1
«Пушкин — это наше все». Эта старая формула Аполлона Григорьева, еще подкрепленная в эпоху символизма
Гораздо важнее, что формула эта находит прочную жизнь в недрах самой литературной науки. Рядом с наукою о литературе незаметно и постепенно выросла «наука о Пушкине». Это не пышный термин, не чисто словесная замепа уродливых «пушкиноведения», «пушкиноведства» и совершенно невозможного «пушкинизма», а слегка, может быть, наивное констатирование факта. Изучение Пушкина, сначала количественно, а потом незаметно и качественно
Между тем как бы высока ни была ценность Пушкина, ее все же незачем считать исключительной. Незачем смотреть на всю предшествующую литературу как на подготовляющую Пушкина (и в значительной мере им отмененную), а на всю последующую как на продолжающую его (или борющуюся с ним). Этот наивный телеологизм ведет к полному смещению исторического зрения: вся литература под знаком Пушкина становится бессмысленной, а сам он остается непонятным «чудом».
Не все справки, как и не все вопросы, одинаково ценны; чем более удаляется литературное изучение от литературы (а такое удаление неизбежно, ибо в центре «науки» стоит не литература, а литератор), тем оно менее ценно и может наконец стать прямо вредным, потому что затемнит и запрудит существо дела. В таком именно положении находится сейчас вопрос о биографии Пушкина. Здесь же коренится стимул к открытию все новых произведений Пушкина. Пора совершенно открыто заявить, что Пушкин дошел до нас в достаточно полном виде, как немногие из русских и иностранных писателей, и что в течение 20 последних лет публикуемые с совершенно излишнею торжественностью, а нередко и с журнальным шумом «новые приобретения пушкинского текста» внесли мало существенно нового и ничего такого, без чего было бы затруднено, искажено изучение Пушкина.
Не все одинаково ценно и в художественном, и в
И здесь, конечно, есть свои, правда сильно нрзб., методологические предпосылки: писательская личность с ее «биографией насморка» здесь совершенно произвольно поднята до степени литературы.
Нет, со спокойной совестью Пушкина можно и должно изучать, не слишком заботясь о том, все ли без исключения
А между тем нездоровое любопытство, всегда сопровождающее науку, когда она теряет ощущение цели и обращается в спорт, вызвало уродливое явление «мнимого Пушкина»: Пушкину приписываются произведения, ему не принадлежащие.
На явлении этом стоит остановиться не столько потому, что самое происхождение его обязано журнальному «вожделению», сколько потому, что на нем сказываются в наибольшей мере последствия автономности «науки о Пушкине». Мертвые души «науки о Пушкине» имеют интерес и экзотерический, и эзотерический.
2
Не будем останавливаться на вопросе об острословии
«Мнимый Пушкин» начался вскоре после смерти действительного, чему, конечно, способствовала дымка таинственности над его рукописями и их долгая недоступность. Наиболее видные эпидемии «мнимого Пушкина» — подделки и мистификации Грена, Грекова и др. закончились грандиозной эпопеей окончания «Русалки» Зуевым, а в наши дни не столь грандиозной, сколь остроумной и поучительной эпопеей с окончанием «Юдифи», на которой нам еще придется остановиться.
Между тем с «мнимым Пушкиным» боролись подчас не совсем осторожно. Крайность вызывала другую крайность — столь же беспомощное и необоснованное заподазривание и отрицание.
Так,
Аргументация очевидно слаба; отношение Пушкина к Пестелю не исчерпывается ни словом «благосклонно», ни словом «неблагосклонно», а много сложнее и того и другого, и только на этих основаниях хвалебное четверостишие, конечно, не должно быть исключено из пушкинского текста. Аргументация эта и вообще слаба: отношение к любому предмету может не исчерпываться простой неподвижной характеристикой; известны и у Пушкина диаметрально противоположные оценки и суждения об одном и том же явлении в разное время. И совершенно уже неосновательны приемы «стилистического анализа», на основании которых Ефремов отвергает стихотворение «Что значат эти увещанья…», — он подчеркивает в нем курсивом (как выражения, которые не могли бы принадлежать Пушкину) слово сей:
Сей жар возвышенной свободы
Сии прекрасные желанья
И сей огонь не угасал.
Не входя в обсуждение по существу, заметим только, что слово «сей» — столь же характерно стилистически для Пушкина, как и слово «этот».
Сказав слово «стиль», мы сталкиваемся с самым страшным и еще живым орудием «мнимого Пушкина»; силу ему придала полная неразработанность вопроса о стиле Пушкина и интерес к этим вопросам широкой публики. Тогда как ошибки и изъяны исторической критики, встречающейся в «науке о Пушкине», до некоторой степени объясняются ее изолированностью, приемы стилистического анализа еще остаются для публики
За последние 20 лет виднейшим деятелем «новых приобретений пушкинского текста», известным, впрочем, своим строгим отношением к псевдопушкиниане, является г. Лернер, широко оперирующий в своих работах по этим приобретениям словом «пушкинский стиль».
И по значению (г. Лернером внесено и пушкинский текст более [40] новых номеров), и по характерности своей научные методы г. Лернера заслуживают внимания.
Методы эти долгое время носили название «эстетических». Это происходило оттого, что г. Лернер идет не столько путем кропотливого анализа стиля, сколько путем «синтеза», применяя к критике текста
Для того чтобы эта несколько зоологическая оценка была более ощутительна и высока, следует снизить всех остальных литературных деятелей эпохи — ведь иначе можно предположить, что когти бывают не только у львов. «Ленивый и посредственный Дельвиг», «сухой Вяземский», «посредственный поэт Туманский»6 — таковы характеристики, даваемые передовым литературным силам эпохи с целью доказать, что данное произведение может принадлежать только Пушкину.
Особенно достается при этом известному журналисту пушкинского времени, одному из главных участников «Литературной газеты»,
Приведем несколько примеров «львиного когтя».
3
Коготь принадлежит только льву. В выпуске XVI изд. «Пушкин и его современники» в знаменательном соседстве со строгою заметкою г. Лернера о псевдопушкиниане помещена его заметка «Два эпиграфа к „Арапу Петра Великого“». В этой заметке г. Лернер рассматривает два эпиграфа из числа подготовлявшихся Пушкиным к названной повести; авторы этих эпиграфов самим Пушкиным не указаны. Относительно первого г. Лернер устанавливает, что он взят из Баратынского, причем выговаривает всем исследователям Пушкина, что они не отметили этого факта.
По поводу другого эпиграфа:
Как облака на небе,
Так мысли в нас меняют легкий образ.
Что любим днесь, то завтра ненавидим
г. Лернер высказывает следующее предположение: «Что касается до другого эпиграфа, источник которого тоже не указан Пушкиным <…> то не принадлежат ли эти стихи самому Пушкину? Подобная мысль выражена в „Борисе Годунове“:
только утолим
Сердечный глад мгновенным обладаньем,
Уж, охладев, скучаем и томимся…
Пушкин мог взять эпиграфом и свои собственные стихи <…> И по мысли и по форме эти величавые три стиха достойны Пушкина» (стр. 56).
В нерешительном предположении, конечно, большой беды нет — мало ли что можно предположить, но дело в том, что на основании этого предположения стихи внесены за № 1049 в Полное собрание сочинений Пушкина (изд. Брокгауза и Ефрона, т. VI, стр. 180), причем в чрезвычайно кратком примечании к ним сказано: «Есть основания считать их принадлежащими Пушкину». Приводится сравнение со стихами из «Бориса Годунова» и в заключение говорится: «И по мысли, и по форме эти величавые три стиха достойны Пушкина». Следует ссылка на приведенную выше заметку в «Пушкин и его современники».
Таким образом, нерешительное предположение, высказанное в этой заметке, через несколько лет признано достаточным основанием для включения стихов в Собрание сочинений Пушкина.
Разберемся в этих основаниях:
- Эпиграф найден в рукописях Пушкина. Это основание, как известно, не так давно было не совсем счастливо использовано
М. О. Гершензоном , приписавшим Пушкину мудрость Жуковского только потому, что она была найдена в рукописях Пушкина. - Подобная мысль уже была выражена Пушкиным. Стоит сравнить приведенные стихи Пушкина с эпиграфом, чтобы увидеть, что между ними нет ничего общего. Но если бы они и были ближе, возникает вопрос, почему сходные стихи должны непременно принадлежать одному автору? Достаточно ведь пишется о «влияниях» и достаточно указано параллелей к пушкинским стихам.
- Наконец, излюбленный «стилистический прием»: стихи «величавы» и «достойны Пушкина».
Стихи, допустим, действительно величавы, но ведь не один Пушкин писал величавые стихи.
Эти, например, не только написал, но и напечатал Кюхельбекер. Они напечатаны в «Мнемозине», ч. I, стр. 93–94:
<…> как облака на небе.
Так мысли в нас меняют легкий образ;
Мы любим и чрез час мы ненавидим;
Что славим днесь, заутра проклинаем.
Здесь же сделано указание, что стихи эти взяты из «Аргивян», трагедии Кюхельбекера (действие III, явление 3).
Пушкин интересовался «Аргивянами». См. письмо Дельвига к Кюхельбекеру7, трагедия здесь названа «Тимолеоном», по имени главного действующего лица; см. также заметки Пушкина к «Борису Годунову»: «Стих, употребленный мною (пятистопный ямб), принят обыкновенно англичанами и немцами. У нас первый пример оному находим мы, кажется, в „Аргивянах“.
Некоторые разночтения пушкинской рукописи с этими стихами объясняются, вероятно, тем, что Пушкин записывал их по памяти.
К сожалению, видим, что г. Лернер некогда был осторожнее и приписал Пушкину только довольно известные стихи Жуковского (из „Старой песни“, в I изд. „Трудов и дней“). Что же касается стихов Кюхельбекера, приписанных теперь Пушкину г. Лернером, то, не признавая за поэтами дара пророчества, не можем не сослаться в этом случае на самого Пушкина; в 1825 г. он выговаривал Жуковскому, что тот не печатает своих мелких стихотворений: „Знаешь, что выдет? После твоей смерти все это напечатают с ошибками и с приобщением стихов Кюхельбекера“. Пророчество, правда, исполнилось не совсем точно: с приобщением стихов Кюхельбекера напечатаны стихи самого Пушкина, но ведь Пушкин не знал, что г. Лернер будет заниматься им, а не Жуковским. В обоих случаях, впрочем, следовало бы библиографам знать „Мнемозину“ — первенствующий по значению источник для изучения пушкинской эпохи, — в особенности следовало бы ее знать г. Лернеру, делающему суровые выговоры ученым за невнимательность не только к современным Пушкину изданиям»8, но и к третьестепенной библиографии9.
4
Если когти бывают не у одних львов, то какие же когти у льва? Вот какие.
За № 1052 в VI томе Пушкина (стр. 194–195) значится среди «Новых приобретений пушкинского текста» стихотворение «Nec temere, nec timide». Основанием для внедрения послужило письмо
Nec timere nec timide
В утлом челне и беззвездною ночью, я, буре доверясь,
В море пускался; буря же к пристани прямо меня принесла.
— Путник! Судеб не испытывай: челны других погибали.
Берег, на гордой триреме, оставил я в полдень блестящий,
Тихому Эвру мой парус доверя, — И что же? Погиб я.
— Путник! Судьбы не страшись: многие брега достигли.
Об обстоятельствах, в которых попало к
В части экземпляров «Русского вестника» текст,
Выдержки из письма и текст «Русского вестника», приведенный выше, перепечатал
Г. Лернер (в Полн. собр. соч. Пушкина, т. VI, стр. 194) дословно воспроизвел соображения
Nec temere, nec timide10
В утлом челне и беззвездною ночью я, буре навстречу,
В море пускался; буря же к пристани прямо меня принесла.
— Путник! Судьбы не испытывай; челны других погибали,
Берег на гордой триреме оставил я в полдень блестящий,
Тихому Эвру мой парус доверя. — И что же? Погиб я.
— Путник! Судьбы не страшись: многие брега достигли.
Таким образом, г. Лернер поправил timere на temere; выпустил
Но, повторяя дословно соображения Майкова, г. Лернер, как и
Но, что важнее всего, текст стихотворения в «Русском вестнике», а в особенности тот вариант, которым пользовался г. Лернер, искажен и «переделан» по сравнению с первоначальным текстом «Варшавского дневника». Приводим текст «Варшавского дневника»:
Nec temere, nec timide
В утлом челне и беззвездною ночью, я, буре доверясь,
В море пускался; буря же к пристани прямо меня приносила.
— Путник! Судеб не испытывай: челны других погибали.
Берег, на гордой триреме, оставил я в полдень блестящий,
Тихому Евру мой парус доверя. — И что же? Погиб я.
— Путник! Судьбы не страшись: многие брега достигли.
([…] Кн.
История вопроса, таким образом, представляется следующей: в 1830 г.11 «список Нащокина» попадает к пьяному
Доказательства эти следующие:
- Братья Пушкины действительно были вместе в Москве летом 1830 г., где были и Соболевский и Нащокин. Но «посредственный Туманский» был в то время на юге и приезжал в Москву только в сутки, зимою 1831 г.14. Таким образом, ему напрасно досталось от г. Лернера. Не спасает дела и ссылка на Теплякова, которая есть в «Варшавском дневнике», — и Тепляков в то время был на юге15.
- Для стихотворения могут быть указаны у Пушкина в идиллии Мосха и в заимствованиях из греческой антологии. Но десятки таких параллелей можно указать у
Д. В. Дашкова , Деларю и др.
Соображения г. Лернера о стиле следующие:
- Стихи плохие, оттого что Пушкин путался в гекзаметрах, а барон
Е. Ф. Розен поправлял ему стопы в корректуре. - Стихи хорошие, и только Пушкин мог их написать. Это противоречит предыдущему утверждению г. Лернера. […]
Любопытное всего в этой истории, что
5
«В прозе Пушкин был гораздо счастливее», — писал
Указание г. Лернера на то, что Дельвиг в конце января уехал в Москву и оставил «Газету» на попечении Пушкина, нуждается в двух дополнениях:
1) Дельвиг уехал в конце января, а в начале марта уже вернулся, стало быть, пробыл вно Петербурга около месяца17.
2) Пушкин уехал 4 марта в Москву, причем не возвращался в Петербург до середины мая 1831 г.,
Так как вопрос о степени фактического участия Пушкина в «Литературной газете» шаток, то г. Лернер привлекает к его исследованию (предварительно обозвав Дельвига «ленивым и посредственным», а Сомова «недалеким») «одну весьма важную при решении интересующей нас задачи функцию»20. «Функция» — это, конечно, «стиль», индивидуальная физиономия, темперамент».
Остается заявить, что эта физиономия хорошо известна г.
Мы уже ранее убедились в широте «функции» […]. Немудрено, что и в прозе она достаточно широка.
Так, в выпуске XII «Пушкин и его современники» г. Лернер приписал Пушкину участие в заметке, написанной Дельвигом («Литературная газета», 1830, № 20). Стоит просмотреть заметку, наполненную похвалами Пушкину, в которой говорится, что «седьмая глава „Евгения Онегина“ лучше всех защитников отвечает за себя своими красотами»
Какую роль в доказательствах г. Лернера играет стиль (не Пушкина, а его собственный), видно из следующего примера: заметка «В нынешнем году „Северная Пчела“…» («Литературная газета», 1830, № 45), представляющая одно из звеньев в полемике Дельвига и Пушкина с Булгариным, приписывается Пушкину в таких выражениях; 1) «Эта заметка <…> едва ли могла появиться без участия Пушкина <…)«: 2) «
Между тем фактические доказательства г. Лернера ограничиваются указанием, что в том же номере Пушкин поместил статью «Новые выходки противу так называемой литературной нашей аристократии…», тоже направленную против Булгарина. Полемику с Булгариным начал Дельвиг, и естественным ответом на его статью были бы статья Пушкина и заметка Дельвига. Упоминание в заметке «Allgemeine Zeitung» тоже противоречит предположению об авторстве Пушкина, так как лежит вне круга его чтения.
Остаются термины «не без санкции» и «не без рукоприкладства», представляющие,
На основании ее заметка внесена в Полное собрание сочинений Пушкина, т. VI, стр. 200–201.
В заключение еще один пример. Г. Лернер приписывает Пушкину рецензию на роман Жюля Жанена «Confession». Язык у Пушкина в заметке на этот раз такой: «оживить веки минувшие», Кордуу, Суламит. Стиль такой: «отличавшийся странною натяжкой звукоподражательных слов, напр. в описании полета и пения жаворонка». «Анатоль идет со своею новобрачной, но она, как усталое от резвостей дитя, засыпает на ложе брачном. Черные мысли еще сильнее мутят душу Анатоля: он простирает руки и, вместо нежных объятий, удушает юную свою супругу. Здесь начинаются его угрызения. Он ищет освободиться от них». «Теперь ему лучше: он весел без улыбки, счастлив без блеска, румян, полнотел. Совесть угрызает его только тогда (!), когда он порою пропустит службу церковную». Не правда ли, ex unguem leonem? Ну что бы вспомнить здесь «журнального чернорабочего» Сомова? В самом деле, бесконечно длинная, вялая и дурно написанная рецензия скорее уже принадлежит Сомову, чем Пушкину.
Фактическими доказательствами г. Лернеру служат следующие обстоятельства:
- кн. Вяземский хотел бы видеть в «Литературной газете»
какую-нибудь иностранную рецензию, о чем писал Пушкину; - Пушкин, вероятно, читал другой роман Жанена, «L’ane mort»;
- отрицательный взгляд на роман Жанена, выраженный в рецензии, совпадает с отрицательным отношением Пушкина к «безнравственным произведениям» вроде «Записок Самсона» (с которыми, кстати, роман Жанена не имеет ничего общего).
Пропуская первые два доказательства, относительно третьего напоминаем, что не один Пушкин мог возмущаться безнравственными произведениями. Но возмущение одним и тем же явлением может быть вызвано разными мотивами. Так, автор рецензии исходит в отрицательном отношении к Жанену из следующих соображений: «<…> благороднейшее стремление писателя, по нашему мнению, должно состоять в том, чтобы давать возвышенное направление своему веку, а не увлекаться его странностями и пороками. В противном случае мы в созданиях ума и воображения будем встречать ту же прозу жизни, к которой пригляделись уже в обыкновенном нашем быту; и от сего мир житейский и мир фантазии сольются для нас в одну непрерывную, однообразную цепь ощущений давно знакомых, давно изведанных и уже наскучивших нам бесконечными своими повторениями».
Между тем г. Лернер выписывает в другой статье (где он доказывает принадлежность Пушкину другой статьи) следующие мнения Пушкина: «Поэзия выше нравственности или, по крайней мере, совсем иное дело. Господи Иисусе! Какое дело поэту до добродетели и порока? Разве — их одна поэтическая сторона»; «цель художества есть идеал, а не нравоучение»; «французская критика не обрушилась на молодого проказника <А. де Мюссе> <…> но еще сама взялась его оправдать, объявила, что можно описывать разбойников и убийц, даже не имея целию объяснить, сколь непохвально это ремесло, — и быть добрым и честным человеком <…> что, одним словом, — поэзия вымысел и ничего с прозаической истиной жизни общего не имеет. Давно бы так, милостивые государи»24.
А рецензент ратует за педагогическую роль поэзии и боится, что она сольется с прозой жизни.
Не Пушкин писал фразу:
«Tous les genres sont bons, hors le genre ennuyeux25, и мы совершенно согласны с этим миролюбивым правилом», потому что Пушкин в 1827 г. напечатал:
«Tous les genres sont bons, hors le genre ennuyeux. Хорошо было сказать это в первый раз; по как можно важно повторять столь великую истину?».
Остается «функция» и «коготь», с которыми мы уже познакомились.
На основании [их] заметка внесена в Полное, слишком полное, собрание сочинений Пушкина (т. VI, стр. 209–211).
Мы привели только несколько примеров; мы могли бы увеличить их число. Кончаем напоминанием о веселой эпопее с концом «Юдифи», где и «функция» и текстологические приемы г. Лернера обнаружились во всей своей мощи; только случайность помешала веселым стихам московского поэта, преподнесенным г. Лернеру
Новая стадия «мнимого Пушкина», со всеми ее функциями и концепциями, возможна только при отгороженности «науки о Пушкине» от методологических вопросов и от общей истории литературы. Только войдя в общую науку о литературе, изучение Пушкина раз навсегда разделается с «мнимым Пушкиным» и «вожделеющим» журнализмом, его производящим.
ПРИМЕЧАНИЯ:
- Говоря это, я, разумеется, не затрагиваю спокойной научной работы текстологов.
- «Мнимый Пушкин в стихах, прозе и изображениях». — «Новое время», 1903, № 9845.
- «Пушкин и его современники», вып. XVI. 1913, стр. 61.
А. С. Пушкин . Полн. собр. соч., т. VI. Изд. Брокгауза и Ефрона. СПб., 1915, стр. 205. «Новые приобретения пушкинского текста».- Там же, стр. 180.
- Там же, стр. 205, 195.
А. А. Дельвиг . Сочинения. Под ред. В. Майкова. СПб., 1893, стр. 150.- См.: «Пушкин и его современники», вып. XVI, стр. 31.
- «Книга и революция», 1921, № 1, стр. 81.
- Ни безрассудства, ни робости (лат.).
- См.: Л. Майков. Цит. соч., стр. 30.
- В том же номере «Варшавского дневника» напечатан подобный же рассказ
Б. М. Маркевича о Пушкине и цыганке Тане. - «Новое время», 1903, № 9845.
- См.:
В. И. Туманский . Стихотворения и письма. Ред.С. И. Браиловского . СПб., 1912, стр. 310, 396. - См.:
Ф. А. Бычков .В. Г. Тепляков . — «Исторический вестник», 1887, т. 29, стр. 9, 19. А. С. Пушкин . Полн. собр. соч., т. VI. Изд. Брокгауза и Ефрона, стр. 197.- См.: П. Гастфрейнд. Товарищи Пушкина по императорскому царскосельскому лицею, т. II. СПб., 1912, стр. 350.
- См.:
Н. О. Лернер . Труды и дни Пушкина. СПб., 1910, стр. 215–217. - «Исторический вестник», 1887, т. 29, стр. 19.
А. С. Пушкин . Полн. собр. соч., т. VI. Изд. Брокгауза и Ефрона, стр. 198.- Там же.
- «Книга и революция», 1922, № 7, стр. 46.
- См.; «Пушкин и его современники», вып. XII, 1909, стр. 138–141.
- См. статью Н. Лернера в «Пушкин и его современники», XII, стр. 155, 156.