Рождение Цесаревича (глава из романа)

В день, когда у Петра Сергеевича выпал выходной, и они с Тимошей пошли гулять на Неву, было так жарко, что воздух от нагретой солнцем мостовой, плавился, словно сахарный сироп на сковороде у тёти Симы.
– Полный штиль, суда легли в дрейф, – сказал доктор Мокеев, глядя на неподвижно замершие на широкой реке корабли и кораблики.
Казалось, что на воде всё уснуло и лишь загорелые до черноты лодочники, обливаясь потом, неутомимо били вёслами, перевозя на другой берег немногочисленных пассажиров.
Тимофей засмотрелся на слаженную работу крючников, разгружавших баржу с солью у Николаевского моста.
– Наливай! – раздавался крик двух грузчиков, и тяжёлый мешок наваливался на спину носильщику. Он проворно перекидывал через плечо длинный железный прут с крючком на конце, с силой втыкал в мешок, чтоб тот не ёрзал, и, не переводя дыхание, бежал по шаткому трапу с баржи на берег.
Ноги носильщиков, идущих цепочкой, создавали равномерный шум, ежеминутно прорезаемый требовательным криком: «наливай».
Работа была изнурительной, и мальчик от души сочувствовал носильщикам, изнемогающих под тяжёлой ношей.
Он вспомнил, как полными корзинами, напрягая все силёнки, таскал тётке Мане картошку на посадку и подумал, что мешок с солью, вероятно, весит с добрый десяток таких корзин.
– Когда мой друг Кока вырастет, он обязательно придумает машину для погрузки, – сказал Тимофей Петру Сергеевичу, – я его нынче же попрошу об этом.
– Хорошее дело, – одобрил отец, – я уверен, что день, когда умные машины заменят тяжёлый труд уже не за горами.
  Прогресс  значительно улучшает человеческую жизнь: вместо белошвеек полотно сшивают швейные машины, несчастных коней, впряжённых в конку, вытесняет электрический трамвай, а пройдёт совсем немного лет, и личные авто появятся не только у государя и великих князей.
Отец и сын облокотились о парапет и стали смотреть на еле заметную водную рябь, в которой купались солнечные лучи.
– Благодатно, сегодня, – заметил им господин в полотняном летнем костюме, пристроившийся неподалёку, – и как тихо…
Как бы в издёвку на его слова с Петропавловской крепости бухнул раскатистый выстрел. За ним другой, третий…
  Грузчики побросали работу, и, повернувшись лицом к Заячьему острову, принялись загибать заскорузлые пальцы, подсчитывая пушечные удары.
Канонада раздавалась сплошной чередой, не прерываясь ни на минуту.
– Папа что это? – затормошил Петра Сергеевича Тимка.
– Подожди, не мешай, – ответил отец, и паренёк с изумлением увидел, что доктор Мокеев тоже загибает пальцы! Считал выстрелы и господин рядом с ними, и пожилая дама под кружевным зонтиком, и остановивший лошадь посреди дороги извозчик модного ландо!
«Вот это да! – ахнул про себя Тимоша, – не иначе в Петербурге есть какая-то тайна, известная только взрослым».
Наконец выстрелы смолкли.
– Ура! Ура! Сто два выстрела! – сами не свои от радости, заорали на все лады окружающие.
– Сто два! Сто два! – визжала пожилая дама и колотила зонтиком по набережной.
Извозчик встал на козлах, сорвал с головы картуз и принялся размахивать им в воздухе, с востроженно-диким криком:
– Сто два залпа! Виват! Наследник родился!
– Наследник! У царя родился сын! – голосили грузчики на барже так рьяно, что судно ходуном ходило под ними, готовое сорваться с якоря.
– У нас появился цесаревич, – объяснил Тимофею улыбающийся во весь рот доктор Мокеев, – если бы родилась девочка, то с бастиона Петропавловской крепости прозвучал бы сто один выстрел, а раз мы слушали сто два, значит, царица только что родила мальчика.
Тимофей посмотрел на вспугнутых выстрелами чаек, с верещанием носящихся над гладью Невы, и его охватило необыкновенное чувство всеобщей радости, такой, какая бывает в ясный пасхальный день, осиянный Божией благодатью.
Как бы в ответ на его душевный порыв, на ближайшей церкви зазвонил колокол. Чуть погодя, ему откликнулся другой, соборный, а с противоположной стороны реки, им навстречу уже летел праздничный трезвон недавно выстроенного Успенского храма.
– Мальчик! Мальчик! Слава Господу! – раздавалось на каждом конце набережной.
– Пойдём, расскажем новость тёте Симе, – предложил Петру Сергеевичу Тимофей, – ведь ей в центре города выстрелов не слышно.
– Пойдём! – легко согласился отец, повернув на боковую улицу, переполненную возбуждённой толпой.
– Хорошо жить в столице, все новости первым узнаёшь! – прокричал на ухо доктору Мокееву незнакомый барин, купеческого вида. – У меня брат в Москве живёт, так они дай Бог, только в утренних газетах прочитают про цесаревича.
«Боже, царя храни», – завёл сильным голосом могучий офицер с артиллерийскими погонами на плечах.
Многоголосая улица подхватила Российский гимн, как эстафету передавая его в окраинные стороны.
Тимофей обратил внимание на нарядного мальчика, лет четырёх, который один во всей толпе, не разделял общего ликования. Прижавшись к руке матери и уткнув мордой в землю игрушечную лошадку на палочке, он безутешно плакал.
– Кто тебя обидел? – Тимоша присел на корточки около малыша и погладил его по голове.
Ребёнок поднял на Тимку ясные глаза с мокрыми от слёз ресницами и серьёзно сказал:
– Мне жалко мальчика, который сейчас родился.
От такого неожиданного ответа, Тимофей даже растерялся. Уж что-что а царевича жалеть не за что. У него есть любящие родители, сестрёнки, дом, и не один, учителя, няни, да и вообще, всё что душе угодно.
– Почему ты жалеешь царевича? – шёпотом поинтересовался он, думая, что мальчик испугался выстрелов или просто капризничает.
Но малыш не по-детски грустно опустил голову и вздохнул:
– Он никогда не вырастет.
Молодая дама, державшая ребёнка за руку, недовольно поморщилась и строгим голосом приказала:
– Замолчи, Алексей, не пугай господ своими фантазиями.
Она сконфуженно взглянула на Мокеевых:
– Не обращайте внимание на моего сына, он у нас со странностями.
Она увлекла ребенка за собой, оставив в воздухе след дорогих горьковатых духов.
Тимофей проводил их глазами и вдруг понял, что его радость куда-то исчезла, как будто её и не было, оставив место глубокой, щемящей тревоге за крохотное новорождённое существо, которое гордо называлось «Наследник Цесаревич».
– Папа, правда, царевич вырастет очень счастливым и обязательно станет русским царём? – в смятении спросил он Петра Сергеевича, ожидая, что отец сейчас уверенно скажет: «вне всякого сомнения. А как же иначе?».
Но доктор Мокеев почему-то промолчал, думая о своём, а потом тихо сказал:
– Один Бог ведает, какая судьба уготована человеку, а мы можем лишь надеяться на лучшее.
«Действительно, – мысленно согласился с отцом Тимофей, – наверно ни один человек на свете не мог предположить, что я буду жить в столице и учится в гимназии, а названный батюшка подарит мне свой медальон со змеёй в чаше».
– Барин, купите сыночку мороженое ради праздничка, – неожиданно гаркнул у Тимки над головой разносчик мороженого, обращаясь к Петру Сергеевичу, – да и сами отведайте, за здравие новорождённого!
Тимоша оживился: мороженое это правильно! Когда у соседей в их Соколовке родилась девчонка Фрося, новоиспечённая бабка, мать соседа дяди Вани, угощала деревенских ребятишек мятными пряниками и приговаривала:
– Ешьте, ребятушки, за мою Фросюшку, чтоб росла она здоровенькой и послушной.
– Пап, давай и тёте Симе мороженого купим? Мы уже близко от дома, оно не успеет растаять.
Доктор Мокеев согласно прикупил ещё порцию самого дорогого шоколодного мороженого, и они быстрым шагом стали приближаться к дому, то и дело раскланиваясь с совершенно незнакомыми людьми, поздравлявшими их с рождением наследника.
– Знаешь, папа, я никогда не забуду день рождения цесаревича, – поделился с Петром Сергеевичем Тимка, влетая в квартиру с холодным лакомством в вытянутой руке. Оно уже начинало оплавляться по краям, пачкая пальцы липким сиропом, поэтому Тимофей закричал тёте Симе прямо с порога:
– Тётя Сима! У нас родился цесаевич, и мы принесли тебе мороженое!
Вместо ответа из гостиной донёсся тихий стон, переходящий в неразборчивые возгласы, и отец с сыном поняли, что случилось нечто непредвиденное.