Вышивка крестом

Лавочка нагрелась на солнце, и тёпло солнечных лучей не могли сдержать молодые и клейкие листочки могучего тополя. Людочка с наслаждением вдохнула его пронзительный ладанный запах, погладила шершавую кору. Тополь почему-то напоминал ей дедушку, которого она помнила очень смутно. А разноцветные нитки мулине в красивой жестяной шкатулке словно сами подсказывали — мы бабушкины...

Бабушкино было очень уютное, и пахло какими-то далёкими духами, пудрой. На фотографии юная бабушка была в тёмном платье с отложным кружевным воротничком, и несколько непослушных кудрей выбивались из гладкой причёски. Людочка открыла коробку, бережно разобрала пасму ниток, вдела нитку в иголку и взялась за пяльцы. Стежки стали проворно и аккуратно ложиться один за другим, превращаясь в листья розы, тополь лепетал молодым своим языком, а мысли текли сами собой, плавно.

Отвлекла девочку тень, неожиданно прикрывшая канву. Людочка подняла глаза — перед ней стоял среднего роста дядька в кепке и потёртом пиджаке — после войны все так одевались.

— Жарко, — выдохнул незнакомец. — Можно, девочка, я присяду?

— Садитесь, — коротко ответила Людочка и подвинулась поближе к тополю.

Незнакомец сел, снял кепку и вытер лицо и лысину.

— Ффух, как жарко, — повторил он и искоса глянул Людчку. Ситцевое выцветшее платьице, стоптанные парусиновые тапочки, в косичках голубые ленточки — девчонка как девчонка. Бедненько одета, конечно...

— Ты здесь живёшь, да?

— Здесь.

— Вот в этом доме?

— Да.

Двухэтажный домик теснили доходные дома и новостройки, но выглядел он крепеньким, хоть штукатурка и облупилась местами. А окна на втором этаже сверкали нестерпимым блеском — небось, недавно вымыли.

— Окна — то какие чистые. К Пасхе вымыли?

— К веснее, — протянула девочка, — как тепло стало, намыли. И соседи тоже. Все мыли.

Глаз не поднимет, только пальчики тоненькие порх-порх над вышивкой.

— А чтой — то ты такое вышиваешь красивое?

— Роозочку вот, — она вытянула руку с пяльцами.

— А нитки у тебя какие разноцветные, откуда они у тебя?

— А из коробочки вот.

И замолчала.

«Может, она того...Дурочка какая-нибудь? Нитки из коробки, ага...» — подумал лысый. А вслух сказал:

— А я думал, подарил кто. Вот вчера в дом этот заходил один мой знакомый, у него, наверное, есть такие. Не к вам заходил? С бородкой такой, в очках... — уставился на девочку лысый. Глаза как льдинки, острые.

— Неее, протянула Людочка, — неее, к наам никто не заходит...

«Ссстервь, — с неожиданной злобой подумал лысый, стискивая зубы, — что бы тебе не сказать — то, кто был-то, а?»

Он покосился на туго заплетённые косички, синюю жилку на выпуклом бледном лбу.

— А ты вчера вечером что делала?

— В вышибалы играла с ребятами. А Витька мне платье порвал, вот — показала она аккуратно зашитый подол платья. А тётя меня заругала ещё, что поздно пришла.

— И никого не было дома, кроме тёти?

— Никого, — она вскинула на него бесхитростные голубые глазищи и снова вытянула в руке вышивку, — правда, красивая розочка получается?

Села поудобнее на лавочке и ногами заболтала.

Лысый приторно и натужно улыбнулся.

— А к тёте в гости кто ходит?

— Да кто ж к нам придёт — то? Да нам и некогда, у тёти сил нету: то приготовь, то воды натаскай, то постирай, то погладь. А утюг у нас какой тяжёлый, а таак нагрелся недавно и мою ленточку спалил, вот как жалко было, такая красивая ленточка, к празднику...

За домом кто — то давно и натужно заводил мотор. Дядька старался не смотреть в ту сторону. Наконец, мотор затарахтел.

«Ззавелась, — с тоской думал лысый, слушая нескончаемую девчачью болтовню про ленточку, — Эхх, если бы можно было, я б из тебя бы ленточку — то повыртяс со всеми твоими ниточками и розочками...А теперь по твоей милости без премии останусь, а месяц хожено, и рыбка чуть не на крючке уже была... Вот ведь неистребимое племя, едрить... Давить надо было вас всех сразу... Ишь, расчирикалась, пигалица...»

Он снова снял кепку и вытер лысину, потом оттянул воротничок рубашки у горла, будто ему не хватало воздуха, и покрутил головой, оттопырив нижнюю губу.

«Месяц хожено — и ведь видал их, и дело всё знаю...факты им подавай, фактов нет...»

Ветерок внезапно налетел, принося с собой запах свежести с Москва-реки, запутался, зашелестел в прозрачных листочках тополя. Взвизгнули, пролетая мимо, первые стрижи.

— А у нас в деревне-то сейчас как хорошо, — вздохнув, неожиданно для себя сказал лысый, — бросить бы всё, и в деревню... Я, знаешь, в детстве всё на конюшне с лошадьми торчал. Эхх, важный у нас жеребец был! Рысак, зверь! Серый в яблоках... А я пацан был, махонький...Меня дед на кобылу посадит, смиирная кобыла, Зорька...И в ночное скачем...Бывало, только позову: «Зорька!» — она уже головой тычется. Горбушку всегда для неё прятал...Сам, бывало, не доем, ей отнесу. Мать ругалась, помню...А дед защищал...Всё молился...дед...

Он поперхнулся и умолк, задумчиво вертя в руках засаленную кепку. Мотор за домом чихнул и заглох. Людочка снова принялась порхать пальчиками над канвой.

«Господи, страм-то какой» ... — вдруг вздрогнул лысый. Непонятный, древний ужас начал подниматься в его душе. Он, наконец, поднял глаза на домик. Над крышей угадывался силуэт обезглавленной колокольни. С визгом снова пронеслась стайка стрижей.

— Ладно, будь здорова, — тяжело поднялся он с лавочки, нахлобучил кепку и двинулся в сторону набережной, всё ускоряя шаг. Со двора чуть ли не бегом выбежал.

Людочка украдкой посмотрела ему вслед, и снова погладила шершавую кору тополя. Он словно ответил ей неясным бормотанием. Достав из шкатулки маленькие ножнички с костяными ручками — бабушкины — она обрезала нитку, аккуратно сложила вышивку и пошла домой.

На лестнице после жаркой улицы было холодно и темно, девочка почти наощупь толкнула дверь их крохотной квартирки. Она поставила шкатулку на стол, осторожно глянув из-за занавески, приоткрыла дверцу буфета и отдёрнула бархатную пелену. «Благодарны сущи недостойнии рабы Твои, Господи...»-зашептала она непослушными губами.

— Людочка, что случилось?

— -Ничего, всё хорошо, — улыбнулась Людочка, закрывая бархатом большую икону Фёдоровской Божией матери и затворяя дверцу буфета. —Всё хорошо, тётя Ирочка. Я чайник поставлю?

Пожилая Людочкина тётя, кивнув, остро взглянула на племянницу, и больше не стала задавать вопросов. В этом доме давно научились понимать многое без лишних слов и объяснений.

Опасно было даже дома не только сказать лишнее, но и не вовремя зажечь свет. Глаза и уши были повсюду. Стоило одной из сестёр устроиться на работу, как через пару недель руководство таинственным образом узнавало, что имеет дело с «лишенцами», потомками попов. Увольняли быстро и без особых объяснений. Страх витал в воздухе.

Потёртые пиджаки маячили иногда во дворе не по одному. Лучше поплотнее задёрнуть занавески...

Людочка и тётя Ира шёпотом помолились и сели пить чай. Щербатые чашки с маленькими розочками, щипчики для сахара в хрустальной вазочке — день-то праздничный...Ну и пусть, что тесновато в двух маленьких комнатках, оставшихся трём сёстрам от приходского дома, в котором теперь по уплотнению живут чужие люди. В их старой детской всё так же уютно. Тикают ходики. В остроумно устроенных тайниках — знакомые с детства храмовые иконы...И их папа, Людочкин дедушка, настоятель этого храма, умерший в 38 году в тот самый момент, когда его пришли арестовывать, смотрит с фотокарточки сквозь очки в тонкой оправе, словно наблюдает за каждым их шагом...Письмо от их нынешнего духовника, которое вчера тайком привёз им из далёкого южного города старенький дьякон, надёжно спрятано. И при одной мысли о благословении дорогого батюшки на душе становится радостно и легко.

«Дедушка помог...», — подумала Людочка, отхлебнув чай и глянув на фотографию деда. «Только попросила его — лысый сразу про лошадей заговорил...»