Non facio! (Продолжение)

5

В святилище храма Асклепия, в специально устроенной нише, установили новенькую статую Аполлона. Эти «боги» не враждовали между собой, поэтому их идолы вполне могли соседствовать; к тому же, пока новая статуя не прошла через ритуал отверзания уст и глаз , она самостоятельной силой не обладала. 

Ровно в полночь окованные бронзой двери святилища раскрылись и в зал вошла небольшая процессия. Впереди, освещая себе путь факелами, шествовал капитул пяти магов, за ними четверо младших посвященных несли длинный закрытый ящик. Поставив свою ношу на пол, они поклонились магам и вышли. Двери закрылись, а факелы нашли свое место в специальных низких подставках перед статуей Аполлона; таким образом, статуя и стоящий перед ней алтарь оказались как бы в полукольце огня.

Василид и Гамилькар сняли крышку ящика, и все присутствующие запели древний гимн Аполлону, почему-то не на греческом, а на мертвом халдейском языке. Человек, лежащий в ящике, зашевелился и тихо выругался.

— Марк Порций Катон, готов ли ты принять от нас посвящение высшего мага? — пропел Апепи.

Катон встал из ящика и прошелся по залу, с вялым любопытством рассматривая убранство. Маги с упреком уставились на Василида: посвящаемый ломал весь древний ритуал.

— Катон!!! — прикрикнул Василид. — Веди себя, как положено при посвящении!

— А! — махнул рукой Катон. — Прости, великий. Надоело в ящике валяться, затекло все. Да, я готов принять посвящение. Давайте побыстрее перейдем к делу, а то есть хочется…

— Последнее говорить не стоило, — проворчал Василид. — Достаточно ясно высказанного согласия. Сначала мы должны открыть тебе великую тайну о природе нашего могущества, об источнике силы, из которого мы черпаем…

— Тоже мне, великая тайна! — рассмеялся Катон. — Силу дают нам мелкие служебные боги-гении, населяющие сопредельный мир.

— Откуда…

— Ты же сам говорил: «Настоящий маг всегда стремится расширить границы дозволенного» — я и расширил. Читал кое-что, экспериментировал и понял: человек, сам по себе, никакой магической силой не обладает и обладать не может. Никто! Сверхъестественными способностями наделены лишь коренные жители сверхъестественного; но сами по себе, без людей, и они бессильны. А еще они вечно голодные и злые! За помощь этих «богов» мы их кормим — собой. Давая могущество, гении съедают в нас жизнь. Первой исчезает способность радоваться обыкновенным вещам… да что я говорю? Вы и сами все прекрасно знаете. Это же вы меня посвящаете, а не я вас!

Маги потрясенно молчали. Наконец один из них, Анаксимен, прокашлялся и серьезно, безо всякой наигранности, спросил:

— И ты, зная цену, все-таки идешь на посвящение? Мы-то, в свое время, ничего не знали…

— Обратного пути, насколько я понимаю, нет? — Катон горько усмехнулся. — Жизнь — печальная штука, и конец ее для всех одинаков. Все уйдут к Орку : и пастух, и маг, и сенатор; все станут бледными, унылыми тенями в царстве мертвых! Так пусть хоть здесь, на земле, я поиграю в могущество — все не так скучно. Посвящайте дальше, великие!

— Я отказываюсь в этом участвовать! — злобно завизжал Апепи. — Весь ритуал сломан!

— Так уходи, никто не держит, — ехидно сказал Гамилькар. — Посмотрим, что по этому поводу скажет Хозяин…

— Тихо! — зашипел Паниск, и высокомерно возгласил: — У великих нет хозяев!

— Катон, мальчик мой, — смущенно заговорил Василид, — мы должны провести ритуал открывания уст и глаз новой статуе Аполлона, а потом представить тебя… ему. Он сам назначит испытание при посвящении, и ты выполнишь все точно и безукоризненно… понимаешь? Не возражая и не рассуждая! Готов?

— Нет!

— Что значит — «нет»? Обратного пути нет, ты сам сказал!

— Я сам проведу ритуал, а вы смотрите!

Катон подошел к статуе, полоснул себя ножом по левой ладони, и помазал кровью алтарь. Затем протянул обе руки к Аполлону и выкрикнул звонко и повелительно:

— Аполлон! Сет! Молох! Баал-Зебуб! Люцифер! Твоими именами заклинаю тебя: открой глаза — и смотри! Открой уста — и говори!

Ослепительное сиреневое пламя вспыхнуло на алтаре, со скрежетом открылись глаза, из которых ударили лучи белого света. Послышался низкий, рокочущий голос, от которого дрогнул пол святилища:

— Все, кроме Катона, — пошли вон!

Великие исчезли, будто просочились в щели между створками дверей, только Катон продолжал стоять перед жутким, ожившим идолом. Тишина, от которой вибрировали камни святилища, становилась все оглушительней и невыносимей. Ледяной холод сковал тело Катона, смертный ужас опутал его душу. Казалось, ни одного мгновения этого страха невозможно выдержать, хотелось вжаться в камни, забиться в какую-нибудь норку, раствориться…

— Поклонись! — пророкотал бас.

Даже мысли о неподчинении этому голосу не могло возникнуть; самым естественным, самым желанным движением для Катона было лечь на живот и ползти к подножию идола…

— Поклонись!!! — снова прогремел бас, и юноша со слабым удивлением понял, что не ползет на брюхе, а продолжает стоять.

— Non facio!  — услышал он вдруг свой голос и ужаснулся  собственной дерзости, но как-то…не до конца. Потом ему удалось перевести дух и сбросить напряжение; страх отступил, осталась только смертная, ледяная тоска.

Тишина совсем перестала звенеть, стала обычной тишиной; рокочущий голос, в котором поубавилось басовитости, произнес:

— Хорошо. Можешь не кланяться. Ты горд, я горд. Это было испытание…

Катон усмехнулся криво, и устало сказал:

— Понимаю. Я тебе зачем-то нужен, только потому и жив до сих пор. Хватит пытаться меня согнуть, давай договариваться!

— Договариваться? — голос беса стал вкрадчивым. — Ну что же, давай. Могущество, долголетие, здоровье, слава… ну как? Подойдет?

— Подойдет. А взамен?

— Исполнение отдельных моих поручений, которые ты и так исполняешь. Я проведу тебя на самый верх, ты станешь величайшим из императоров… но будешь выполнять мои приказы.

— Конкретные приказы, не более трех.

— В год?

— За все время действия нашего договора. И никаких твоих обычных штучек: «Приказываю всю жизнь делать то-то и то-то!». Один приказ — одно дело, ограниченное по времени. Если прикажешь убивать детей или стать извращенцем — не сделаю. Non facio!

Существо, которое высшие маги называли Хозяином, досадливо проговорило:

— Трудно с тобой, Катон. Но я рад, что не ошибся в выборе. Пусть будет по-твоему. Что-нибудь еще?

— Прикажи своим духам, чтобы перестали поедать меня изнутри, пусть служат бесплатно. Не хочу стать пустой оболочкой от человека, даже за могущество, долголетие и славу. И так уже…

— Принято! Легионы моих подданных будут служить тебе бесплатно, и я сам приду по первому же зову… но зови пореже, уважай старость. Я видел, как создавались звезды, как создавался этот мир, я…

— Договорились.

Катон подошел к алтарю и еще раз полоснул ножом по руке; кровь, пролившаяся на камень, тут же вспыхнула фиолетовым пламенем. И в этот момент ему вдруг показалось, что оживший истукан чем-то похож на Флакка, с наслаждением набивающего себе брюхо бараньими потрохами. Гадливость подступила к горлу и вытеснила последние остатки страха.

— Ешь, старый обжора, — буркнул Катон, повернулся к статуе спиной и пошел к выходу из святилища.                                  

6

Самый молодой, но и самый могущественный из высших магов Марк Порций Катон принимал посетителей в специальной комнате при святилище Аполлона. Теперь он мог позволить себе виллу, да уже имел ее, но дома полагалось отдыхать и принимать многочисленных друзей, а не работать. Кроме того,  политика требовала его постоянного присутствия в столице. Могучего и прославленного мага вскоре должны были представить императору Гаю Мессию Траяну Децию, благочестивому и благополучному Августу. Что же, прославленное в веках имя Марк Порций Катон уверенно и по праву прозвучит и во дворце, и в сенате!

— К тебе посетительница, великий! — раб-привратник отвесил глубокий поклон. — Вот, велела передать.

На стол, за которым сидел Катон, лег увесистый мешочек. Что там? Ага, золото… Мешочек полетел в специальный ящик, к своим собратьям. Богатство растет, растет. Скучно. Может быть, власть окажется веселее.

— Зови.

В комнату вошла красивая, но уже несколько перезрелая матрона в длинной столе , ниспадающей до пола. Она с изумлением уставилась на Катона.

— Но… ты так молод, великий… сможешь ли ты мне помочь?

Катон посмотрел на женщину особым, недавно обретенным зрением и тяжело вздохнул. Одно и то же, одно и то же!

— Муж надоел тебе еще до свадьбы, все дети — не от него. Ты привыкла покорять мужчин,  потакать малейшей своей прихоти, и вдруг — неудача. Приглянулся смазливый мальчишка, ты вертишь перед ним хвостом, готова сама из тряпок вылезти, а он — ни в какую! Не нравишься ты ему, и все тут!

— Но я люблю его, люблю, люблю! — истерично разрыдалась женщина и упала в кресло, прикрыв лицо рукой. Впрочем, она умудрялась посматривать на Катона сквозь пальцы, и взгляд был вполне охотничий, изучающий.

— Давай, — сказал Катон, и протянул к ней руку. — Что у тебя там?

Прядь волос, конечно! Катон прикрыл глаза и вступил в контакт.

— Ради него я готова на все, на все! — тараторила женщина. — Он просто не понимает, как я…

— Заткнись!

Женщина послушно замолчала и перестала плакать. Готово!

— Все, иди! Придет к тебе твой …, сегодня же придет! — Катон специально употребил грубое слово, услышанное в тавернах: женщина была ему неприятна. Было немного жаль незнакомого парня, которого он только что швырнул в объятья этой ненасытной старой кошки, но ничего, со временем сбежит, если дураком не будет.

— Но…

— Иди, я сказал! Тебе нужен твой … или чтобы я тут прыгал и завывал?!

И Катон посмотрел ей в глаза так, что у бедной дуры от страха застучали зубы. Все, теперь она получила, что хотела, — будет что подругам рассказать! Скучно.

Посетительница исчезла, но следом за ней появился пожилой всадник , недавно заказавший селевой поток на виллу соседа. Он пришел с жалобой на неточно выполненный заказ.

— Виллу этого поганца накрыло, но и моей досталось! — возмущался всадник. — Половину построек затопило! Кто возместит убытки?! Кто расчистит всю эту грязь?!

Катон щелкнул пальцами в воздухе перед носом болтуна, и тот замолчал.

— Ничего расчищать не придется, уважаемый! — ласково сказал Катон. — Теперь твою виллу накроет всю, можешь подыскивать себе другую. Эту услугу я оказываю тебе бесплатно, можешь не благодарить.

И подарил посетителю свой знаменитый «мертвый» взгляд. Скучно, скучно!

Тот, кого высшие маги называли Хозяином, конечно же, обманул. Легионы бесов служили исправно, не было еще ни одной неудачи, но… они грызли его живую душу, и она тонула в мертвящей пустоте. Меньше, аккуратней, не так явно, как раньше, но — грызли. Видимо, не может бес побывать внутри человека и не откусить кусочек, и никакой приказ его не остановит! Однажды, возвращаясь на свою прекрасную виллу, расположенную рядом с садами Мецената, Катон напугал рабов, несших его паланкин. Из его глотки без всякой причины вдруг вырвался тоскливый вой, очень похожий на волчий…

Третьим посетителем оказался молодой провинциал, приехавший поглазеть на Город. Напористый, жизнерадостный, он был уверен, что мир создан специально для него, и если что-то получается не так — это всего лишь недоразумение, которое легко уладить.

— Диоклом меня зовут, — сообщил он с порога. — Это значит, Диокл я, фракиец. Не гладиатор-фракиец , а из Фракии родом, ха-ха-ха! Римский гражданин, могу документ показать. Не надо? А я могу… точно не надо? У моего отца сукновальни, в армию плащи поставляет. Фракийское сукно самое лучшее, а у вас, италиков, вино хорошее, домой поеду, обязательно бочек пять прихвачу. Нет, вы его в бочках не держите, нет, в чем-то другом…

Катон отдыхал душой. Вот перед ним стоит честный простак и никому-то он на всем свете зла не желает! И проблема у него, наверняка, такая же честная и простая, как он сам. Скорее всего, девушка отказала. Причем девушку он не соблазнить хочет, а сделать матерью своих детей-фракийцев…

— Вот я ей и говорю: «Выходи за меня, чего тебе здесь мучиться? Поедем во Фракию, дом у нас большой, просторный, будет где детишкам нашим побегать…» Ведь понимаешь, колдун, ютится с отцом в такой конурке… на четвертом этаже, и сказать-то страшно! А девушка-то славная, у нее родинка на шее… вот тут. Славная такая родинка, на бабочку похожа…

А ведь у парня действительно проблема — это Катон увидел магическим зрением. Не любит фракийца славная девушка и не полюбит никогда! И чего этой дурехе надо?!

— Ладно, Диокл-фракиец, помогу. Заставим эту девушку полюбить тебя, силой заставим! Мне нужен какой-нибудь предмет, которого она касалась, а еще лучше — волосы…

— Как это — заставим? — испугался парень. — Не надо заставлять…

— А ты чего хотел, когда шел ко мне? — с легким раздражением спросил Катон.

— Чтоб она поняла, что я ей только добра хочу, — бормотал парень, пятясь к дверям. — Ничего не надо. Пойду я…

Катон вдруг почувствовал нестерпимое желание наслать смертельную порчу на этого чудака; настолько нестерпимое, что пальцы правой руки начали сами, помимо воли, складываться в проклинающий знак…

— Уходи!!! Уходи скорей!!! — из последних сил прорычал маг.                             

7

Толпа веселилась от души: такого развлечения ей давно не предлагали. Слава доброму императору Децию! Глория! Глория! 

Алтари Юпитера Капитолийского и Гения Императора стояли на пересечении больших улиц, на площадях, около фонтанов. Все было устроено так, чтобы не было очередей и сутолоки. Любой житель или гость Рима должен был подойти, бросить в огонь шарик фимиама и получить справку о том, что он совершил положенное всем лояльным гражданам жертвоприношение. Около алтаря раздавали жареное жертвенное мясо, завернутое в свежеиспеченную лепешку, и предлагали выпить за здоровье императора. Лепешку с мясом давали одну, а вот выпить можно было сколько угодно. Одним словом — праздник! Слава доброму императору Децию! Глория!

Предупредили всех заранее, и завтра праздник закончится. Не покажешь справку — отправляйся в тюрьму; посиди, подумай, в тюрьме тоже алтарь есть. Правда, мяса с вином там уже не получишь, но справку дадут. Но если и в тюрьме откажешься приносить жертву — милости просим к палачу, на пытку. Убивать не велено, поэтому после пытки — опять в камеру, думать. Слава доброму императору Децию!

Свистом и насмешками толпа встречала христиан, спешащих к жертвеннику. Пряча от людей глаза, они суетливо кидали шарик в огонь, скороговоркой произносили предписанную ложь о том, что всегда почитали римских богов, и получали справку. Тут же появлялись доброжелатели, предлагавшие отступникам выпить за здоровье императора и закусить жертвенным мясом… несчастные пили и закусывали. Им было уже все равно…

— Эй, сакрилеги! — кричал пьяненький гладиатор-бестиарий , однажды чуть было не принявший Крещение, но отступивший перед требованием оставить нечестивую профессию. — Что, справочка-то императорская подороже будет, чем Царство Небесное?!

Ответом был дружный хохот толпы. К христианам давно уже привыкли, их учение было, в общих чертах, всем известно. Язычников всегда удивляло поведение христиан: их упрямство в приверженности своей вере вошло в поговорку, каждое гонение сопровождалось массовыми казнями, а тут… Бегут к алтарям наперегонки с благочестивыми римлянами, будто опоздать боятся! Вот и смеется толпа, вот и не слышно нигде яростных криков: «Христиан — львам!»

Шутники притихли: к алтарю подходил всем известный и уважаемый человек. Он приветливо кивал знакомым, останавливался, чтобы поговорить с людьми; особенное внимание уделял матерям, имеющим маленьких детей.

— По три ложечки в день, не больше. Когда кашель пройдет, все равно давай, еще дня три, — говорил он богатой матроне, только что сошедшей с носилок. Та судорожно уцепилась за рукав врача и стала уговаривать:

— Не ходи, Целерин, не надо, мы достанем тебе справку…

Из толпы тоже послышались голоса:

— Не ходи, Целерин, пережди, скоро все это закончится… мы тебя спрячем… справку купим…

— Спасибо, милые! — Целерин приветливо оглядел толпу, и его морщинистое гладко выбритое лицо осветилось любовью. — Христос меня с такой справкой к себе не примет!

И решительно направился к алтарю. Презид , исполнявший императорский указ, как-то съежился и попытался улизнуть, но четверо помощников удержали его. Делать нечего, надо проводить формальный допрос:

— Кто ты?

— Я Цестий Целерин, врач, свободнорожденный римский гражданин. Пресвитер   христиан.

— Ты… пресвитер сакрилегов?

— Я.

— Император приказал тебе принести жертву Юпитеру Капитолийскому…

— Non facio! Я не признаю никаких богов, кроме Единого Бога.

— Подумай о себе…

— Делай, что тебе приказано. Мне раздумывать не о чем.

— Ты отправишься в Мамертинскую тюрьму, где будешь подвергнут пытке…

— Deo gratias! 

Стражники отвели Целерина в специальное помещение, откуда всех, кто отказался возжечь фимиам, ночью вывезут в самое страшное место Рима, об ужасах которого принято было разговаривать только вполголоса.

В наступившей скорбной тишине, из богато украшенного крытого паланкина, вдруг послышался капризный и повелительный женский голос:

— У тебя есть кто-нибудь в Мамертинской тюрьме?

— Но, дорогая…

— Никаких «но»! Найдешь! Палач не коснется человека, спасшего жизнь нашему маленькому Луцию!

— Конечно, конечно… не волнуйся так, в твоем положении это вредно, вспомни, что Целерин говорил…

Этот диалог ослабил драматизм ситуации, в толпе снова послышались смешки. Водоносы предлагали ледяную, чистую воду, но вино в гуляющей толпе уже почти перестали разбавлять. Праздник! Слава доброму императору Децию!

Истошный девичий визг, сопровождаемый мужской бранью, послышался с дальнего конца улицы. Толпа напряглась и притихла в ожидании нового развлечения. Вскоре показалась странная пара: могучего телосложения седой старик тащил за собой хрупкую девушку. Девушка не только вырывалась и царапалась, как дикая кошка, но и норовила локтем или ногой ударить старика побольнее. Тому это надоело — огромной ладонью он отвесил девчонке легкую оплеуху, после чего взвалил на плечо.

— Метелл! Куда дочку тащишь? — крикнул пьяный бестиарий. Старик остановился:

— Представляешь, связалась с сакрилегами, чтоб их! В богов наших не верит, чтоб их! Император ей не указ, чтоб его! Совсем от рук отбилась…

— Тяжело тебе, Метелл, одному дочку воспитывать… Арену забросил, а какой боец был! Ребята тебе денег собрали, на вот, возьми, — бестиарий протянул старику тихо звякнувший мешочек. — Заходи сегодня в казармы после захода солнца… посидим, вспомним.

— Зайду. Вот только с этой разберусь…

Метелл поставил дочь на ноги и ловким, профессиональным движением завернул ей руку за спину. В таком положении и повел ее к алтарю.

— Кто ты? — тут же послышался вопрос презида.

— Гай Кассий Метелл, бывший гладиатор. Вольноотпущенник, получил свободу на арене. Римский гражданин. А вот эта — дочка моя, Кассия, ее тут все знают.

— Non facio!!! — отчаянно заверещала Кассия и попыталась вырваться. Куда там! Метелл хорошо знал свою дочку, поэтому держал ее крепко.

— Император приказал тебе принести жертву Юпитеру Капитолийскому, Гению Рима и Гению места. Сделаешь?

— Конечно, плевое дело! И Юпитеру, и Гениям, чтоб их всех!

— Non facio!!! Non facio!!! Non facio!!! — кричала Кассия уже сорвавшимся голосом, и Метелл опять ее легонько шлепнул.

— Не слушай ее, почтенный презид…

— Я и не слушаю. Кидай быстрее фимиам, две горошины, да уводи ее подальше.  У меня от визга уши болят!

…Когда все кончилось, Кассия перестала вырываться, уткнулась отцу лицом в грудь и тихо заплакала. Старик поглаживал ее по волосам и, как мог, утешал:

— Это не ты, это я сделал, все видели. И Бог твой видел, так что все в порядке. Мне Целерин, чтоб его, объяснял, что так не считается…

— Ты не понимаешь, папа! Я же могла стать исповедницей, а то и мученицей…

Ну, — ворчливо сказал Метелл, — таких сопливых в исповедницы не берут! Вон фонтан, умойся. А потом зайдем в таверну, еды купим. Деньги у нас сегодня есть.

— Папа, — с ужасом прошептала Кассия, — кто это?

Перед ними стоял богато одетый молодой парень и разглядывал девушку немигающим, пустым взглядом. Красивое, скульптурное лицо иногда подергивало едва заметной рябью нервного тика.

— Иди своей дорогой, колдун, — тихо проговорил Метелл. — Что тебе до нас?

Парень послушно повернулся и пошел прочь, а Кассия с удивлением смотрела на отца. Сегодня она впервые в жизни увидела его испуганным.

 * * *

Катон шел по улице к оставленным на углу носилкам, привычно не замечая расступавшейся перед ним толпы. Его губы механически шептали:

— Славная такая родинка, на бабочку похожа…

Добравшись до дома, Катон приказал рабу-секретарю собрать все, что можно было найти о христианах в библиотеках Рима.                            

8

Капитул магов подводил итоги атаки на Церковь. Итоги неутешительные: Церковь устояла и окрепла. Несмотря на огромное количество отпавших, ядро сохранилось, и авторитет исповедников веры возрастал не только среди христиан, но и среди язычников.

— Не понимаю! — всплеснул руками Гамилькар. — Нормальные, обычные люди, любители вкусно поесть и выпить, приласкать женщин! Не бледные, испостившиеся до веса пуха фанатики, а вполне полнокровные люди прячут христиан, предупреждают их, носят еду в тюрьмы! Мы же при помощи магии усилили комические эффекты во время отречений, уважение к христианам должно было рухнуть, почему этого не произошло?!

— Есть такая вещь, как подлинное величие, — пожал плечами Катон, — его нельзя подделать. В исповедниках и мучениках оно есть, и народу это нравится. Гонение, которое вы устроили, стало первым общеимперским, и число исповедников выросло, по сравнению с прежними временами, в несколько раз. Так что христиане должны быть вам благодарны.

— Нет! — завизжал, брызгая слюной, Апепи. — Величие раздражает людей, оно колет им глаза! Людишки радуются, когда великий падает: тогда его можно извалять в грязи, топтать, вытирать об него ноги! Нет никакого величия, все одинаково мерзки! Ты, я, все мы!

— Вот-вот, как раз этим и отличаются люди от людишек, — усмехнулся Катон. — Людей величие радует, потому что дает надежду его достичь; людишек — раздражает, потому что для них недостижимо.

Апепи вскочил со своего места, уставил палец в лицо Катону и зашипел:

— Ты, мальчишка, выскочка, предашь нас, я это чувствую! Ты ненавидишь нас… а-а-а, мы все друг друга ненавидим, это неважно… ты ненавидишь то, что нас объединяет, то, что мы больше всего ценим в жизни!

— Скучно, — сказал Катон и вытянул руку вперед растопыренными пальцами. Затем медленно сжал пальцы в кулак и повернул его на четверть оборота.

Апепи схватился обеими руками за горло и захрипел; глаза его полезли вон из орбит, ноги подкосились. Несколько мгновений маг еще пытался бороться, но не выдержал и рухнул на мрамор пола.

— Катон, мальчик мой, отпусти его, — с опасливой ноткой в голосе попросил Василид.

— Скучно, — повторил Катон и разжал кулак. Апепи на четвереньках добрался до своего кресла, вскарабкался и застыл, злобно посверкивая черными глазками.

— Здорово это у тебя получается, Катон, — завистливо сказал Гамилькар. — Научишь?

— Нет.

— Правильно, — вздохнул Гамилькар, — я бы тоже не стал. А как ты объяснишь то, что отрекшиеся христиане буквально на коленях ползают перед исповедниками и просят принять их обратно в Церковь? И мучений больше не боятся…

— Не понимаю, — задумчиво ответил Катон. — Этого я пока не понимаю. Но обязательно пойму!

— Так что же делать? — раздраженно спросил Паниск. — Я признаю, что моя идея была не из лучших, но делать-то что?

— Можно попробовать убить их Церковь, — предположил Катон.

— Легко сказать! Как убить-то? Истребить сотни тысяч христиан?! — поинтересовался Анаксимен.

— Не нужно сотни тысяч, достаточно двух-трех сотен человек, точно не знаю, но могу выяснить, — ответил Катон. — Я кое-что читал о сакрилегах. Если уничтожить всех епископов, а их не более двух-трех сотен, Церковь умрет. Без епископов невозможны сакрилегские мистерии.

— Выберут новых!

— В том-то и дело, что невозможно! Нового епископа могут рукоположить только старые, у сакрилегов очень строгая преемственность.

— Деций на это не пойдет, — с сомнением проговорил Василид.

— Уберем Деция, и все! — отмахнулся Паниск. — Идею нашего юного коллеги надо воплощать в жизнь. Сыновья Деция оба в отца: набиты идеалами до самой макушки, поэтому годятся лишь как промежуточные фигуры. Пусть сакрилеги опять расслабятся, а мы за это время вычислим всех епископов. Я даже знаю имя императора, который всех их уничтожит!

— И кто же это? — с любопытством спросил Гамилькар.

— Марк Порций Катон! 

9

Метелл шел домой из бани, где вдоволь попировал с друзьями-гладиаторами. Настроение было сносным: Деций ушел в поход на готов , без него гонения поутихли, и пока можно было за дочку не опасаться. Эх, рано, рано умерла Юлия, оставив ему пятилетнюю Кассию! Еще несколько лет боев — и денег хватило бы на небольшую виллу, можно и умирать! А так… двухкомнатная квартирка в пятиэтажной инсуле, жалование охранника и случайные заработки тренера, когда срочно требовалось подготовить расходный человеческий материал к большим боям . Конечно, драться по-настоящему неумелого человека не научишь, но красиво умереть…

Мысли о смерти снова заставили вспомнить Кассию и упереться лбом в привычный вопрос: что с ней будет, когда он умрет? Только этот проклятый вопрос и не позволял ему окончательно запретить дочке шляться к сакрилегам. Всем известно — сакрилеги своих не бросают! Этим они немного похожи на гладиаторов.

Вспомнились большие бои при Максимине Фракийце  — последние бои, в которых Метелл выступал в роли секутора . На разогрев публики тогда выпускали сакрилегов, и амфитеатр Флавиев сотрясался от воплей: «Сhristianos ad leones!!!» — «Христиан — ко львам!!!» Львы были обученные, настоящие людоеды, и без обычных кошачьих капризов кидались на добычу. Для жертв это было лучше: мучений меньше! Память старого гладиатора вдруг показала яркую, цветную картину: огромный желтый лев тащил за прокушенную голову молодую девушку; по песку арены за ним тянулся алый след. Зверь бросил жертву прямо у ворот, за которыми ждали выхода пары гладиаторов, и не спеша принялся за свою жуткую трапезу… После боя Метелл подошел к распорядителю игр и попросил на следующий день выпустить его бестиарием. И не было на арене бестиария более беспощадного ко львам, чем бывший знаменитый секутор!

Старик остановился, чтобы немного успокоить зачастившее сердце, и вдруг застыл, пораженный ледяным ужасом: на месте той девушки с нестерпимой четкостью представилась Кассия… рука сама взметнулась ко лбу и начертила охранительный знак сакрилегов, которому Метелла научила дочка. Рядом кто-то негромко вскрикнул, как от неожиданной боли.

— Чем это ты меня ударил? Какая странная магия…

Перед Метеллом стоял тот самый парень, что так напугал его в «день справок».

— Я мог бы скрутить тебя в бараний рог, — задумчиво и равнодушно сказал парень.

А вот этого ни в коем случае не стоило говорить гладиатору, пусть даже и бывшему! На угрозу он привык отвечать немедленным действием. Метелл посмотрел за спину юнцу (старый прием, но безотказный с новичками!) и шагнул чуть в сторону. Парень, естественно, оглянулся, и это была его вторая ошибка: вмиг он оказался на мостовой, упершись носом в камень  и с вывернутой за спину рукой.

— Я тоже пока еще могу, и без всякой магии, чтоб ее, — сказал старик, усмехаясь.

— Отпусти, — спокойно попросил парень. Голос его был как-то по-мертвому бесстрастным; мол, отпустишь — хорошо, не отпустишь — так полежу. Метелл отпустил руку, и колдун поднялся на ноги, потирая растянутое запястье.

— Хорошо, — сказал он. — Мы друг друга пугали, мы друг друга не боимся. К делу! Вот здесь, — он похлопал по увесистому мешочку на поясе, — золотые ауреусы. Сто, наверное, или больше, не считал. Насыпал, сколько поместилось. Возьми их. Бери и трать — еще принесу, у меня много.

— Что взамен? — севшим голосом спросил Метелл и судорожно сглотнул, стараясь преодолеть внезапную сухость во рту. К гладиатору могло быть только два дела: или убийство, или защита от убийц. В защите от убийц колдун явно не нуждался.

— Я буду встречаться с твоей дочерью. Просто встречаться: разговаривать, гулять… не трону, слово патриция. Я — Марк Порций Катон!

— Нет.

— Почему? — Катон взглянул в заледеневшие глаза старика и кивнул головой. — Понятно. Деньги все равно возьми — не тащить же обратно?

И кинул мешочек старику. Тот отступил в строну, и золото с плеском шлепнулось в сточную канаву.

— Посмотрим! — криво усмехнулся Катон и удивленно добавил: — Не скучно! Надо же — совсем не скучно…

Повернулся и пошел прочь. Метелл долго глядел ему вслед и едва слышно шептал:

— Вот и беда. Вот и настоящая беда пришла к нам, дочка…

Вдруг острая, нестерпимая боль пробила грудь старика. Ноги его подогнулись, и могучее, состоящее из крепчайших костей и тренированных мышц тело рухнуло на мостовую.                                     

10

— Странно, — бормотал врач, осматривая ногти Метелла, — очень странно. Сердце здоровое, но, по всем признакам, оно работает вполсилы и с перебоями. Мы, конечно, поможем сердцу, но… не понимаю.

Врач оставил настойку, забрал последние деньги и вышел, брезгливо наморщив нос. Запах в инсуле  стоял не самый приятный.

— Сбегай к ребятам, в казарму, — едва слышно прошептал Метелл дочери. — Расскажи им все. Я состою в коллегии соумирающих , так что похоронят как надо. Потом уходи к своим сакрилегам, здесь одна не живи… Иди, посплю немного… устал.

— Можно я священника к тебе приведу? Пожалуйста, папа… я ведь уже рассказала тебе о Христе все, что знала, тебе можно креститься, если веришь Ему… Привести?

Кассия сжалась, как в ожидании удара, но обычной грубоватой шутки не последовало. Старик молчал, глядя в обшарпанный потолок, и она уже подумала, что ответа не будет, но вдруг едва слышно прозвучало:

— Целерина приведешь?

— Нет, он еще в тюрьме. Говорят, скоро выпустят, но нам ждать нельзя. Придет Плавт, ты всегда любил с ним поболтать о старых временах.

— Приведи…

Кассия сорвалась с места и убежала. Спустя немного времени она вернулась в сопровождении дряхлого лысого старичка и двух могучих парней, которые тащили на плечах чем-то позвякивающие тяжелые мешки.                                        

11

Катон принимал очередного посетителя, который очень осторожно, не называя имен, выпрашивал заклятие на смерть. Маг потешался над трусом, но настоящего веселья не испытывал: эту способность он давно утратил. В той полужизни, которую он сейчас вел, остались лишь два чувства: «скучно» и «не скучно». Сейчас ему было скучно, но не так безнадежно и тоскливо, как обычно, поэтому Катон позволил себе немного пошутить: выдал заклинание с «отдачей». Такое заклинание через некоторое время бьет в человека,  купившего и со злым умыслом его прочитавшего, и злоумышленник полной мерой получает все, что пожелал другому. Было забавно наблюдать, как дряблый, неумеренно потеющий мужчина лет тридцати тщательно записывает на дощечке симптомы заболевания, от которого сам же вскоре и умрет.

— Прощай, маг! — сказал посетитель в дверях и вышел вон.

— Прощай, покойник! — сказал маг закрытым дверям. Настроение Катона стало почти сносным, и он замурлыкал пошлую песенку, где через слово — грязное ругательство.  Странно: раньше, до посвящения, ему совсем не нравились такие песенки, а сейчас — ничего. Смешно. Почти смешно.

И тут его скрутило. Жгучая, непереносимая боль стиснула грудь, дыхание перехватило. Он даже растерялся и не сразу определил происхождение атаки, но вскоре все понял и принялся исправлять ситуацию.

— Прочь, прочь, именем Аполлона! Прочь! — Катон сначала только хрипел, но с каждым словом говорил все увереннее. — Я вас покормлю, но завтра, завтра…

Внезапная идея осенила его. Маг взял мешочек золота, оставленный последним посетителем, и поднял его вверх на раскрытой ладони.

— Нет, не завтра… сегодня, сейчас… нюхайте, нюхайте это золото, ищите того, кто его принес…  Нашли? Взять!!! Фас!!!

Особой опасности не было: Катон не приказывал своим невидимым слугам убивать Метелла, поэтому бесы могли лишь мучить, не более того. Внезапно лишившись добычи, эти жалкие существа бросились на своего хозяина только по одной причине — хотели есть. В планах Катона было явиться на следующий день и чудесным исцелением отца произвести впечатление на Кассию. Ничего не поделаешь, такой уж у магов способ ухаживания. Кто-то вмешался, но кто?!

— Странно, — бормотал Катон, доставая из тазика со льдом бутыль своего любимого фалернского. — Такое надежное заклинание… кто же смог его снять?! И почему гении набросились на меня, а не на мага, снявшего заклинание? Очень странно…

12

— Как отец? — спросил Катон, поравнявшись с Кассией.

— Спасибо, уже совсем хорошо, будто и не было ничего, — автоматически ответила девушка и вдруг осеклась, увидев, с кем разговаривает. — А тебе что за дело?

Катон молча шел рядом, не зная, что ответить. Действительно, что ему за дело до этих червей?

— И кто его вылечил? — спросил он наконец.

На этот прямой вопрос Кассия не могла ни отмолчаться, ни солгать, поэтому чуть дрогнувшим голосом ответила:

— Христос.

— Тот распятый еврей, которого вы, сакрилеги, считаете богом? — спросил Катон. Спросил без всякой насмешки, просто уточнил.

— Мне ничего считать и не нужно, — запальчиво ответила Кассия, — я точно знаю, что Он мой Бог и Спаситель! И тот, кто в Него не верит, никогда не сможет испытать настоящей радости, ни сейчас, ни после смерти!

— После смерти радости не будет, — убежденно сказал Катон. — Нет ее и сейчас — только иллюзия. И верить в твоего бога мне вовсе незачем — свое существование он уже доказал. Я только хочу познакомиться с тем жрецом Христа, что сумел снять мое заклятие с Метелла.

— Так это ты сделал?! Это ты хотел убить моего отца?!

— Убивать я не хотел, не то обязательно убил бы. Немного помучить, а затем исцелить — это да…

— Но зачем, зачем?!

Катон опять встал в тупик: а и правда — зачем? Ответ пришел не сразу и был какой-то потасканный, драный, с куцым хвостиком:

— Не скучно.

— Мучить людей — не скучно?!

— Не всегда. Чаще бывает, что и это скучно. Ты же бываешь на гладиаторских играх? Ну вот, когда выпускают неподготовленных бойцов для разогрева публики, все скучают, ждут выхода фаворитов. Люди умирают в муках, а публике скучно.

— Я не бываю на играх!

— Ну да, я забыл, у тебя же отец гладиатор… это личное.

— Христианам запрещено бывать на играх: радоваться страданиям ближних — смертный грех!

— Про грех я не понимаю; это мертвое понятие.

— Так значит… ты хочешь познакомиться со священником, чтобы выдать его властям?

Катон обиделся. Так обиделся, что кровь бросилась ему в лицо, захотелось резко ответить или ударить наотмашь, чтобы заплакала эта противная девчонка с родинкой на шее, чтобы не смела так бесстрашно сверкать на него синими, как небо, глазами! 

Внезапно обида отступила, на ее место пришло изумление — откуда?! Откуда в нем эта свежесть и сила чувств? Он поднял голову, увидел сверкающее синее небо и вспомнил, что таким же оно было в детстве.  Тогда он счастливейшим летом гостил у богатых родственников, имевших виллу на берегу моря. С утра до вечера он плавал, нырял за ракушками; ходил по мокрому песку босыми ногами; волны с шипением накатывали, подмывали и приятно щекотали песчинками между пальцами. И была там девочка из рыбацкой деревушки…

— Нет. Властям я никого выдавать не буду; если понадобится — сам убью, — услышал он свой голос, по-прежнему ледяной и бесстрастный. Катон остановился, а девушка пошла дальше, не оглядываясь на страшного собеседника. Она удалялась, и с каждым ее шагом привычная зловонная муть заполняла душу молодого мага; тускнели краски, исчезали запахи. На всякий случай Катон еще раз взглянул на небо и пожал плечами: небо, как небо. И что это с ним такое было?

— Какая странная магия, — пробормотал колдун и щелкнул пальцами. Тотчас из-за угла выскочили две фигуры из тех, что можно увидеть в любом уголке огромного римского мира, от Британии до Египта. Черные курчавые бородки, сверкающие карие глаза, грязные, латаные-перелатанные туники; пальцы ног торчат в разные стороны в знак презрения к любому виду обуви; то ли греки, то ли сирийцы, то ли пуны.  За самую скромную плату они готовы сделать все: приготовить эликсир молодости, украсть трезубец Нептуна, достать пояс Венеры, помыть ездовых козлов. И везде, где они только ни появляются, местные жители шепчут им вслед с неприязнью: «Понаехали!»

— Проследите за ней, скрытно, — приказал Катон. — Запомните все адреса, по которым она ходит, выясните, кто там живет и чем занимается. Определите, какие общины сакрилегов посещает, кто у них жрецы, когда проводятся мистерии.

— Сделаем, хозяин, будешь доволен!

— Не сделаете — в крыс превращу…

Бродяги чуть сгорбились и растворились в горячих камнях Рима, будто сами, без магической помощи, обернулись хвостатыми обитателями сточных канав. Катон еще немного постоял на месте, оглядываясь по сторонам, и задумчиво проговорил:

— Очень странная магия! Охотно купил бы несколько заклинаний…       

  13

Дома Катону стало совсем плохо. Слуги старались не попадаться на глаза, но быть рядом: они знали, чем может окончится очередной приступ хандры их хозяина.

Этот приступ не был обычным. Черная, безнадежная тоска лилась прямо в душу, заполняя самые дальние ее уголки липким страхом. Бывает страх, от которого хочется бежать, спасаться, что-то срочно предпринимать, — это живой страх живого человека. Страх Катона был совсем другим, в нем не было ни единого светлого пятна, ни капли надежды: «Все плохое уже случилось, и все, что может еще случиться, будет только хуже, хуже…»

Хриплый вой вырвался из глотки мага, и страх стал  невыносимым. Рука сама нашарила горлышко кувшина; крепкое, неразбавленное вино потекло в пересохшее горло, упало в пустой желудок, разлилось теплом по животу, теплой волной поднялось обратно к голове. Эта волна принесла гнев — лучшее лекарство от страха, и гнев охватил все его существо. Он злился на всех людей, способных испытывать иллюзию радости, способных на краю могилы смеяться при виде своих жалких детенышей… Как смеют они, черви, радоваться жизни, в то время как он, высшее существо, насмерть отравлен тоской?!

— Вы радуетесь, черви? Я погашу вашу радость, я втопчу ее в грязь и заставлю вас ползать по этой грязи! Я заставлю вас хлебать эту грязь до тех пор, пока она не станет вашей сущностью, и тогда посмотрим… посмотрим…

Что «посмотрим», он так и не сказал, потому что снова присосался к горлышку кувшина. Подсматривающие из щелей слуги вздохнули с облегчением: теперь хозяин неопасен: будет пить, пока не заснет тяжелым сном, похожим на смерть.                            

14

— Сносят? Но почему, крепкий еще дом…

— Не знаю… говорят — приказ императора…

— Какого, к Орку, императора?! Деций в походе, готов бьет!

— Ну, это уж кто кого… а приказ был сверху, это точно. Какой-то богач выкупил несколько домов, снесет — термы построит.

— Термы — это хорошо, давно пора. А какой богач-то?

— Скоро узнаем.  Термы просто так не строят ; видно, человек во власть пошел. А нам что? Нам только лучше! Пусть хлеб раздает, деньги, пусть игры устраивает, а уж мы ему покричим: «Слава! Слава!»

— Кому?

— Какая разница — кому? Кому-то из семьи Катонов, говорят.

Такие разговоры шли в толпе зевак, собравшихся вокруг инсулы, из которой полным ходом шло выселение жильцов. На мостовой образовались кучки пожитков, около которых стояли их невозмутимые хозяева; среди большинства выселяемых господствовал здоровый фатализм. И то сказать — проверенному квартиросъемщику найти замену утраченной конуре было легче легкого; агенты-инсулярии уже сновали повсюду, хватали узлы с вещами, тащили за собой людей, громко расхваливая предлагаемые «хоромы».

Переселенцев интересовало, прежде всего, сколько лет дому: чем старше постройка, тем больше шансов, что она не рухнет среди ночи, погребая под собой спящих жильцов. Вселиться в новостройку соглашалась только распоследняя голытьба: оно и понятно — грохот падающей «скороспелки», наспех сооруженной жадным застройщиком, был звуком, привычным для римского уха.

— Метелл! Это ты?!

— Я-то Метелл, а вот ты что за гусь? Что-то не припомню…

Пожилой, чисто одетый инсулярий, италик по виду, лучился от восторга. Агент в сопровождении двух носильщиков — это не для последней бедноты, это для публики чуть-чуть почище, поэтому никого не удивил его выбор; да и сам Метелл ждал чего-то похожего.

— Я много раз видел тебя на арене, ставил на тебя и всегда выигрывал! Я твой должник!

— Пришел долг отдать? Давай…

— Ха-ха-ха! Можно сказать и так. Пойдем со мной, не пожалеешь!

— Дом новый? — подозрительно спросил Метелл.

— Что ты! Времен Траяна. Или Адриана… но уж никак не Антонина Пия ; если моложе — можешь свернуть мне шею!

— Сверну, не сомневайся. Где дом-то?

— На Эсквилине, рядом с Большим Цирком.

Метелл нахмурился: район считался дорогим, но расположение дома более чем устраивало.

— Больше пятидесяти денариев не дам .

— Договоримся!

— Папа, пойдем туда, — вступила в разговор Кассия, — тебе пора отдохнуть, да и я устала…

Носильщики подхватили узлы, и Метелл с Кассией двинулись за ними к новому месту жительства. Шли молча: Метелл пресек несколько попыток инсулярия завязать разговор, и тот отстал. Закончился массив инсул, пошла двухэтажная Сапожная улица, где они немного отдохнули у одного из шестисот римских фонтанов. На пересечении с Этрусской улицей Метелл встал.

— Куда идем?! Эсквилин заканчивается, а дальше инсул нет!

— Да пришли уже… вот сюда.

Инсулярий остановился перед воротами в серой, невзрачной стене.

— Издеваешься?! Это же особняк!

— Да, особняк. Твой особняк, Метелл. Прости мне глупый розыгрыш, но я не инсулярий; я нотариус Габиний Фуск. Гай Габиний Фуск — для тебя. Прежний владелец виллы , мой наниматель, умер, не оставив потомства. От немногочисленных дальних родственников он откупился деньгами, а дом в Риме оставил своему любимому гладиатору Гаю Кассию Метеллу и его дочери Кассии. Дом стоит… О, и не спрашивай, сколько он стоит! Захочешь продать — помогу, но это будет очень трудно: людей с такими средствами в Городе немного. Документы внутри, почитай, если хочешь, но там все ясно: собственность без всяких условий и ограничений, факт вступления в права уже состоялся. Заходи и владей!

С этими словами нотариус открыл окованную дверь в воротах особняка и сделал приглашающий жест. Метелл и Кассия, совершенно ошарашенные, вошли внутрь.

Уютный двор-атриум, выложенный мозаикой, в центре — фонтан с бассейном; по периметру — коринфские колонны, поддерживающие портик, словом — римская вилла, всю роскошь обращающая внутрь себя, для хозяев. Для прохожих — унылая, серая стена без окон!

— Папа, смотри, вода! — Кассия, не помня себя от восторга, кинулась к фонтану.

— Вода ворованная?  — Метелл едва пробил вдруг одеревеневшее горло.

— Что ты! Именное  разрешение от власти на тебя и дочь — покойный позаботился. Все чисто! — Фуск понизил голос и завистливо вздохнул. — Туалет свой, слив — прямо в городскую канализацию. Вот и документы, читай, изучай, а я пошел. Дела! Понадоблюсь — спроси на Субуре   нотариуса Фуска, моя контора у самых ворот. Прощай.

Атриум опустел, только сиротливо лежали около входа скромные узлы с пожитками бедняков. Мозаика пола под ними стоила в несколько раз дороже самих вещей.

* * *

— Как все прошло? — лениво спросил Катон. Он полулежал за низким столиком, уставленным фруктами и напитками. Нотариус стоял, застыв в полупоклоне, у самых дверей.

— Все, как ты приказал! Я не дал им времени подумать, поставил перед фактом. Девчонка прыгает от восторга, гладиатор никак не поймет, что это с ним случилось! Ха-ха! Можно спросить, великий?

— Спрашивай.

— Документы составлены так, что отобрать виллу у гладиатора невозможно… ну, законным способом. Как ты собираешься на него воздействовать? Я не из любопытства, не думай! Надо же приготовиться…

— Метелл заглотил наживку, это хорошо, — задумчиво проговорил Катон. — Теперь пусть попробует содержать такой дом без денег или попытается от него отказаться. К хорошему быстро привыкают! Будь рядом с гладиатором: оказывайся у него на пути, встречайся с ним бане… как только заикнется о деньгах — дай. Сколько спросит.

— Расписка…

— Никаких расписок! Просто давай, и все!

— Но зачем?! Зачем такие расходы?! — решился вдруг Фуск. — Обыкновенная римская девчонка, таких…

Тут он посмотрел в глаза Катону, и слова застряли в горле нотариуса. Он вдруг почувствовал нестерпимое желание скрыться, исчезнуть, испариться…

Катон брезгливо поморщился и процедил сквозь зубы:

— Пошел вон.

Фуск вылетел из дома и, не разбирая дороги, побежал в сторону ближайшего общественного туалета.

Продолжение следует...