Льюис, Андерсен и другие

 С мудрым и открытым Льюисом я встретился давно, в университете, в первый год своего прихода в храм. А рассказала мне о нём добрая знакомая девушка — библиотекарь университетского отделения духовной культуры, где изучались церковные науки. Помню, что меня тогда удивили её добрые слова о писателе, ведь у меня в то время был приятель – храмовый сторож, и он, выкинув из своего дома всю художественнную литературу, и нас постоянно допекал размышлениями на тему, что ни литература ни мировая культура для церковных людей ни капельки не нужны. Но моё сердце не принимало таких объяснений и тогда я впервые обратился к богословию и наследию отцов, чтобы понять – как лучшие из людей земли мыслили о культуре и красоте. И здесь я сделал для себя удивительное открытие, что богословие решает важнейшие на земле проблемы при условии, что вопросы наши обращены к небесному.

Люди нередко задают вопрос - как относиться к красоте рождённой вне православия? как быть с бессмертными стихами Шекспира, философией Аристотеля, картинами Фра Беато Анжелино, музыкой Моцарта? Как вообще относиться к красоте, рождённой вне церкви? Ответ на это вопрос мы находим у древнего святого Иустина Философа. Он обратил внимание православных людей, на то, что каждый человек является носителем образа Божьего. И каждый может жить по совести, даже если он язычник. Когда же жизнь по совести соединяется с талантом, то язычник может сказать нечто такое, что будет по духу и мысли православно, будет принадлежать православию, хотя и не было ещё выражено такими красивыми словами. Он вводит общий принцип, по которому "всё, что добро - всё наше". Сравните это с позднейшим утверждением Эразма Роттердамского: "Где бы ты не встретил истину - считай её христианской". Святые отцы последующих веков поддержали мысль Иустина Философа. Именно он, а не чуравшийся языческой культуры Тертулиан, стал выразителем отношения церкви к языческой мысли и вообще мысли рождённой вне православной церкви. Отцы даже считали, что Господь даровал язычникам философов, так, как Он даровал евреям пророков. Чтобы вести душу к высоте.

Словно в стихах Николая Гумилёва:

И будут как встарь, поэты,

Вести сердца к высоте

Как ангел водит кометы

К неведомой им мете́.

Красота, подлинность, не могут прийти в этот мир без благодатной помощи Господней. Автор язычник не знает, кто помогает ему, но от этого его труд не становится менее прекрасным. Искусство вообще способно будить душу к перемене и помогает ей желать высшего.

Поэтому, например, один Донбасский епископ привёз больному монаху в палату сказку Клайва Льюиса "Хроники Нарнии". И монах по прочтении сказал, что после этой сказки он стал лучше понимать Христа. "Ты стал больше, Аслан; сказала Люси. "Нет, это ты выросла. А когда ты будешь расти, то увидишь, что и я становлюсь больше". (К. Льюис)

Искусство и помогает душе расти и желать того Царства, ради света которого душа и открывает любимую книгу.

А потом оказалось, что и священник того храма, куда я тогда ходил, тоже с радостью читает Льюиса. Помню, как он, впервые прочитав «Хроники Нарнии» радостно выбежал из дома и стал буквально прыгать по храмовому двору восклицая: «Как же Льюис смог так много и глубоко передать пасхальную радость!!! Как у него это получилось? И почему это так редко получается у нас всех?» С тех пор священник стал устраивать для некоторых прихожан просмотр фильма на сюжет «Хроник Нарнии», комментируя увиденное. И даже разговаривая с прихожанами на волнующие их темы, он пользовался льюисовскими литературными примерами чтобы разъяснять духовные вещи образно.

Так здравый, в смысле «здоровый» смысл, столь драгоценный и самому́ Льюису, снова победил, и, как мог бы добавить Довлатов «Литература продолжается». А смысл её в столь важном умножении красоты в себе и вовне, ради которых мы и родились людьми.

Быть романтиком, чувствовать сказку — это видеть, что мир не укладывается в материальность, что всё тонко и отовсюду льётся на землю Дух.

Об одном крестьянине, побывавшем в монастыре святого Коламбы Шотландского на Айоне, спросили «что ты там видел?». И он ответил «там очень тонко», а в ответ на недоумения пояснил: «Ну там вот – Бог. И вот – Айона». Так поэтично он выразил чувство, которое имеют добрые — Бог постоянно проницает и мир и жизнь и делает всё хорошим.

Таков и подлинный дар классика — ощущать бытие как христианскую красоту, а историю как Промысел, ведущий к радости и обращающий жизнь в сбывшуюся наяву сказку

Всё высокое и важное в мире делается не для себя, а уж ради выгоды никогда не создавалось ничего великого. Цицерон говорил, что «человечество живёт немногими», а лишь теми, кто старается для других. Настоящий писатель всегда создаёт чтоб дарить, открывать, радовать и утешать небом, которое живёт в его книгах и с которым возможно встретиться ещё на земле во всём, что подлинно и причастно свету Господню.

Честертон пишет, что «Для просвещённых скептиков мироздание — это тюрьма, а жизнь — сплошные огорчения». Потому им так же трудно поверить в радость детей Божиих, как и в страну фей. Живущий искажением, эгоизмом и злом не может верить в добро и потому умники с такой яростью ополчаются на каждого, кто видит сияние благодати на жизни. Ведь для них – если плохи мир и небо, то, значит – не так уж плохи они. Умники всегда отрицают то, к чему неспособны, но что поделать – в мире Божьем красота всего открывается только добрым.

Интересно, что мой подозрительный приятель, который считал всю мировую литературу ненужной, всё же с теплом относился к сказочнику Андерсену. Впрочем, Андерсена трудно не любить, потому что он приходит к нам с детства как сама возможность справедливого взгляда на то, что нас окружает. Ведь сказка – это ещё и очки ясного зрения, которые делают человека более зорким к добру и злу. Сама жизнь великого сказочника есть некое небесное заверение в том, что счастье всегда приходит к доброму человеку. Андерсен в жизни испытал много боли и непонимания, но всегда верил, что Господня любовь не может допустить зла любимому.

Разные умники от литературы обвиняли Андерсена в неумении писать, а когда его умение стало очевидно для всех – то в грамматических ошибках. Но и ни С. Довлатов ни И. Бродский не были членами союза писателей. Там даже С. Маршака много лет держали в кандидатах. Ведь для бюрократов и разнообразных писателей, которые приноравливаются к изменчивому духу времени, страшен живой и светлый талант, который своим существованием обличает их, как святой одним присутствием обличает фарисеев. Поэтому, видя такого таланта, все бездарности дружно объединяются и говорят: "Златоуста съели, а его и подавно съедим". Эти притеснения укрепляют дух великих писателей и поэтов, но приносят много боли душе. Ведь великий поэт, это тот, кто открывается до конца. Кто знает, что созданное им есть высокая красота. И, когда её отвергают, он ощущает себя отвергнутым миссионером, которого едят те, кому он принёс чистую и благую весть...

Пример Андерсена говорил мне о том, что, даже если ты молод и не знаешь, кем тебе нужно стать – всё равно держись подальше от «хороших жизненных планов» побольше заработать и приобрести.

Я и сам, когда поступал в университет, не знал, как проведу жизнь. Но я хотел тогда узнать, ради чего люди живут и приобщиться мудрости древних книг.

И, наверное, одно из тех блаженств которое небо посылает нам – это радость служения, когда ты ощущаешь свою жизнь полной потому, что посвящаешь её не себе.

Служение у каждого может быть разным: мама, учёный, жена, учитель, врач и многое другое - но с ощущением Бога в сердце всё это превращается в праздник, в приключение, у которого есть завязка, смысл и финал, которому никогда не будет конца.

Тогда, на заре жизни, я смутно предчувствовал, что ни в коем случае нельзя заниматься поисками денежной работы, а только де́ла по сердцу, сродного душе дела, как сказал бы философ Г. Сковорода. Теперь я знаю, что это — так. Хотя тогда мне, бывало, казалось, что я не смогу работать нигде. Знакомый спрашивал меня, что из наук мне нравится, и я говорил: филология и история. Кем же ты будешь работать? – Удивлялся он. И я тогда отвечал: «человеком».

Помню, как однажды, за несколько лет до выпуска из университета, на меня напала тревога — кем же я и вправду смогу работать и для чего я нужен? Я поделился своими сомнениями с одним толкинистом. Он спросил — почему я выбрал филологический факультет, если знал, что ничего при этом не заработаю в будущем? Я ответил, что выбрал не для будущего заработка, а для того, чтобы научиться правильно жить. Толкинист презрительно фыркнул и ушел, но я чувствовал, что сделал правильный выбор, ведь суть всего не в деньгах, а в той красоте, которую человек сможет принести в мир.

Никакая вещь на земле не стоит того, чтобы мы тратили время жизни ради её приобретения. А то, что по настоящему ценно (любовь, дружба, творчество) — не покупается.

Было бы очень больно, работая ради денег оглянуться на прожитый год и увидеть его как кладбище загубленных часов.

Много лет спустя, уже будучи преподавателем, я отвечал на недоумения студентов о их будущем, что, если они решатся не зарабатывать, а умножать красоту, то Господь, верный Своему обещанию, всегда найдёт им совершенно неожиданные источники дохода, чтобы ещё раз показать, что вся жизнь – это Его сказка. А в сказке каждого доброго ожидает счастливый конец.

Как-то, ещё учась в университете, я задумался обо всём этом, когда одна моя похожая на эльфийку знакомая сказала, что ищет работу. Разве Арвен можно представить в конторе банка? – спрашивал я себя. Разве у эльфов есть иной труд, кроме как облекать свет в дела и слова? И тогда у меня сложилось о ней такое танку.

***

Кем же ты сможешь работать? –

Ведь они разбегутся,

Спасая ценные бумаги

Рассыпающиеся в пыль

Перед твоим приходом...

А вот совсем другая история. Как-то я с болью выслушивал рассказ некой прекрасной молодой девушки, моей студентки, которая подавала большие надежды в искусстве, но стала продавцом в дорогом столичном магазине. У неё появились вещи и определённые деньги, но исчезло ликование о жизни, каким оно бывает у мудрецов и детей, - когда заботишься только о том, что достойно заботы, и оставляешь в стороне остальное.

Особенно это становится понятно, когда обретаешь веру в Бога. Но и вера по началу кажется таким цветком, что растёт лишь в стенах храма, а потом оказывается солнцем, которое греет всю землю.

Ещё одна моя подруга, думая об этом, написала мне как-то такое письмо:

«Когда я только начала ходить в храм, я думала, что литература и сказка несовместима с верой в Бога, и только несколько лет назад я поняла, что это не так. Нельзя вычеркнуть литературу из жизни - она обогащает нас, ведь вера должна пронизывать все аспекты нашей жизни; как солнце освещать всю комнату нашей души, а не только тот уголок, который отвечает за хождение на воскресное богослужение и чтение правила".

Вера вносит глубинное основание в то добро, которому мы служили и раньше. Живя, чтобы радовать других мы приносим в жизнь измерение неба, духовное направление.

Наша душа не растёт сама по себе как Лермонтовское дерево на утёсе. Всё то, чему мы научились и к чему пришли, складывается из труда над нашей душой множества людей, книг, событий. И уже много лет спустя, когда немалая часть пути пройдена и ты оглядываешься назад, то удивляешься той мудрости, с которой Господь складывал твою жизнь, хотя вся эта мудрость и была неочевидна тогда, много лет назад.

Однажды, когда я ещё был сторожем в храме, священник вышел во двор из своего домика и сказал мне, что ларёк в котором размешается иконная лавка будет теперь местом для сторожей. Я обрадовался и спросил: «Это ведь навсегда?». Священник ответил: «На земле ничего не бывает навсегда». Задумался и добавил: «Кроме того, что причастно вечности».

И как радостно понимать, что все эти годы твоим спутником были причастные вечности книги сказочников – такого малого для всех взрослых жанра, но, по счастью, не взрослым вручено окончательное решение, – как и что отнести к настоящему и высокому на всей чудесной земле...