Тайна отца Иоанна

Повесть о преподобном Амвросии, старце Оптинском

Данный текст представляет собой адаптированную для детей младшего возраста редакцию написанного ранее рассказа «Оптинские яблони». В связи с чем автор заранее просит прощения у читателей за то, что в нем фигурируют ранее знакомые им реалии: например, Сосновка (без всякой, так сказать, «драмы»), и Григорий Бакланов из рассказа «Завещание». В какой-то мере это связано с тем, как и каким я вижу свой родной Север, а в какой-то — просто потому, что «так придумалось». А вот и сама история:

Теплый июньский день близится к концу. Однако солнце не спешит заходить, а висит огненным шаром над горизонтом, словно хочет узнать: что такое ночь? И правда ли, будто ночью бывает темно? Только, хотя и прождет любопытное солнышко на небе почти до полуночи, так и не дождется оно темноты. Потому что летние ночи на Севере такие светлые, что, хоть книгу ночью читай — лампа не понадобится. Оттого и зовутся они — белые ночи.

В эту пору, в начале лета, у дома настоятеля Успенского храма в селе Сосновка, протоиерея Иоанна Попова, зацветают яблони. На радость хозяину, на погляд и удивление прохожим и проезжим. Потому что ни у кого в Сосновке больше нет яблонь. Да еще таких красивых, сплошь покрытых белыми цветами. Просто загляденье!

Старые люди рассказывают, будто эти яблони отец Иоанн посадил вскоре после того, как приехал служить в Сосновку. И было это давным-давно, лет сорок тому назад. А еще поговаривают, что сделал он это неспроста. Вот только почему — никто не знает. Одно слово, тайна!

И как же всем хочется узнать эту тайну! А больше всего — Симе, внуку старого священника. Только вот беда: отцу Иоанну не до бесед с внуком. То он в храме служит, то ездит по окрестным деревням: кого крестит, кого исповедует, а кого и отпоет… Бывает, даже среди ночи стучатся к нему люди со своей бедой. Потому что знают: отец Иоанн никогда им не откажет. Оттого-то так любят его в Сосновке, оттого-то и величают его — «наш батюшка».

Правда, в последний месяц отец Иоанн стал чаще бывать дома. Ведь теперь в Успенской церкви появился второй священник — отец Амвросий. Отцу Иоанну он приходится старшим сыном. А Симе — отцом. До недавних пор отец Амвросий был дьяконом. Но после того, как по весне отец Иоанн стал прихварывать, епископ Архангельский и Холмогорский Михей¹ рукоположил его сына во иереи. Так что теперь дел у старого священника поубавилось: большую часть их взял на себя отец Амвросий.

Вот и сейчас уехал он в дальнюю деревню, верст за десять от Сосновки, больного исповедовать. И матушку с собой взял: она родом из тех мест, вот и надумала родню проведать. А отец Иоанн, отслужив вечерню, вернулся домой, выпил чаю из пузатого самовара со множеством медалей на блестящем боку, уселся у окна и засмотрелся на цветущие яблони. Как раз в ту пору Сима кораблик из березовой чурки мастерил. Да только дедушкина тайна поважнее кораблика будет! Вот подошел Сима к отцу Иоанну, да и спрашивает его:

— Дедушка-дедушка, а откуда у нас эти яблони?

— Это оптинские яблони. — отвечает отец Иоанн, ласково подхватывая внука и усаживая рядом с собой на венский стул с гнутыми ножками. — Далеко от нас, на юге, в Калужской губернии, есть такой монастырь — Оптина пустынь. А яблони эти — память об одном тамошнем монахе. Звали его отцом Амвросием. Впрочем, чаще его называли иначе — старцем Амвросием.

Симе вспоминается, как недавно дедушка читал ему вслух «Руслана и Людмилу». И один из героев этой сказки — добрый волшебник Финн, помогавший Руслану, был старцем. То есть, стариком. Да и в тех книгах, по которым служат у них в церкви, «старец» и «старик» — одно и то же. Наверное, и отцу Амвросию было уже очень много лет, раз его называли старцем…

— Да, в ту пору, когда я бывал у него, ему и впрямь было уже много лет, — говорит отец Иоанн, словно угадав, о чем сейчас думает внучек. — Хотя главное не в этом. А в тех мудрости и даре духовного рассуждения, которые дал ему Господь. Со всей России люди приезжали к нему за советом и благословением… Вот и я тоже был у него…

В этот момент Сима вспоминает, как недавно они гостили в Архангельске у крестной, купчихи Телятьевой. И она подарила ему крестик из Саровской Пустыни. Красный, гуттаперчевый², а посредине, словно окошко, круглое увеличительное стеклышко. Если посмотреть в него, видно, как в лесу, под елочкой сидит преподобный Серафим Саровский и кормит с рук медведя. Сима очень любит разглядывать эту картинку. Ведь она такая красивая! Вдобавок, хотя и друзья, и взрослые зовут его Симой, на самом деле он — Серафим. И назвали его так в честь преподобного Серафима Саровского… Потому-то крестная и подарила ему такой замечательный крестик. И при этом сказала: «носи, не теряй, меня вспоминай». А что если дедушкины яблони — тоже подарок? Ведь не случайно же он, глядя на них, вспоминает старца Амвросия из Оптиной Пустыни. Значит, это он подарил дедушке на память яблони… А ведь сколько лет все жители Сосновки напрасно ломают голову, пытаясь разгадать тайну отца Иоанна! Зато он ее сразу раскрыл! Какой же он умный и догадливый! И Сима спешит показать это дедушке:

— Так это яблони отца Амвросия!

 — Так-то оно так, да не совсем так. — ласково улыбается отец Иоанн. — Не спеши, внучек: поспешишь — людей насмешишь. Ладно! Расскажу я тебе про то, как ездил в Оптину Пустынь. И про отца Амвросия расскажу. Может, и тебе это на пользу пойдет. Впервые я о нем услышал, когда еще в семинарии учился. Да-да, в той самой, Архангельской семинарии, где сейчас твой старший брат Николай учится. В ту пору я был примерно одних лет с ним… Так вот, попала мне тогда в руки одна книжка… И было в ней написано, будто всех богов хитрые люди придумали, чтобы простой народ обманывать и себе карман набивать. А на самом деле их нет!

Сима насторожился. Потому что в прошлую пятницу сын кабатчика, гимназист Гришка Бакланов, приехавший из города на летние вакации³, под великим секретом сказал ему, будто за границей люди давно уже верят не в Бога, а в науку. Да и как иначе! Вон уже там, в чужих краях, ученые такие машины придумали, чтобы по небу летать! Аэропланы называются. Так что теперь люди по небу летают, совсем, как птицы. И между прочим, никакого Бога на небе не видали! А раз не видали, значит, нет Его. Разумеется, Сима Гришке не поверил. Ведь он — еще тот враль, соврет, и глазом не моргнет! Но вдруг на этот раз он все-таки сказал правду?.. Конечно, можно спросить об этом отца или дедушку. Вот только одна беда: Сима дал Гришке честное слово, что их разговор останется в тайне. А честное слово нельзя нарушать…

…Тем временем отец Иоанн продолжает свой рассказ:

— Не поверил я той книжке: ведь и отец, и дед мой, хотя и служили в церкви, да хлеб свой в поте лица добывали. А что до их карманов, то, по поговорке, всего богатства у них и было: в одном кармане — вошь на аркане, в другом — блоха на цепи… Да только, как прочел я ту книжку, сомневаться стал: а вдруг то, во что мы верим, и правда выдумка? И нейдут у меня из головы эти думы, не дают покоя! Прямо, как червяк в яблоке: точит, грызет изнутри, а поди, вынь его оттуда! Нет бы мне о тех своих думах семинарскому священнику рассказать. Или с отцом посоветоваться. Да только, правдой будет сказать, побоялся я. Думал — а вдруг они меня за это накажут? Ведь батюшка мой покойный, а твой прадедушка, всю жизнь мечтал, что я священником стану. И всегда мне говорил: смотри, Ваня, учись хорошенько, глядишь — и выйдешь в люди. Кабы я в твои годы, за партой сидя, ворон не считал, может, и не дьячком⁴ бы сейчас был, а иереем… Вот и боялся я, что, если сунусь к нему со своими вопросами, он меня и слушать не станет, а просто-напросто отдерет, как сидорову козу, да и все тут… Опять же и из семинарии могут уволить… А учиться мне хотелось, ой, как хотелось! Потому и не говорил я никому о своих думах, кроме друга своего, Мити Пономарева, сына священника из Успенской церкви. Он-то мне и рассказал про Оптину Пустынь.

— Там, — говорит, — живет старец Амвросий. К нему за советом со всей России люди приезжают. Вот давай и мы к нему на зимних вакациях съездим. Ведь дружно — не грузно, а врозь — хоть брось!

Только, честно сказать, не по нраву мне пришлась эта его затея. Ведь от нашей Архангельской губернии до Калужской — путь неблизкий. Стоит ли, как говорится, ехать за семь верст киселя хлебать? Да и разве есть в наше время старцы? Это в старину они жили, да и то не у нас, а в Египте да в Палестине… Ладно, думаю, попытка — не пытка. Съезжу я с Митей в эту Оптину Пустынь, да посмотрю, каков таков этот старец Амвросий. А там видно будет…

Вот зимой мы туда вдвоем и отправились. Сперва до Москвы доехали, потом до Калуги, а там и до Козельска. А по пути Митя меня и спрашивает:

 — А знаешь ли, Ваня, отчего Оптина Пустынь так называется?

 — Нет, — отвечаю я. — Расскажи, если знаешь.

— Да вот, читал я в одной книжке, что давным-давно, еще в 15 веке, жил в этих краях человек по имени Опта. Прежде был он атаманом разбойников. Да потом одумался и покаялся, стал монахом и основал обитель. Оттого-то и зовется она в его память Оптиной Пустынью. И вот уже почти полвека, как в ней старцы живут: сперва Лев, потом Макарий, а вот теперь — Амвросий… А ездят к ним люди всякого звания — и простые, и знатные, и образованные, и простецы. Даже писатель Гоголь, и тот у старцев бывал, и не раз. Да и не только он…

А, надо сказать, как раз незадолго до нашей с Митей поездки я «Вечера на хуторе близ Диканьки» перечитал. Уж очень мне нравилась эта книжка. Вот я и задумался — если даже такой умный человек, как Гоголь, к здешним старцам ездил, так может, мне, как говорится, Сам Бог велел…

Тем временем показались вдалеке — справа — город Козельск, а слева, среди зеленого бора: белые стены, башни, купола… Так вот она какая, Оптина Пустынь! А вокруг, куда не глянь, снег лежит, и под ним, словно под белой пеленой, спит-почивает земля-матушка… Эх, думаю, пожалуй, стоило здесь побывать, хотя бы для того, чтобы такую красоту увидеть!

Встретили нас приветливо и сразу провели в гостиницу, чистенькую такую, уютную, везде цветные лампадки горят, окна цветами уставлены. Потом к трапезе пригласили. Пожилой монах-гостиник⁵, который нас потчевал, оказался человеком на редкость радушным. А как узнал, что мы с Митей — семинаристы, аж просиял.

— А-а, — говорит, — так ведь и наш старец Амвросий тоже в юности семинарию закончил. Правда, в Тамбове, потому что и сам он из Тамбовской губернии, из села Большая Липовица. Отец его, Михаил Гренков, в том селе пономарем был, а дед — священником. Вот, казалось бы, и Александру (так отца Амвросия в миру звали) прямая дорога была по отцовским да дедовским стопам пойти. Да только он вместо этого, как закончил семинарию, года два учительствовал, а потом, никому ни слова не сказав, уехал в Оптину Пустынь, и вот уже больше сорока пяти лет тут живет. После узнали, что незадолго до окончания семинарии, во время тяжкой болезни, дал он обет — если выживет, то уйдет в монахи. Когда же выздоровел, то долго не решался обещание выполнить. Как он сам рассказывал — все жался да жался…

С тех пор прошло года четыре. И надумал Александр вместе с другом съездить в Троице-Сергиеву Лавру на богомолье. На обратном пути заглянули они в Троекуровскую пустынь к тамошнему старцу-затворнику Илариону. Тот и сказал Александру: «иди в Оптину и будешь опытен. Ты там нужен». Вот после этого он к нам сюда и приехал. А потом, вслед за ним, и его друг, тот, с которым они тогда у затворника Илариона были…

Три года был Александр послушником: работал в пекарне, на кухне. А потом постригли его в монахи с именем Амвросий — в честь Святителя Амвросия Медиоланского, что в 4 веке был епископом в итальянском городе Милане, и многих людей обратил к вере: кого — словом, кого — примером жизни во Христе… А еще через год рукоположили монаха Амвросия во диакона, а спустя два года — во иеромонаха. Только, как поехал он на рукоположение в Калугу, так по пути простудился и заболел. С тех самых пор все и хворает. Даже в храм ходить — и то не может, не то что служить. Как видно, Господь его к иному служению призвал — старчеству. Скольким он помог своими молитвами и мудрым советом! Вот, например, был недавно такой случай…

Тут начал монах рассказывать, что у одного из здешней братии сестра замужем за помещиком. А помещик этот очень почитает старца Амвросия и часто к нему ездит. Вот как-то раз наведался он к старцу, а тот ему: «говорят, тут около тебя имение выгодно продается: купи».

 — И рад бы, да денег нет, — отвечает гость. А старец как бы невзначай промолвил:

 — Денег… деньги-то будут.

Потом они речь о другом завели. Только, как стали прощаться, старец ему опять: «слышишь — имение-то купи».

Поехал помещик домой, да путь был неблизкий, ночь подошла, а заночевать негде. Тогда надумал он завернуть с дороги к дяде, которого вся его родня за крутой нрав да скупость за версту кругом объезжала. И что же? Тот сам завел с ним разговор: «а отчего ты не купишь имение, что около тебя продается: хорошая покупка»! А потом дал ему взаймы, сколько нужно было. Так и это еще не все: не прошло и недели, как купил помещик имение, нагрянули к нему купцы: просят продать оттуда часть леса. И дали за него ровно столько, сколько все имение стоило. Чудо, да и только!

Слушаю я все это и думаю: да где ж тут чудо? Просто все так совпало удачно: имение продавалось, дядя раздобрился, купцам лес понадобился… Однако после того мне еще больше захотелось посмотреть на этого старца Амвросия… Только вот удастся ли?

Наутро отстояли мы с Митей Литургию в монастырском соборе. Потом тот самый монах-гостиник, который нам вчера про отца Амвросия рассказывал, повел нас в к нему на благословение. А надо вам сказать, что старец Амвросий жил в монастырском скиту. Идти туда надо было через весь монастырь, а потом — сквозь ворота в колокольне. И тут вдруг подбегает к нам какая-то баба-крестьянка, да как бухнется монаху в ноги, да как заголосит:

— Батюшка Абросим, хоть ты помоги! Сил моих нет, пуще глаза их берегу, а они все дохнут! Пожалей, родимый!

Монах и рта раскрыть не успел, как она ему все выложила: мол, нанялась она к барыне за индюшками ухаживать, а те дохнут и дохнут… а хозяйка ее бранит и выгнать грозится. Говорит она это, а сама плачет навзрыд…

А я тогда, стыдно сказать, чуть со смеху не покатился: так вот с чем к старцу со всей России народ ездит! Посоветуйте, батюшка, чтобы у меня индюшки не дохли… Только монах и не подумал смеяться: поднял он бабу с земли, помог с одежды снег отряхнуть.

— Не плачь, слышь ты, не плачь. Слезами горя не избыть. Пойдем-ка лучше, я тебя к старцу Амвросию сведу. Бог даст, он твоей беде поможет.

Она от этих слов аж воспрянула. Потом слышал я от отца Амвросия такое присловье: «от ласки у людей бывают совсем иные глазки». И не раз убедился — это правда.

Вот так, все вместе, мы и пришли в скит… Домик отца Амвросия стоял возле самой ограды, даже немного за нее выдавался. И было у него два входа: один для мужчин, другой — для женщин. Почему так? А потому, что устав в скиту был строгий, еще строже, чем в монастыре. Вот женщин туда не пускали. И старец Амвросий принимал их в пристройке, что выдавалась за ограду. Называлась она «хибаркой». Туда-то и отвел монах бабу-птичницу. А нас с Митей с другого входа ввел в приемную для мужчин. Там уже много народу набралось: и монахи, и паломники. И все ждут старца. Встал я у двери и думаю: что ж, вот сейчас и посмотрю, каков этот отец Амвросий…

Не знаю, сколько мы его прождали. Может, час, или даже больше. Я уже начал было подумывать — не уйти ли? Как вдруг он входит. Все сразу на колени встали, и я тоже. Только все равно успел его разглядеть: среднего роста, худощавый, сгорбленный, в белом подряснике и черной монашеской шапочке, в руке палочка. С виду — самый обыкновенный старичок-монах. А вот глаза… Ни у кого больше не видал я таких глаз. Казалось, он видит каждого человека насквозь. И замечает в нем не только то дурное, что тот стремится утаить. Но и то доброе, о котором тот давно позабыл или даже вовсе не ведает…

Подошел он ко мне, благословил и вдруг говорит: «Хотел посмотреть, каков я? Что ж — смотри!» Тихо сказал, да только для меня эти слова прозвучали, как гром среди ясного неба. Ведь я никому, даже другу Мите, не говорил, что еду в Оптину Пустынь просто из любопытства. Как же он об этом узнал?

Поднимаю голову, смотрю, а он улыбается: «ну, ступай с Богом. А завтра после Литургии приходите ко мне оба».

Я в ту ночь глаз не сомкнул, все думал — как же я с ним завтра говорить буду? Ведь если он мои тайные мысли угадал, то выходит, от него ничего не скроешь. А ну как начнет он меня бранить да стыдить, что плохо о нем думал да негожие книжки читал? Да я же тогда от стыда сквозь землю провалюсь! Вот и думал я обо всем этом, думал, да только ничего путного не придумал. Так и ночь прошла.

На другой день после обедни пришли мы с Митей в скит. Первым меня к старцу в келью провели. Отец Амвросий, все в том же белом подряснике и черной шапочке, лежал на дощатой койке, покрытой ковриком. В руке у него были четки. Встал я перед ним на колени, а сам со страху молюсь: «Господи, помоги!» Все, думаю, сейчас он начнет меня ругать!

Только он вместо этого меня благословил. А потом принялся расспрашивать, кто я и откуда. Ласково так, словно я ему родной был. Только я все равно его боялся: а вдруг это он нарочно добрым прикидывается, чтобы получше выведать, что у меня на уме? И тут он вдруг спрашивает:

— А ты, Ваня, басни Крылова любишь читать? Вот, прочти-ка мне «Сочинителя и Разбойника». Или нет. Лучше — «Безбожников».

И достает из-под подушки книгу басен Крылова. Толстую такую, потрепанную. Подает мне, а сам смотрит и улыбается: давай мол, читай…

…Отец Иоанн замолкает и с улыбкой смотрит на внука. А Сима в недоумении глядит на дедушку. Может быть, он шутит? Неужели отец Амвросий и впрямь хотел послушать басни Крылова? Но почему? И отчего он попросил дедушку прочесть ему не «Квартет» или «Ворону и Лисицу», а какую-то другую басню, о которой Сима никогда не слышал?

— Не удивляйся, внучек, — спешит успокоить Симу отец Иоанн. — Я ведь и сам лишь тогда от отца Амвросия узнал, что у Крылова есть такая басня. Придет время — и ты ее прочтешь. А пока я тебе расскажу, о чем она… Жил в старину один злой и гордый народ. И решил он богам войну объявить. Мол, хватит нам жить по их законам, не по нраву они нам. Будем жить, как нам хочется! А небо, где боги живут, закидаем камнями да засыплем стрелами. Пусть весь мир узнает, какие мы умные и сильные! Как надумали безбожники — так и сделали: собрались все вместе и давай в небо стрелы пускать да камни швырять. Да только все они им же самим на головы и свалились, и зашибли их до смерти. Как говорится, за что боролись, на то и напоролись. Злая воля заводит в злую долю.

А, как прочел я эту басню, то понял, что напрасно сомневался, есть ли Бог. Ведь это Он привел меня сюда, в Оптину Пустынь, к старцу Амвросию. И через него вразумил меня. А я-то уж было поверил, что Его нет… Как же мне стало стыдно! Стою перед старцем на коленях, а сам плачу… Вдруг слышу его голос, тихий такой, словно летний ветерок повеял:

— Полно, Ваня, полно плакать. Сидор и Карп в Коломне проживают, а грех и беда с кем не бывают. Есть кое-что и похуже неверия. Вот, говорят, был один офицер: все хвастался, что в Бога не верит. Когда же угодил на войну, да засвистели вокруг него пули, так он со страху давай молиться: «Пресвятая Богородице, спаси нас!» А, как потом узнали об этом его товарищи, да стали над ним смеяться, он и ну отказываться, мол, неправда все это, не было ничего такого… Лицемерие, оно еще хуже неверия. А теперь давай-ка я тебя исповедую.

Я из скита как на крыльях летел. И так радостно мне было, что, как говорится, ни словом сказать, ни пером описать. Вот как если бы болен я был тяжело, смертельно, и вдруг поправляться начал. И точно: после той встречи с отцом Амвросием начала оживать душа моя…

— А почему старец Амвросий сперва хотел, чтобы ты ему другую басню прочел? — любопытствует Сима.

— А это я уже потом понял. — отвечает отец Иоанн. — Когда вспоминал свой разговор с отцом Амвросием. По правде сказать, сначала я подумал: может, он просто оговорился? Да, как прочел эту басню, так и понял: это было не случайно. Потому что в ней говорится о том, как один писатель-безбожник больше людей погубил, чем самый страшный разбойник. Ведь те, кто его книжки читал, да им поверил, злодеями стали. Как говорится — если нет Бога, так все дозволено… Так что не только тот душегуб, кто по большим дорогам разбойничает. Но и тот, кто в людских душах зло сеет. И за это придется ему перед Богом ответ держать, как пойманному разбойнику — перед людским судом. Вот так-то!

…Тем временем учеба моя в семинарии подошла к концу. Теперь я уже твердо решил, что стану священником. Одного никак не мог решить: жениться мне или пойти в монахи, как отец Амвросий? Очень уж хотелось, хоть немного, да на него похожим быть… Опять же, прослышал я от кого то, будто по заповедям Божиим лишь в монастыре можно жить, а в миру — нельзя. Как говорится, с волками жить, по волчьи выть. Только, по правде сказать, давно уже приглянулась мне одна девушка, дочь дьякона. Катей ее звали. Хорошая такая: добрая, кроткая, набожная — лучше жены не сыскать. И родители наши были не прочь, чтобы мы поженились. Да я все думаю: а может, грех это, если я не в монастырь пойду, а женюсь? Вдруг тогда я уже не смогу жить по Божиим заповедям? Вот так все и маялся, пока не вспомнил: один ум — хорошо, а два лучше. И решил спросить совета у о. Амвросия. Хотя и не надеялся, что он мне ответит. Мало ли у него других, более важных дел? А я его от них пустыми вопросами отвлекаю.

Не ждал я ответа от старца Амвросия, а получил его. Вот что он мне написал:

«Не в том дело, кто где живет, а в нас самих. Жить можно и в миру, только не на юру, а тихо. Жить не тужить, никого не осуждать, никому не досаждать, и всем — мое почтение. А про женитьбу твою скажу так: если вы друг другу нравитесь, и невеста доброго поведения — женись. Гусь да гагара — неладная пара, да вместе плавают. Только живи так, как колесо вертится: одной точкой земли касается, а остальными вверх стремится».

На всю жизнь благодарен я отцу Амвросию за этот мудрый совет! А тебе, внучек, как подрастешь да женишься, да заживешь своим домком, дай Бог прожить в таких же любви и согласии, как прожили мы с твоей покойной бабушкой Екатериной!

Через год снова собрался я к старцу Амвросию. Правда, как ни просила Катя, не решился взять ее с собой. Потому что в ту пору она ребенка ждала, нашего первенца. Вот потому-то и поехал я в Оптину Пустынь один.

В ту пору весна была. В наших северных краях еще кое-где снег лежал, зато там, в Калужской губернии, все зеленело! Тогда-то и увидел я, как цвели оптинские яблони: весь скит утопал в их цветах, словно в тех белых кружевах, что на Вологодчине плетут. А ведь в тот раз, зимой, они мне мертвыми казались. Да пригрело солнышко, и ожили, зазеленели, зацвели яблони. Вот так и здесь, у отца Амвросия в скиту, оживали души даже совсем пропащих людей…

Думал я, что старец, как тогда, назавтра же меня примет. Однако на сей раз ждать пришлось больше недели. Так ведь теперь куда мне было торопиться! Зато сколько всяких удивительных историй наслушался я за эти дни об отце Амвросии! Что лучше запомнилось — сейчас тебе расскажу:

С чего бы начать? А вот был такой случай. Как-то из самого Петербурга приехали к старцу две сестры. Старшая мечтала в монастырь уйти. А у младшей уже жених был, только и оставалось, что свадьбу сыграть. Вот они и приехали благословения просить — кому — замуж, а кому — в святую обитель. И что же? Младшей, невесте просватанной, старец вручает монашеские четки. А старшей, той, что в монастырь собиралась, говорит: «какой тебе монастырь! Ты замуж выйдешь, да не дома!» И даже назвал губернию, где она после замужества жить будет. Вернулись девушки домой в столицу, а дальше вот что было. У младшей сестры в самый последний момент свадьба сорвалась, и вскоре стала она монахиней — Христовой невестой. Вот и пригодились ей монашеские четки — подарок отца Амвросия. А старшая получила письмо от тетки. Мол, есть в нашей губернии женский монастырь, приезжай да посмотри, может, и надумаешь остаться. Она и приехала. Да познакомилась там с одним благочестивым человеком, уже в годах, и вышла за него замуж, а в Петербург больше не вернулась. Как говорится, человек предполагает, а Господь располагает.

А вот что я слышал от одной шамординской монахини… Шамордино — это такая женская обитель недалеко от Оптиной Пустыни. Она появилась благодаря отцу Амвросию, который часто там гостил. И многие тамошние сестры поступили в этот монастырь по его благословению. Так вот, встретилась мне в Оптиной Пустыни одна монахиня из Шамордина, девушка молодая, пригожая собой, образованная — она в Москве женские курсы закончила. Монашеское имя ее Н., а в миру ее Верой звали. Слово за слово, и вдруг она меня спрашивает:

— А хотите, батюшка, знать, как я в монастыре оказалась?

По правде сказать, мне и самому это любопытно было: ведь сколько сейчас твердят разные недоучки да полузнайки, будто в Бога только неученые люди верят. Так отчего же это такой красавице и умнице да вздумалось монахиней стать?

 — Что ж, — говорю, — матушка, расскажите.

И поведала мне монахиня, что мать ее очень почитала отца Амвросия. А она за это над ней смеялась: «и что ты нашла в этом лицемере?» Потому что считала себя самой умной, а верующих людей — простачками, которых всякие обманщики за нос водят. Однако как-то раз из любопытства поехала с матерью в Оптину Пустынь, и даже к старцу на благословение пришла. Только стала позади всех, за самой дверью, чтобы ее не видно было. Вот вошел отец Амвросий, оглядел всех. И вдруг заглядывает за дверь, где спряталась Вера… «А это что тут за великан стоит? Это Вера пришла посмотреть на лицемера?»

— Вот с тех пор я в Бога и уверовала. — призналась монахиня. — А потом ушла в Шамордино…

Или вот еще такой случай тебе расскажу. Как-то иду я мимо хибарки старца, где он женщин принимал. И слышу, как одна из них рассказывает: мол, она отсюда пешком из Воронежа пришла. Ноги-то у нее больные, вот она и надумала пойти к старцу, чтобы он ее исцелил. Да по пути заблудилась в лесу, упала на землю и плачет. Тут подходит к ней какой-то старичок с клюкой, с виду — монах. Расспросил, куда она идет, а потом махнул своей палочкой в сторону: вон туда сверни! И точно — сразу за поворотом монастырь показался…

 — Да это ж наверное, тебе здешний лесник встретился! — судачат бабы, — или кто из монахов по лесу бродил. Вот он-то тебя к монастырю и вывел…

Вдруг дверь хибарки открывается, выглядывает оттуда один из келейников старца и спрашивает: «где тут Авдотья из Воронежа?»

Женщина так и ахнула:

 — Так ведь это же я!

 — Тебя батюшка зовет.

Вошла она к старцу, а я из любопытства решил подождать ее возвращения. Долго ждал. Наконец, выходит эта Авдотья, а сама вся в слезах:

 — Я его узнала! Это он мне в лесу встретился и к монастырю вывел!

А ведь отец Амвросий сколько лет из скита не выходил, и внешность у него была такая — ни с кем не спутаешь. Одно слово — чудо.

Да только таких чудес много было. И творил их старец Амвросий как бы невзначай. Шел раз один оптинский монах по двору, а зубы у него в тот день так болели, аж спасу нет! Вот встречается ему отец Амвросий, и как ударит по щеке! И что же? Боль как рукой сняло. Потом, как проведал народ про это чудо, некоторые даже нарочно к старцу подходили и просили: «батюшка Абросим! Побей меня, чтобы голова прошла!» Любили его люди. Да и как же было не любить!

…Наконец настал и мой черед к нему идти. И опять встретил он меня, как родного. Долго мы тогда с ним беседовали. А под конец я ему говорю:

 — Давно хочу у Вас прощения попросить, батюшка. Я ведь, когда впервые о Вас услышал, не поверил, что в наше время могут быть старцы.

А он поник головой и отвечает:

 — Что ты, что ты, отец Иоанн… Разве я старец? Славны бубны за горами, а подойдешь — пустое лукошко. Одно утешение — я, хоть и сзади, да в том же Божьем стаде. А так — не знаю, есть ли на свете кто неразумнее меня. Вот уж прожил в монастыре сорок с лишком лет, а не нажил и сорок реп. Душой и телом слаб, а берусь за дело сильных и здоровых. Да только людское горе — как море. И столько скорбей у людей, столько скорбей…

Поднял я на него глаза — да так и обмер. Сколько раз прежде видел я отца Амвросия! А вот таким не видел никогда. Передо мной сидел больной, сгорбленный старик в монашеской одежде… И тогда я понял, какую тяжкую ношу наших скорбей, грехов и сомнений взял на себя этот человек. Потому что любил нас.

…Напоследок он мне вот что еще сказал:

 — Помнишь, как Спаситель заповедал Своим ученикам: «будьте мудры, как змии, и просты, как голуби» (Мф. 10, 16). А знаешь ли, что это означает? Быть простым, как голубь, значит — ни на кого не сердиться и прощать своим врагам. А змея потому мудрой зовется, что больше всего бережет она свою голову. А когда меняет кожу, проползает между камнями, чтобы старую шкурку с себя содрать, хоть это и больно. Вот и ты, если желаешь жить во Христе, терпи все невзгоды. И, как бы тебе трудно ни приходилось, не унывай и не отчаивайся, а веруй в Бога и надейся на Него. Зло, хоть вперед и забегает, да никогда не одолевает. Помни это и храни в своем сердце веру. А теперь прощай, отец Иоанн. Нескоро мы с тобой свидимся. Бог да благословит тебя.

Не мог я тогда взять в толк, отчего это он со мной прощается. Да еще почему-то и надолго. Потому что собирался на следующий год снова в Оптину Пустынь приехать. Только человек ходит, да Бог его водит: в конце лета родила моя Катя сына. Да-да, твоего отца. И назвали мы его в честь старца — Амвросием. Правда, зимой она сильно простудилась и долго болела, так что поправилась лишь к следующей весне. Вот я за ней и ухаживал. Затем, на Успение Пресвятой Богородицы, рукоположил меня Владыка Александр⁶ во священника и послал служить сюда, в Сосновку. А в конце зимы того же, 1891 года, узнал я, что 10 октября⁷ в Шамординском монастыре отошел ко Господу отец Амвросий.

Тут-то и понял я, отчего тогда, год назад, он прощался со мной! Только я все равно решил съездить в Оптину Пустынь. Чтобы побывать на его могиле. И помолиться о нем.

…Голос отца Иоанна дрожит, он замолкает и принимается искать в кармане подрясника носовой платок, чтобы вытереть навернувшиеся на глаза слезы. Сима не решается спросить его, что было дальше. Потому что в этот миг вдруг осознает: не случайно дедушка рассказал ему о своих встречах со старцем именно сейчас, когда Сима уже начал было сомневаться: есть ли Бог. Ведь в свое время Господь через старца Амвросия ответил на этот вопрос отцу Иоанну, тогда еще семинаристу Ване. И вот теперь Он дал ответ на тот же самый вопрос и ему самому. Значит, Бог есть! А те, кто говорит, будто Его нет, просто-напросто не знают Бога. Ведь Он открывается тем, кто ищет Его не из любопытства, а ради того, чтобы быть с Ним.

Тем временем отец Иоанн продолжает свой рассказ:

 — Да, тогда я все равно решил съездить в Оптину Пустынь. На этот раз я приехал туда в конце лета. Там все было по-прежнему. Знакомый приветливый монах-гостиник, теперь уже седой старик, множество паломников, утопающий в зелени и цветах скит, где еще недавно жил старец Амвросий. И яблони. Только теперь их ветви сгибались под тяжестью спелых яблок: желтых, зеленых, красных. Да, все там было по-прежнему. Не было лишь отца Амвросия. Как спелый плод, созрела его душа для Царства Небесного, отошла ко Господу.

Я побродил по монастырю. Помолился в соборе. Затем подошел к его северо-восточному углу. Там были похоронены прежние оптинские старцы Лев и Макарий, о которых мне когда-то рассказывал друг Митя, а теперь иеромонах Даниил. Они были учителями старца Амвросия. И теперь он упокоился рядом с ними. На его мраморном надгробии я прочел надпись по-церковнославянски. По-русски она звучит так: «…для немощных был как немощный, чтобы приобрести немощных. Для всех я сделался всем…» (1 Кор. 9, 22) Когда-то давно Святой Апостол Павел сказал это о себе. Но эти слова можно было бы сказать и об отце Амвросии. Для всех он был всем…

Тем временем к могиле подошла какая-то старушка. Постояла, помолилась. А потом и говорит:

 — Вот мы и осиротели, батюшка. Умер наш отец родной. Я-то его давно знала, все ходила к нему за благословением. И Сема, сынок мой, тоже. Он на телеграфе здесь, в Козельске, служил, вот и носил ему телеграммы. Много их ему посылали, чай, со всей России… А потом Сема чахоткой заболел и умер. Пошла я к отцу Амвросию — мы же все к нему со своим горем ходили. А у самой сердце болит, так болит, что аж рвется на части! Он меня по голове погладил и говорит, ласково так:

— Оборвалась, Анна, твоя телеграмма.

 — Оборвалась, — говорю, — батюшка…

И плачу. Только от тех слов его, да от его ласки, у меня с души будто камень свалился. Как при отце родном, жили мы при нем. Всех он любил и обо всех заботился. Теперь уж нет таких старцев. А может, Бог и еще пошлет!

И показалось мне, что сейчас в лице этой женщины вся Россия-матушка поминает добрым словом отца Амвросия, который любовью своей утолял народное горе.

…Захотел я тогда увезти из Оптиной Пустыни что-нибудь на память о старце Амвросии. И попросил у тамошних монахов яблок из скита, где он жил. Думал, посажу их семена у себя перед домом, вырастут из них яблони. Вот и буду я на них смотреть да вспоминать старца… Только, хоть и привез я к себе на Север яблоки из Оптиной пустыни, да так и не смог вырастить из них яблонь. И поначалу очень жалел об этом. А потом вспомнил, как отец Амвросий говаривал: «главное дело — в нас самих». Такая ли это беда, что не взошли в нашей северной земле семена оптинских яблонь? Главное — чтобы взросло то семя веры, что насадил в мою душу отец Амвросий. И в свое время принесло духовный плод.

Так что те яблони, что у нас перед домом растут, на самом деле вовсе не из Оптиной Пустыни… Да только разве это важно?

ПРИМЕЧАНИЯ:

1 Епископ Михей (Казанский) возглавлял Архангельскую и Холмогорскую епархию с1908 г. Иерей — священник.

2 Гуттаперча — гибкий, упругий материал, вроде резины. А точно такой же крестик, как у Симы, был и у моего дедушки Серафима, когда он был маленьким.

3 Вакациями в старину называли каникулы.

4 Дьячок — церковный чтец.

5 Гостиник — монах или послушник, который несет послушание в монастырской гостинице.

6 Речь идет о епископе Александре (Закке-Заккис), возглавлявшем Архангельскую и Холомогорскую епархию в 1890—1893 гг.

7 По новому стилю эта дата приходится на 23 октября. В этот день, а также 24 октября (11 октября по старому стилю) — в день памяти преподобных отцов и старцев Оптинских, празднуется память преподобного Амвросия. День обретения его святых мощей — 23 июня (10 июля по новому стилю).