Василевс (12 глава)

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
О том, как я снова встретился с Лукием

Клянусь, я чуть не задушил своего лучшего друга в объятьях! И от избытка чувств несколько раз неуклюже задел его раненую руку, висевшую на перевязи из пестрой египетской ткани.

— Не переживай так сильно, дружище, — утешил меня Лукий. — На самом деле, какой-то чернокожий варвар проткнул мне копьем ногу — чуть повыше колена…

— Но… зачем же ты тогда перевязал руку?

— А что остается делать? Ведь мою ногу никому не видно! Если я и схитрил-то самую малость. Не волнуйся, под тогой у меня тоже намотано изрядно тряпок…

Наверное, впервые за последний год я рассмеялся. Лукий был все тот же! Вместе с ним ко мне снова возвращалось веселье и вкус к жизни.

В составе императорских войск мой друг участвовал в египетской экспедиции, а после ранения был отправлен на лечение. Он уже успел побывать в Никомидии, проведал любимого «братца» в Медиалане, а теперь приехал в Августа Треверы поправлять здоровье у своего дядюшки Вокония. Ну, и, разумеется, снова встретиться со мной.
Со времени нашей последней встречи Лукий возмужал, дочерна загорел и на восточный манер отпустил бороду клином. Но чуть ли не с порога заявил, что в армию возвращаться больше не собирается.

— Моих два года можно засчитать за двадцать, так что, можно сказать, я уже и ветеран, — пояснил он с улыбкой. — Ты, приятель, по старой дружбе устроишь мне налоговые льготы — ты же теперь у нас в городском совете! А дядюшка Воконий путь предоставит земельный надел с домиком — у него полно пустых домов. Оставшиеся сто лет я надеюсь прожить без войны и сражений, разве что с собственной женой…
Но я требовал от друга подробностей египетского похода, за которым пристально следил, но знал лишь понаслышке. Чернокожий мавр по имени Ахилл, облачившись в пурпурный плащ, объявил себя августом, и пообещал освободить египтян от власти Рима. Диоклетиану пришлось срочно направлять в Александрию свои войска.
 — …Война — чересчур опасное и хлопотное занятие. Одно неосторожное движение — и твоя тень уже бредет по долине мертвых. Бр-р-р, сколько я там всего насмотрелся. Но скажи, где же справедливость? Куда смотрят боги? Это ведь ты всегда мечтал воевать, но почему-то мне в Египте пришлось отдуваться за двоих. Тебе всегда везет! Давай-ка лучше поговорим о чем-нибудь приятном, — постарался отвертеться от моих вопросов Лукий.

Но все же мне удалось из него кое-что вытянуть.
Осада Александрии длилась восемь месяцев, и её лично возглавил старший август. Сначала Диоклетиан приказал рыть подкоп под крепостными стенами, но тоннель постоянно заливало водой. Тогда в Египет были доставлены осадные машины, стреляющие тяжелыми, двухпудовыми камнями. С их помощью все же удалось пробить стены мятежного города.
Обозленный изнурительной осадой и упрямством египтян, Диоклетиан отдал Александрию на разграбление легионерам.
 — … А хочешь знать, как в Египте отличился Незаконнорожденный? — спросил вдруг меня Лукий, — Да он всех нас попросту обокрал! Все же с предсказаниями жрецов нельзя так шутить.

— С какими предсказаниями? О чем ты? — удивился я вслух.
И был награжден новой занимательной историей.
Перед отъездом в Египет Диоклетиан приносил жертву в храме Аполлона, где главный жрец предсказал по внутренностям быка римлянам победу над египтянами. И возвестил, что Аполлон повелел избивать жителей Александрии до тех пор, пока лошадь императора не утонет по колени в крови.

Когда стены Александрии были взяты приступом, в городе началась такая страшная резня, что некоторые улицы, действительно, были залиты кровью. Легионеры грабили дома мирных жителей, убивали всех, мешал им набивать свои мешки золотом и драгоценностями.

— … И тут Незаконнорожденный изменил приказ императора, — вздохнул Лукий, делая в рассказе паузу и выразительно закатывая глаза, как умел только он один. — И в тот же вечер всех, кто лез в чужие дома, стали преследовать и казнить за мародерство…
 — Отменил приказ императора? — переспросил я. — Но как такое возможно?
А произошло, оказывается, вот что. Как обычно, при въезде в город Константин следовал за императором. И вдруг лошадь Диоклетиана столкнулась о тело убитой женщины, поскользнулась в луже крови и упала на передние ноги. Константин заметил, что её ноги вымазаны кровью, и воскликнул: «Смотрите: пророчество жреца сбылось! Колени императорского коня красны от крови!»
Император и люди из его свиты тоже увидели, что по ногам лошади стекает кровь. И Диоклетиан отдал приказ по всем центуриям немедленно прекратить расправу над мирными жителями.

— Не перестаю восхищаться находчивостью Константина, — заметил я, не обращая внимания на недовольно скривившееся лицо Лукия. — Как тогда, с Крокусом, помнишь? Но только теперь он пощадил не одного дикаря, а тысячи. Жители Александрии должны поставить ему памятник, как спасителю.
 — Уже ставят. Только не ему, а старине Диоклу — за то, что он их чуть не перерезал, как баранов, — ответил Лукий. — Уже при мне в честь августа на площади начали устанавливать колонну из розового асуанского гранита. Клянусь Зевсом Тучегонителем, твой неудачник снова остался на бобах…

— Напрасно ты его так называешь. Напротив, Константин на редкость удачлив, — возразил я другу. — Боги во всем помогают ему.
 — Ну, положим, не во всем и не всегда. Тебе просто ещё не известно, что его жена умерла при родах.
 — Как? Он успел жениться?
 — И даже стать вдовцом. Хотя ты прав: в какой-то мере это можно считать удачей.
 — Но когда же? На ком? Кто его избранница?
 — Не все же такие разборчивые, как ты, дружище. Тебе подавай жену цезаря, никак не меньше. А вот он выбрал дочку обычного купца и женился без особой выгоды для себя. Впрочем, ребенок остался жив. Его зовут…. Сейчас, сейчас вспомню, погоди… Как же он называл сына?

Лукий собрал на лбу морщины и глубоко задумался. В такие минуты он почему-то особенно становился похожим на чернявую, сообразительную обезьянку.
 — Да не мучайся ты так. На что мне его имя? — не смог я удержаться от улыбки.
 — Ты ничего не понимаешь… Такие вещи всегда на всякий случай нужно хранить в памяти. Ага, вспомнил: Крисп! Его сынишку зовут Криспом, и пока он всего лишь благополучно пачкает пеленки. Но кто знает, куда дальше Фортуна направит царского отпрыска?
Лукий озабоченно вздохнул, и вдруг добавил как бы между прочим:

— А ведь Незаконнорожденный как-то спрашивал о тебе. Жалел, что тебя не было с нами в Александрии.
Я предательски покраснел, почти как в юности — до пунцовых щек. Если бы кто-то знал, как я сам об этом мечтал!
Во время египетского похода Константин уже выступал в чине военного трибуна, возглавив когорту личной гвардии императора. И я готов был там занять хотя бы место простого лучника.

— Надеюсь, ты уже наслышан о последнем персидском походе? — спросил я, чтобы реабилитировать Константина в глазах друга. — Все теперь только и говорят о том, что армянский царь Тардат и его подданные узаконили христианство.
 — Глупое вранье, — строго сказал Лукий. — До тех пор, пока Армения является римской провинцией, этого не быть.
 — Но это уже есть! А о подвигах Константина в Персии ты тоже ничего не слышал?
 — И слышать ничего не хочу! — неожиданно рассердился на меня друг. — 
Он — неудачник, и этим все сказано. Не то, что мой Максенций: он даже во время состязаний на колесницах безошибочно ставит на победителей.

Все это было как-то странно. Неужели Лукий и впрямь так долго вымачивал раненую ногу в грязевых ванных, что ничего не слышал о персидской кампании? Или же нарочно притворялся, чтобы не обсуждать со мной победы Константина?
Ведь именно он сумел под Зурой сохранить остатки римской армии, выручив Галерия. Старший август тогда жестоко наказал зятя за гибель целого легиона. Объезжая на колеснице покоренный город, Диоклетиан посадил возле себя лишь Константина и Тардата, а Галерию приказал идти за ними пешком, как рабу. Такому унижению, пожалуй, не подвергался ни один римский цезарь. Неужели Лукию даже об этом ничего не известно?

Я уже открыл рот, чтобы вместе посмяться над позором Галерия, но тут в комнату вошла Капитолина и поставила перед нами на стол вазу с фруктами. Наверное, сестренке не терпелось взглянуть на человека, с которым я так непринужденно хохотал.
 — А у тебя красивая сестра, — заметил Лукий, впиваясь зубами в сочную грушу. — Отдай мне её в жены. Так сказать, по старой дружбе.