Пророк и цари (Пролог)

Пророк и цари

Роман о пророке Илии

Пролог.

Не в начале времен и не в конце, а где-то посерединке, жил-был ассирийский царь Тукульти-Нинурта, уже второй царь с таким замечательным именем. И был у него сынок, тоже царь, по имени Ашшур-нацир-апал, чаще называемый  Ашшурназирпалом. Ну, пока папа царствовал, Ашшурназирпал на царя только учился, но учился очень хорошо, и в результате превзошел родителя во всех отношениях.  Там, где папа убивал сотнями, сынок клал тысячами; причем делал это, применяя творческую выдумку и фантазию.

Тукульти-Нинурта, например, любил пленников обезглавливать, считая это лучшим способом их учета. Головы, как известно, считать куда легче и удобней, чем тела; да и пирамиды из черепов  весьма оживляют пейзаж. Царь должен заботиться не только насущных делах, но и о воспитании в подданных чувства прекрасного. Возникает вопрос, а зачем вообще вести учет пленников? А как же иначе? Во всем должен быть порядок. Воин сдает писцу отрубленные головы, писец отмечает в табличке их количество, в соответствии с которым бойцу и назначают награду. Очень удобно.

Ашшурназирпал обладал гораздо более развитым эстетическим чувством, чем его отец. Не отказываясь от пирамид из отрубленных голов, он добавлял к ним рощи из посаженных на колья врагов, до тысячи одновременно. Девять крупных походов совершил Ашшурназирпал в разные части света, и повсюду на его пути вырастали рощи и пирамиды, пирамиды и рощи.

У Ашшурназирпала, в свою очередь,  тоже сынок был, Тукульти-Нинуртин внучек. Звали его Салманасар, и талантами превзошел он всех своих предков, вместе взятых.  Не отказавшись от творческих достижений отца и деда, он их преумножил и довел до совершенства. Так, перед посадкой на колья, с людей заживо сдирали кожу, а к пирамидам из голов добавились ровные кубы из человеческих скелетов. Изготовлялись они следующим образом: пленников связывали и укладывали рядами на утоптанную землю; поверх клали еще слой, и еще, и еще, пока не получался слабо шевелящийся, но не слабо кричащий куб из человеческих тел. Вскоре куб переставал кричать и шевелиться, а еще через некоторое время появлялся запах, и на пир приходили крысы, прибегали псы, прилетали вороны. Тридцать два похода совершил Салманасар, в результате которых основал огромную империю, богато украшенную кубами, пирамидами и рощами.

Надо сказать, что окружавшим Ассирию народам такие украшения совсем не нравились. Имело место несовпадение эстетических пристрастий. Да и не любили ассирийцев народы Востока, сильно не любили. Сказать по правде – ненавидели. Терпели до поры – а куда деваться? Но и на плоскогорьях Персии, и в  глинистых долинах Вавилонии, и на горных склонах новорожденного государства Урарту при слове «ассирийцы» руки мужчин непроизвольно тянулись к оружию. Тянулись – и опускались в бессилии. Непобедимы, непобедимы проклятые! До поры.

Секрет ассирийской непобедимости видели в превосходном стальном оружии, легко перерубавшем бронзу и мягкое железо врагов, видели в использовании конницы, в преимуществах боевого построения пехоты, и все это была чистая правда. Но главного секрета не знал никто. Главный секрет умирающий Тукульти-Нинурта шепнул на ухо своему любимому сыну Ашшурназирпалу, и благодарный сынок тут же придушил папочку подушкой. Впрочем, мокрую подушку новый царь применил бы вне зависимости от последних слов умирающего, просто из осторожности. А вдруг старый убивец возьмет, да и выздоровеет?! Жди потом другого момента; а то и  посадит, вместо трона, на раззолоченный кол – с него станется. Сыновей у ассирийского царя, как папируса в Египте…                

   ***

Ашшурназирпал, которого спустя тысячелетия  историки назовут «Гитлером древнего мира», уроки отца усвоил накрепко. На строительстве новой столицы Ассирии, блистательного Калаха, погибли сотни тысяч пленных. Можно бы и поменьше, но царю уж очень хотелось, чтобы все чужеземцы, откуда бы ни приезжали они в Калах, содрогались от ужаса при виде построек, замешанных и воздвигнутых на крови их родичей. Что ж, задумка удалась – приезжие послушно ужасались и содрогались.

Прямоугольный город, с ровными, как по линейке вычерченными улицами, был, по своему, очень красив. Он тыкал в небо витой башней зиккурата, сверкал лазурными изразцами стен царского дворца, встречал гостей множеством искусно сделанных огромных скульптур.  Правда, многие знатоки с удивлением отмечали,  что культ развратной, но не особенно злобной богини Иштар заметно ослабел, ее похотливых изображений стало гораздо меньше, чем в Ашшуре, прежней столице.  Зато появилось множество страшных Шеду – хранителей царя и царства, изображаемых в виде быков или львов с головами людей. И в барельефах на стенах что-то многовато рассаженных на колья людей. Расправляет крылья бог войны Ашшур, уходит время, когда еще жили в железных сердцах ассирийцев крохи любви, доброты, милосердия… а впрочем, было ли оно когда-нибудь, такое время?

Ашшурназирпал считал слабостью все, что хоть немного отличается от завещанных отцом образцов  жестокости. Потому и наследника среди своих многочисленных сыновей выбирал только по одному признаку – никакой, даже мимолетной, слабости! Ну, и еще немножко ума – совсем немножко, чтобы не придумал, как силу да жестокость против родителя применить. Себя Ашшурназирпал считал, естественно, очень умным.

Шли годы, седела черная, завитая мелкими кудряшками царская борода, слабели стальные мускулы. Вот уже и льва на охоте в одиночку не одолеть, и врагу одними пальцами шею не сломать… старость.

Ашшурназирпал тяжело вздохнул и потер жесткой  ладонью широкую грудь. Там, под броней еще крепких мышц, болезненно колотилось усталое сердце. То быстро, то медленно, а то и вообще останавливается так, что и вздохнуть трудно … не то, чтобы Ашшурназирпал пугался в такие моменты, но… пугался, чего уж там. Пора, пора передавать наследнику главный секрет ассирийской непобедимости.

Тяжелыми шагами прошел царь через тронный зал и рабочий кабинет в комнату отдыха. Охрана отстала – в маленькую спальню без личного приглашения хозяина входить запрещалось. Даже уборку рабыни производили под бдительным царским присмотром. Немудрено – в стену еще при строительстве  вмуровали малую сокровищницу – на всякий случай. Только самое маленькое и ценное, что легко прихватить при поспешном бегстве. Повернуть замаскированный механизм, схватить мешки с удобными лямками, и в секретный ход, по-крысиному – шасть! А ночью вернуться, и всем врагам глотки перерезать…  красота. Царь даже захихикал от удовольствия, но седце опять сделало «так-так», потом «так-так-так», а потом и вовсе замерло тоскливой болью.

Ашшурназирпал рухнул в кресло, беспомощно хватая воздух широко раскрытым ртом.

«Ну почему?!» – думал он с пронзительной жалостью к себе самому – «Почему именно сейчас, когда все так хорошо? Дворец готов, город отстроен – загляденье; царьки соседние на коленях приползают и сапоги лижут… неужели ничего нельзя сделать? Уже два десятка целителей в масле сварил, ничего не умеют, ничего не знают! Ничего, ничего, ничего! Неужели… пора?! Не хочу!!!»

Царь дотянулся до веревки и ударил в тяжелый гонг. Вбежал старый Баир и встал у стены, сложив руки на груди. Ни мордой в пол упасть, ни «мой повелитель» сказать. Ничего не поделаешь, Баир еще покойному Тикульте-Нинурте служил, предан, как пес. Можно, конечно, и на кол посадить, но где потом  найдешь такого? Из его рук еду можно принимать, не опасаясь яда; и в бою спину прикроет, и убийц за полет стрелы чует. Вон, стоит, стену подпирает; крепкий, жилистый, и старость ему не в старость! Бегом по дворцу бегает, и не запыхается.

 – Сикеры![1] – прохрипел повелитель мира, – самой крепкой и чистой, на индийских травах!

Баир кивнул с явным одобрением, исчез на мгновение и возник снова, с кувшином в руке. Видимо, нужный продукт был приготовлен заранее. Старик деловито налил остро пахнущую жидкость в золотой кубок и щедро отпил – это была его обязанность, давно уже ставшая правом.

 – Хорошо. До кишок продирает, – сообщил Баир и закусил кусочком мелко нарубленного копченого мяса, зацепив его с блюда на столе. Это тоже было его обязанностью. Только после снятия пробы слуга налил господину и Ашшурназирпал, наконец, выпил кошмарного пойла. Щеки царя порозовели, сердце, пропустив два удара, заработало более или менее ровно.

 – Помру скоро, – сообщил царь новость.

 – Скоро помрешь, – согласился Баир.

 – А ты и рад, – упрекнул слугу царь. – Небось, не обрадуешься, если я прикажу похоронить тебя в моем склепе. Мне ведь понадобится слуга в царстве Эрешкигаль?[2] Кто мне там сикеры подаст?

 – Не там никакой сикеры, – утешил господина Баир. – Гадость там одна. Там же и нет ничего, кроме червей и тухлятины, а из них и сикера получается тухлая. Ты же не будешь такую, привык чистую пить…

От перспективы пить настойку из трупов впечатлительному Ашшурназирпалу стало опять плохо. Лицо его посинело, из горла слышался невнятный хрип.

 – Сына сюда… скорее!

Салманасара долго искать не пришлось, он все эти дни старался быть неподалеку. Оставшиеся лекари, еще не сваренные в масле, в один голос утверждали – дни Ашшурназирпала сочтены. А если так – надо быть рядом. Конечно, основные претенденты на престол уже убиты, но кто же может точно сосчитать сыновей ассирийского царя? Во всяком случае, не Салманасар. Он воин, а не храмовый писец. Так что два-три брата у наследника еще могло остаться в живых. А значит, могли быть и люди, которые где-то их прячут… нет, расслабляться нельзя, никак нельзя!

 – Помрет сейчас, – отрывисто бросил Баир, ворвавшись в покои наследника. – Иди к нему, зовет.

Салманасар сбросил с колен наложницу и порывисто встал во весь свой немалый рост. Женщина сильно ушиблась, и захныкала было, но быстро затихла и уползла в угол, заметив  молнии в глазах царевича.

Красив и грозен был Салманасар, при виде его вспоминались статуи древнего героя Гильгамеша,[3] на одну треть человека, на две трети бога. Обнаженные руки царского сына, переплетенные рельефной мускулатурой, были подобны лапам льва, только мощнее, намного мощнее! Плечи царевича могли бы поднять и носить быка, а талия, несмотря на могучий торс, была гибкой. Огромные миндалевидные глаза горели темным огнем, нос напоминал орлиный клюв, черная завитая борода спускалась на грудь ровным прямоугольником.

Да, ассирийских царевичей воспитывали жестко, даже жестоко. Их с младенчества заставляли бегать с тяжестями на плечах, драться, терпеть голод и холод, резать глотки пленникам. Царь должен внушать страх одним своим видом; вожди покоренных народов обязаны ползти к нему на дрожащих коленях и обнимать ноги.  Ноги, подобные ливанским кедрам. Ноги, способные убивать одним ударом. Ноги, предназначенные топтать жалких червей, смеющих назвать себя правителями, вождями, и даже, смешно сказать, царями.

 Салманасар оглушительно хлопнул в ладоши – будто таран ударил в стену вражеского города. В покоях возник молодой воин – командир отряда телохранителей наследника престола.

 – Начинайте! – приказал Салманасар, и широким шагом пошел через покои, через тронный зал, через отцовский кабинет – к маленькой комнатушке, в которой умирал человек, именем которого еще долго будут пугать детей по всему Востоку. По всему дворцу прокатилась  волна движения – прокатилась, и затихла. Это сменилась внутренняя охрана дворца: телохранители Ашшурназирпала уступили место личной страже царевича. Дураков и героев не нашлось; прежняя охрана покорно и бесшумно переместилась в специально подготовленное помещение с крепкими дверями. Баир едва заметно пожал плечами: дела семейные, его они не касаются. В комнату умирающего он не пошел. Зачем? Вспомнит еще старый людоед о своем обещании похоронить верного слугу вместе с собой. Лучше исчезнуть на время, пока новому царю не понадобятся его услуги…

 Выглядел царь ужасно. Синюшное лицо уже чернело пятнами, хотя дыхание еще хрипело и булькало в горле; глаза выкатились и налились кровью, ухоженная борода промокла и воняла.

 – Сикеры! – просипел царь едва слышно.

Салманасар, преодолевая брезгливость, поднес золотой кубок к губам отца; тот сделал несколько судорожных глотков и сумел усилием воли удержать в себе выпитое. Синюшность чуть спала с лица, местами оно даже немного порозовело; дыхание стало заметно ровнее, взгляд осмысленнее. Салманасар озабоченно осмотрел комнату и приметил в углу груду очень удобных подушек. Хорошие такие подушки; если плотно положить на лицо и хорошенько придавить…  нет, похоже, не понадобится. Последние минуты пошли.

 – Все, сын, – сказал Ашшурназирпал внятно и легко. – Ухожу, царь теперь ты. Стражу поменял уже?

 – Да.

 – Молодец, я в свое время также поступил. Поверни-ка этот столик…

 – Куда?

 – А куда хочешь, все равно…

Механизм тайника был рассчитан на очень сильного человека, случайно сработать не мог. Стена комнатушки отошла в сторону, открылся тайный ход и сокровищница.

 – Закрой, сын, нечего открытым держать… потом разберешься.

 – Строители?

Ашшурназирпал поморщился на очевидную глупость сына, но ответил:

 – Лежат в конце тайного хода… кости, конечно. Не знает никто, даже Баир. Ты не убивай его, пригодится. Подскажет что, по мелочам, спину прикроет…

 – Ладно. Что сказать-то хотел? Секрет непобедимости открыть?

При этих словах красивое лицо Салманасара насмешливо дернулось.

 – Смеешься? Считаешь, что и сам его знаешь? – ядовито прохрипел умирающий.

 – Страх, отец. Это страх. У врагов от ужаса кишки должны замерзать. Тогда и мысли о сопротивлении не будет.

 – Это так, – согласился самый главный в мире специалист по страху, – но почему тогда оно все-таки есть, это сопротивление?

Слово «сопротивление» оказалось  слишком трудным для умирающего, он закашлялся, захрипел, задергался; лицо стало почти черным, и очень, очень страшным. Салманасар со все возрастающим интересом наблюдал за отцом; особенно привлекали внимание судороги, сотрясающие правую руку от плеча до кисти.

Оказалось, что судороги имели вполне конкретную цель. Рука дотянулась до кубка, сцапала его и подтянула ко рту. Захлебываясь и выливая на себя содержимое, Ашшурназирпал осушил кубок, и смерть снова отступила. Нет, не отступила – отошла на полшага, не более…

 – На горных травах сикера, – пояснил Ашшурназирпал, немного отдышавшись. – Индийский лекарь говорил: «Мертвого эти травы поднимут». Хороший был лекарь, напрасно я тогда приказал его в масле сварить, погорячился немного. Ну да ладно, что сделано, то сделано; а ты слушай, и запоминай. Страх, он разный бывает. Когда от страха бежишь быстрее, быстрее думаешь, а то и навстречу врагу бросаешься – такой страх от самой жизни происходит; это живительный страх. Но бывает страх безнадежный, тоскливый; он забирает силу, он, как ворон, долбит в голову черным клювом: «Плохо, все плохо, а будет еще хуже… не спастись, не спастись…»

Салманасар удивленно уставился на умирающего: чего-чего, а поэтических наклонностей в отце раньше не замечалось. Неужели близость смерти так действует?

 – Этот, второй страх – мертвящий, – продолжал между тем Ашшурназирпал. –  Ноги от него делаются мягкими, подгибаются, а голова сама ложится на плаху. Вот такой страх нам и нужен, он и есть главный секрет непобедимости. Первый, живой страх посылает Ашшур, бог войны. Глупый он, Ашшур, все равно ему, кто победит, лишь бы дрались злее. Не таков Нергал, хозяин второго страха. Он помогает лишь тому, кто верно ему служит.  Я вот служил верно…

Царь отдышался немного и снова заговорил:

 – Служи и ты! Боль, огромная и неутолимая; горе, проклятия, слезы, разрушенное счастье, убитая радость – вот что нужно Нергалу! Смерть, и смерть в избытке! Эти жертвы он любит, и за них награждает своих верных властью над  двуногими червями. Царство смерти на земле! На всей земле… создай его, сын. Нергал тебе поможет[4]… И поспеши.

 – Куда спешить-то? – чуть насмешливо спросил Салманасар.

 – Можно…не… успеть…

Изо рта Ашшурназирпала вырвался хрип, явно предсмертный

 – Пророки… еврейский Бог… узнай… Нергал!!!         

В самый момент смерти у человека открывается духовное око, и он видит запредельное; видит то, что от смертных сокрыто. Если человек умирает в сознании,   провожающие могут подглядеть и подслушать первые впечатления души, заглянувшей в посмертие. Кого мог увидеть старый  злодей, убийца, мучитель? Только своего Хозяина, того, кому преданно  служил всю жизнь. Он и увидел…

Маска ужаса застыла на лице ушедшего царя. Того самого ужаса, который так поэтично и красочно описал он сыну и наследнику. Последнюю тайну хотел Ашшурназирпал открыть напоследок, ту самую, которая только что открылась ему самому. Хотелось рассказать о том, что Нергалу в его владениях слуги не нужны, что даже царь царей, Ужас Вселенной интересует его только в одном качестве – в качестве еды, самой обычной еды. Разжевать, проглотить, поковырять в зубах, остатки выплюнуть. Все.

Не успел. Смерть сковала рот, гортань, язык и все остальное; только ребра сжали легкие, выдавливая из них воздух в последнем выдохе.

Салманасар хлопнул в ладоши и коротко бросил тому безликому существу, что возникло рядом.

 – Подготовить тело к похоронам. Сделайте что-нибудь с лицом – царя не должны видеть испуганным, даже после смерти.

Новый Ужас Вселенной зашагал по тронному залу к выходу из дворца…

… А мире, тем временем, все шло своим чередом. Далеко, к востоку от Калаха, чудак Заратустра пытался учить очень злых людей добру и справедливости. К западу, по приморским городкам-царствам бродил слепой певец по имени Гомер. Он рассказывал о мелкой стычке между племенами у городка Троя, и в его рассказе заурядная драка превращалась в грандиозную войну. Цари слушали певца, угощали его бараниной и кислым вином, а потом шли заниматься обычными царскими делами: пахать землю, стричь овец, ловить рыбу. На крошечном полуострове Пелопоннес греки-дорийцы частично вырезали, частично поработили  греков-мессенцев,  и поселились в деревушке под названием Спарта. Еще дальше на запад, за морем, дикари из племени латинов дрались друг с другом насмерть на берегах реки Тибр. Лет эдак через сто они построят  там городок, и назовут его Рим.

Что еще? В Египте пытался править слабенький фараон Осоркон II, но получалось это у него весьма посредственно.  Финикийцы только-только основали торговый город Карфаген, и по этому поводу заживо сожгли несколько десятков младенцев.

До прихода в мир Спасителя оставалось еще восемь с половиной веков…

---

[1] Сикера – древний алкогольный напиток, разновидность крепкой браги. На Востоке делали из фиников. В законах вавилонского царя Хаммурапи (1792-1750гг до Р.Х.) есть  намеки на перегонку сикеры, так что применительно к ассирийцам девятого века до Р.Х.  мы будем считать ее самогоном. (Здесь и далее – примечания автора)

[2] Эрешкигаль – богиня-хозяйка подземного царства в аккадско-ассирийской мифологии. Красивая, но характер скверный. Впрочем, и красота этой дамы имеет свойство портиться, в зависимости от настроения. При случае она растекается зловонной, смердящей трупами слизью.

[3] Гильгамеш – самый популярный персонаж легенд Междуречья, непобедимый герой. Легко расправлялся со львами, чудовищами,  без малейшего смущения избивал богов.

[4] В своих надписях Салманасар III именно Нергала, владыку царства мертвых, называет своим покровителем и вождем. Это удивительно – в ассирийской мифологии Нергал считался источником и хозяином всей нечисти, всей мерзости вселенной. Финикийцы почитали Нергала под именем Молоха, и приносили ему в жертву детей.