, просто оказалась плохой подругой? Пока все хорошо - это  хорошо. а как работы не стало... Нет бы подработочку найти. Убедительный автор - поймала на мысли  себя, что думаю. как о реальных людях. Спасибо!

Наталья Трясцина

 рассказ вызвал волнение. Он написан на одном дыхании, и есть у меня некоторое необъяснимое чувство вины по отношению к выдуманному герою. Буду работать дальше.