Смородина

Благодать разлита покоем между многочисленными ветвями и листьями. Я собираю ягодки, налитые тишиной и покоем. Может быть потому они и целебны, что рождены из полноты любви к человеку? Не умной, не сознательной, не гордой своим знанием себя, а тихой и скромной, заботливой. Смородина не помнит себя, она не человек, но она сохранила в себе любовь, дарованную ей Творцом. И эта любовь всецело направлена на сохранение жизни.

Покупающий смородину, покупает просто еду или лекарство — он думает о себе. Собирающий ягоды с куста, если захочет, может обрести гораздо больше — например, может узнать в смородине друга, и тогда ягоды станут дарами от его щедрот. Или даже от Его щедрот — чем-то сродни небесной манне — и тогда ими непременно захочется поделиться.

Наверное потому и были наши предки щедрее нас: они садили плодовые деревья специально для путников и нищих. Они благодарили берущих, как благодарит меня смородина.

Она научила меня мужеству быть в человеческом мире. Она научила меня слышать её глубокую тишину, в которой нет страха.

Да, в любви нет страха, потому что и меня нет. В любви есть тот, кого надо накормить, кого надо поддержать, кому надо помочь.

Тишина смородины показала мне, какое счастье исчезнуть в другом — только так и можно спастись от ада жизни, созданного людьми.

В детстве я обнимала, обхватывала руками огромные тополя, прижимаясь к ним, как к старшим братьям, я разговаривала с ветром — пушкинскими стихами, и была уверена, что на такие слова ветер обязательно откликнется.

Теперь вот я подружилась со смородиной — настолько щедрой, что мне стыдно за себя рядом с ней. Она вся — дар, она вся — не для себя.

Горсть ягод, съеденная с благодарностью, насыщает жизнью и тело, и душу, умиляет взор. Я могла бы  разрыдаться — от счастья собирать эти щедрые ягоды. Бабьи слёзы недорого стоят, запрещаю себе излишество чувств.

Молчу радостно, благодарю и люблю, люблю, люблю...