И уже не я живу, но живет во мне Христос. А что ныне живу во плоти, то живу верою в Сына Божия, возлюбившего меня и предавшего Себя за меня.
Послание к Галатам, 2
Январь – февраль 1942 года. Красноярск
Сибирь величественная. Один из крупнейших сибирских городов - Красноярск. Красивый город, вдоль которого протекает суровый и воинственный Енисей, сибирский богатырь из таежной сказки. Красноярск в сорок втором году - последний на востоке рубеж для эвакуации раненых. Местный эвакопункт состоял из нескольких десятков госпиталей. С фронта в Сибирь бесконечной рекой текли санитарные эшелоны. Самых тяжелых раненых отправляли в здание школы номер десять, в госпиталь под номером 15-15. Его курировал известнейший профессор медицины и священнослужитель Валентин (Лука) Войно-Ясенецкий. Когда профессора и епископа освободили от советской ссылки, то назначили консультантом всех госпиталей Красноярского края.
Владыка Лука зашел в палату госпиталя на окраине Красноярска, где лежал Николай, и подошел к окну. Прищурившись, он взглянул на заснеженные верхушки сосен, на серое сумрачное небо, и дружелюбным голосом спросил, обернувшись к солдатам, - Ну, как вы тут? Держитесь? На что жалобы? Почему так перегаром пахнет?
- Мы - то ничего, - ответил старшина Петрович, выдыхая алкогольные пары и нервно потирая потрепанную и откровенно грязную повязку на лбу, - а вот капитан Николай Ерохин тут у нас уже несколько дней умирает. Заживо гниет. С ногой у него все плохо… почти - что кердык. С юга его сюда привезли. Операцию ему никто не делает. Сначала он бредил, а теперь в беспамятстве. Мало совсем человек на земле пожил. Вы врач и священник. Крест носите. Спасите его ради Христа!
От Петровича сильно пахло перегаром. Но Лука ничего не сказал. Он понял, что тот и без того стыдится внезапного прихода врача и священника.
Подойдя к койке Николая, Войно-Ясенецкий остановился. Он стоял и смотрел на заострившиеся черты лица Николая. У моряка был очень измученный вид, ввалившиеся щеки, испарина на лбу. Волосы прилипли к подушке. Благородная внешность молодого человека напоминала о чем-то давно позабытом. Одновременно на его лице чувствовалось признание смерти, смирение перед ней.
Внимательный взгляд профессора неожиданно зацепился за маленький деревянный крестик, что выбился из - под рубахи. Грязным желтым пятном выделялась грубо перевязанная рана на ноге. Над койкой стоял терпкий запах гноя, пота и мочи. Жалость внезапно резанула профессору прямо по сердцу. Это чувство удивило его. Он так много всего пережил в жизни, что ему иногда было страшно, что он теряет всякую чувствительность к своей и чужой боли.
Лука Войно-Ясенецкий подошел к расшатанному столу и быстро написал на бумажке резолюцию, оглянулся на постовую сестру, а она стояла за его спиной, ни жива, ни мертва, и сердито, не глядя в глаза, сунул ей бумагу. Она растерянно читала записку. На ней твердым почерком было выведено "Раненого Николая Ерохина в ближайший час перевести в школу № 10. Срочно подготовить операционную. Оперировать буду сам. Профессор Лука Войно-Ясенецкий».
Когда он уходил, то попросил постовую сестру, с трудом сдерживаясь от праведного гнева:
- Приведите тут все, пожалуйста, в порядок. Больные должны выздоравливать, а не пьянствовать!
- Хорошо, Валентин Феликсович, - покорно произнесла она. Она понимала, какой грандиозный будет скандал, если приедет комиссия, но весь медицинский персонал ничего не мог поделать с ранеными фронтовиками, на неопределенное время оказавшимися в далеком тылу, и мающимися от безделья.
Меньше хлопот доставляли те, кто лежал. Они были почти все безнадежны. Многих из них хоронили в братских могилах, в ближайшем лесу. Поэтому, тайную радость доставляли персоналу хоть и выпившие, но выжившие и вставшие на ноги солдаты.
7 февраля 1942 года. Красноярск
Колю Ерохина перевезли в госпиталь 15-15 на больших деревянных санях с несколькими ранеными, которых выбрал сам Войно-Ясенецкий. Когда Николая положили в госпитальном коридоре, то медсестры и санитары, проходя мимо, с удивлением смотрели на него. Они привыкли ко всему, к перекошенным от злобы лицам, к ругани, к мату, к звериным воплям боли и тоски. А здесь, на грубых деревянных носилках, лежал какой-то совсем необычный молодой моряк и офицер. На его угасающем лице настолько ощущалась печать высокого благородства, что женщины останавливались перед его носилками и благоговели перед ним. Казалось, жизнь почти замерла в этом человеке. И лишь какое-то непонятное упрямство организма, какая – то удивительная искра жизни горела в нем, и только поэтому смерть отступала.
- Валентин Феликсович, все готово для операции, - бодро отрапортовала медсестра.
- С остеомелитом мы справимся, я не сомневаюсь, но выдержит ли сердце больного? Чуть приглушенным голосом добавила она, увидев, как медленно подходит к дверям операционной знаменитый хирург. Он обработал руки едким пахучим раствором. Два ассистента, ничуть не удивляясь, смотрели, как он перекрестился, и аккуратно нарисовал на больном православный крестик с помощью йода. Одеяние священнослужителя под белым халатом придавало строгость и важность предстоящему моменту. Лицо Николая торжественно светилось в полутемной операционной. Молодой капитан был без сознания.
- Включить все лампы, - приказал епископ, и с непреклонностью и уверенностью в победе прочитал «Царю Небесный» и еще несколько прошений.
Когда Николая увезли в послеоперационную палату, то архиепископ Лука, поднялся на второй этаж, к себе, и долго читал благодарственные молитвы. Ближе к ночи, поработав над рукописью, он долго сидел перед кружкой остывшего свекольного чая в своем кабинете и сосредоточенно думал о пациентах:
– Я их вылечу с Твоей помощью, но где взять силы для этого? Где, Господи, мне взять силы?
Очень огорчало собственное здоровье:
- На ногах я иногда и стоять не могу, голову кружит от переутомления. Сапожник без сапог – с собой справиться не могу. А ведь у меня все признаки начавшегося невроза: беспокойство, апатия, рассеянность, уныние, аритмия.
Он продолжал задавать себе нелицеприятные вопросы:
- Если вдруг мне откажет зрение, что тогда? Кто будет их оперировать?
Внезапно, перед ним промелькнуло свежее и радостное воспоминание, он услышал глуховатый голос Иоанна Кронштадского:
- Христос меня держит в жизни; крест — покой и утешение мое.
Затем тот же голос произнес тверже и медленнее, в нем чувствовалась поддержка свыше:
- Христос меня держит в жизни; крест — покой и утешение мое.
Поморщившись от своих пессимистичных мыслей и перекрестившись, Владыка встал и достал Евангелие.
От Луки 4
23. Он сказал им: конечно, вы скажете Мне присловие: врач! исцели Самого Себя; сделай и здесь, в Твоем отечестве, то, что, мы слышали, было в Капернауме. 24. И сказал: истинно говорю вам: никакой пророк не принимается в своем отечестве.
40. При захождении же солнца все, имевшие больных различными болезнями, приводили их к Нему и Он, возлагая на каждого из них руки, исцелял их. 41. Выходили также и бесы из многих с криком и говорили: Ты Христос, Сын Божий. А Он запрещал им сказывать, что они знают, что Он Христос. 42. Когда же настал день, Он, выйдя [из дома], пошел в пустынное место, и народ искал Его и, придя к Нему, удерживал Его, чтобы не уходил от них. 43. Но Он сказал им: и другим городам благовествовать. Я должен Царствие Божие, ибо на то Я послан.
14 глава. В городе
Красота не может быть одна, ей нужно, чтобы кто-то любил ее.
Монах Симеон Афонский «Книга, написанная скорбью, или восхождение к небу»
Август 1941 года. Себеж
- А ты красивая, - задумчиво протянул Михаил, помешивая ложечкой травяной ароматный чай. – Я сразу это понял, когда встретил тебя у колодца.
- Мы все здесь красивые, - ласково улыбнулась совсем юная девушка, убрав со стола пустую чашку из - под вареной картошки, - У нас природа здесь хороша, кругом озера глубокие, как в сказке. Мы смотрим на эту красоту и от нее хорошеем.
Природа вокруг города действительно была великолепна. Величественный склон высокого холма омывали волны глубокого синего озера. Чтобы пройти на полуостров, надо было подняться немного в гору.
Но сначала Михаил вышел из леса, в котором договорился о встрече с разведчиками Семенова. Летчик был одет в гражданскую одежду и направлялся в сторону границы. В целом, с перерывами на отдых, он прошагал порядка двадцати километров. Михаил шел перелесками и опушками, золотыми от солнца, прячась в тени пожелтевших деревьев и замирая от любых инородных, не присущих лесу, звуков. В двух километрах от города он вышел на проселочную дорогу. К счастью, по пути ему попались только бородатый старик с высохшими березовыми вениками в большой холщовой сумке и плохо одетая женщина с маленьким ребенком. К вечеру Михаил вступил на городскую окраину полуострова. Его задачей было найти себе какое-то жилье, войти в доверие к хозяину, и очень осторожно вычислить тех, кто настроен против фашистов и не будет смиряться перед врагом, выбрать тех, кто готов будет взять оружие в руки, чтобы встать на защиту родной земли.
Вечером он уже чаевничал за обеденным столом, пристально поглядывая на симпатичную девушку Ольгу, вчерашнюю школьницу, и слушал, как она рассказывала о том, что происходит в городе. Голос у девушки был звонкий и смешливый, несмотря на обстоятельства, и Михаил очаровывался им не меньше, чем обаятельной внешностью хозяйки. За полчаса, летчик, вынужденный выдавать себя за пастуха, узнал, что сегодня утром рыжая собака у соседей Плотниковых разрешилась щенками, и оказалось, что все пять щенков очень милые и забавные. Затем, он услышал, что после дождя много наросло грибов, а в лесу, подле источника, вчера нашли мертвого советского солдата. Вероятно, солдат заблудился и умер от голода. Михаил также выяснил, что в городе много беженцев: людей, потерявших жилье. И у Ольги чуть было не поселилась несчастная беженка из Польши с двумя детьми. Но ее родственники уговорили женщину идти дальше, куда-то к Балтийскому морю. Они по ошибке забрели в этот старинный небольшой городок с узкими улочками, находящийся на краю советской России, и не захотели в нем оставаться надолго. Кругом гремела война и беженцы, выходя из огненного кольца, пытались обрести спокойное место на земле, не осознав до конца, что это невозможно.
Когда же Михаилу надоело слушать городские сплетни, он стал задавать наводящие вопросы. Важной новостью стало то, что фашисты разрешили открыть в городе рынок, но чтобы на нем можно было что-то продать, нужно было получить разрешение на полицейском участке. Самих немцев пока в городе нет, они прошли дальше, но скоро они устроят в Себеже гарнизон, и тогда не будет никакого прохода от военной техники и мотоциклистов. За окнами смеркалось. Солнце медленно ушло за темную зубчатую полоску леса, оставив после себя на небе огненный след.
Ольга и Михаил пили душистый чай из цветов липы и таволги. Она сидела напротив него. Затем девушка вышла, чтобы завершить какие - то дела по хозяйству, покормить куриц, закрыть ворота, а Михаил стал вспоминать, как всего несколько часов назад он пришел в этот захолустный городок, окруженный безумно красивой природой, и заговорил с первой попавшейся ему на пути девушкой, худенькой и стройной, невысокого роста. На ней была надета длинная черная юбка в горошек и белая кофточка. Ольга несла деревянное коромысло с металлическими ведрами, и Михаил увязался с ней до колодца. Попросил напиться воды и первым завязал разговор. У девчонки было приятное лицо, такое простое и русское, что Михаил не смог устоять, чтобы не заговорить с ней. Он понимал, что делает совсем не то, что ждет от него начальство, но, тем не менее, напросился помочь девушке донести ведра до дома. Приказ Ершова был другой. Михаил должен был устроиться у какой-либо одинокой старенькой бабушки. Но Михаил, оправдывал себя тем, что если бы Ершов увидел Ольгу, то он бы тоже не устоял. К тому же, за все время, пока они шли по улице к ее дому, по дороге им совершенно никто навстречу не попался, поэтому приказ был почти невыполним. Город казался пустым. И только тяжелые ветви румяных яблок, перевешивались через заборы, за которыми скрывались люди.
- Где я должен искать одиноких бабушек? Где они прячутся в этом городе? Может, на огородах, или в банях? Что подумают люди, если я буду к ним ломиться в огороды в поисках старушек – божьих одуванчиков? Да меня тут же схватят и отведут в полицейский участок. Это только видимость, что фашистов в городе нет. На самом деле они где-то рядом, и чтобы приехал карательный отряд, достаточно получаса.
В одиннадцать Михаил лег в чистую постель в небольшой комнатке с низким потолком, с окошком на огород. В комнате пахло травами и яблоками. Михаил долго не мог уснуть и слушал, как за стенкой ходит она, как расчесывает волосы, как вздыхает, как поет тихую спокойную песенку о мирной жизни, о солнышке, что заглядывает в окно, и о птицах, что мечтают о свободе. А сам он думал о своем жизненном пути, и, о ее судьбе, судьбе советской школьницы, оказавшейся в тылу врага.
Утром он встал рано, окатился холодной водой, почистил зубы трофейным зубным порошком, что хранился в его вещмешке, сбегал еще раз к колодцу, и, бодро взялся колоть березовые дрова. Она вышла в огород в сарафане. У нее оказались красивые загорелые плечи. Он отвел глаза, словно боясь обжечься.
Он опасался смотреть на нее с дурными намерениями. Его мучило невообразимое чувство вины. Он уже знал, что ее мать погибла в конце июня. Несколько женщин возвращались с поля, и над ними пролетел фашистский самолет. Летчики скучали. Чтобы себя немного развлечь, они стали стрелять из пулемета по женщинам. Женщины тут же упали на дорогу. И когда самолет улетел, трое из десяти женщин не смогли больше встать никогда. Другие вернулись в город, истекая кровью. Оторванными ситцевыми подолами они перевязали себе раны. Мать Ольги принесли на руках соседи. Она всегда всем помогала и ее пришла хоронить вся улица. Отец Ольги был военным и служил на границе. Последний раз дочь его видела за неделю до войны. Он приехал на мотоцикле, военная форма его насквозь пропылилась, а он смеялся и радовался, что дочка окончила школу.
Михаил всю ночь укорял себя, даже во сне. Это он должен был охранять небо и землю от фашистов, защищать невинных женщин, юных девушек и маленьких детей, заколотых штыками, а не ползать в грязи и слизи окрестных болот. Это он виноват, что плохо научился воевать и не смог вовремя спасти свой самолет и взлететь на нем, чтобы биться с захватчиками. Он даже оружие свое не смог спасти, потому - что оно хранилось на складе. Не положено было младшему офицерскому составу - выпускникам училища иметь при себе пистолеты в кобуре. Несколько раз в неделю, накануне войны, им выдавали винтовки и заставляли ходить строевым шагом победителей. Они старались, маршировали. А когда склады подверглись бомбежке, как и весь аэродром, заполыхали до неба огненным факелом, то Михаил, спасаясь, как и все остальные, не подумал даже о том, что прежде чем бежать, надо было достать хоть какое-то оружие. А ведь как бы могла пригодиться хотя бы одна заряженная винтовка, хотя бы один пулемет. Один и без оружия в фашистском тылу - такого Михаилу и в страшном сне не могло бы присниться. Но надо было жить и бороться, искать выход из сложившейся ситуации.
Так он жил в доме приглянувшейся ему девушки целую неделю, помогая по хозяйству и узнавая через нее все городские новости. Она периодически куда-то уходила, а потом возвращалась. Пора было и Михаилу идти на встречу с разведчиками и рассказывать о своей жизни в городе. Но на подпольщиков он так и не вышел. Похвастаться было нечем. Люди шарахались друг от друга на улицах, и он мог знать только то, что узнавала от своих знакомых Ольга. Не мог же он спросить ее в лоб: - Не знаешь ли, ты, Оля, местных подпольщиков? Не хочешь ли меня с ними познакомить?
Михаилу помог случай. Однажды, вечером, когда в небе только появилась вечерняя заря, Ольга и Михаил случайно столкнулись в огороде. Он починил девушке прохудившийся деревянный сарай и собирался идти ремонтировать замок. А она собирала падалицу вокруг яблонь, для того, чтобы сварить повидло. Михаил загляделся на нее, так уж она была хороша. В ответ Ольга посмотрела на него сияющими широко распахнутыми бирюзовыми глазами и улыбнулась. Он не выдержал и спросил:
- А почему ты меня к себе в дом пустила жить, не побоялась?
- Вижу, что человек хороший и пустила.
- И фашистов бы тоже пустила?
- Они нас не спрашивали, когда пришли.
- Оля, ты выйдешь за меня замуж, когда война закончится?
- До этого еще дожить нужно. Тебе, Саша, надо поменьше на глаза людям показываться, мало ли что. И долго в Себеже нельзя оставаться, я же тебе рассказывала, какие слухи ходят: немцев здесь скоро много будет, и танки, и артиллерия.
- А тебе можно здесь оставаться?
- Я в партизаны уйду. Хочешь, пойдем со мной?
- Ты это серьезно?
- Да. Ты неделю у меня живешь, и я вижу, что на тебя можно положиться.
- Разве можно быть такой наивной. А вдруг я полицай какой - нибудь?
- Я видела их. Один из нашего класса, Ивашка, полицаем стал. У него глаза как у быка, и улыбается он плотоядно. А остальные ребята…- сказала она и осеклась.
- Что остальные ребята? – живо спросил Михаил. Она испуганно посмотрела ему в глаза.
- Саша, мне нужно тебя сводить на проверку.
- Не понял.
- Тебя вечером с завязанными глазами приведут в старый амбар на важную встречу. Ребята собирают отряд. Если ты хочешь воевать с фашистами, соглашайся. Если не хочешь, возвращайся домой к маме.
- Это интересно.
- Мы поняли, Саша, что ты не пастух. У тебя выправка военного. Мы собираем всех, кто хочет бороться. Наш класс. Наша школа. Наша родина.
- Я готов к этой встрече.
- Саша, а тебе ведь не семнадцать лет, как мне. Я ведь вижу, что ты меня старше.
Михаил напрягся и сказал:
- Можно я на твой вопрос отвечу позже. После встречи в амбаре.
