Деревенская Миссия

К Джойс я, казалось, попала случайно, если верить, что в жизни бывают случайности. Но я в это не верю. Я верю, что к Джойс меня послал Бог. Кто знает, осталась бы я в церкви после той поездки, если бы не она.

+++

В село Узкое я приехала собирать материал о православной вере и религиозных традициях местных жителей-алеутов. Мне было двадцать три года, и я, сама недавно пришедшая в церковь, горела желанием узнать больше о людях, которые жили верой с рождения.

Село встретило меня пустыми улицами и неловкими улыбками прохожих.

— Где я могу остановиться недели на три? — спросила я у своего проводника Германа Скворцова — среднего возраста алеута, живущего на Кадьяке, но родившегося здесь, в Узском.

— В Баптисткой Миссии у Миссис Смит, конечно! — тотчас ответил он.

— Но…

— Вряд ли тебя ещё кто из наших примет сейчас. — а потом добавил, будто оправдываясь. — Семьи у всех большие, а Джойс одна живет, да ты ей и поможешь немного. Ей-то уже за восемьдесят. — и чуть тише проговорил. — Тебе будет там безопаснее.

+++

— Джойс — зови меня Джойс. Я люблю своё имя.

Седая старушка с аккуратно завитыми волосами, легкой помадой на губах и в белой блузке с брошью открыла мне дверь своего дома. «Баптистская Миссия» — называли этот дом в деревне. И пригласила меня внутрь.

— А я тебя жду. Герман предупредил меня, что ты приедешь.

Мы стояли посреди просторной комнаты, с большим распятием на белой стене и рядами стульев.

— Здесь мы проводим воскресные встречи. — сказала она, видя моё удивление. — А живу я, и ты будешь жить — наверху. Пойдем.

По узкой крутой лестнице мы поднялись на второй этаж в коридор с голубыми обоями, откуда была видна кухня и три закрытых двери. Джойс провела меня к одной из дверей.

— Вот, твоя комната. Можешь отдохнуть с дороги. А утром мы поговорим.

В комнате, куда меня проводила Джойс, пахло свежестью. Это была небольшая спаленка с кроватью у окна и видом на еловый лес. Кровать была тщательно застелена накрахмаленным бельем, а на тумбочке стоял маленький букетик незабудок. В углу комнаты висело изображение Мадонны.

Я села на кровать, опустошенная. Оказаться в протестанском доме, когда вся деревня — единоверцы. Отчего? И почему здесь мне безопаснее?

+++

Проснулась я в восемь. За окном уже пели птицы, я отворила форточку и вздохнула прохладного воздуха.

В голубом коридоре громко тикали часы. Наверное, Джойс еще спит, подумала я. За одной из белых дверей я нашла ванную комнату, с маленьким зеркалом над раковиной. Я умылась, причесалась. И тихонечко пробралась обратно к себе.

В девять я вышла в гостиную.

Это была обширная зала, примыкающая к кухне. Обои здесь пестрели мелкими цветочками, также как и занавески и скатерть на столе. На диване, внимательно разглядывая меня, неподвижно сидела Джойс в легком летнем платье с длинными рукавами.

— Доброе утро! — проговорила я, отчего-то немного испугавшись.

Джойс строго улыбнулась.

— Наверное, ты устала с дороги, раз так долго спишь. Обычно я завтракаю в семь тридцать.

— Простите.

— Ничего. — она снисходительно кивнула, показывая мне на место напротив себя. — Садись и расскажи о себе.

Я села на уютный стул с высокой спинкой и представилась, рассказывая немного о себе и своей цели пребывания в деревне.

— Значит, ты в Бога веришь? Это хорошо. — спокойно заметила она. — Тут многие приезжают с исследованиями, только людей калечат…

Она замолчала, бросив на меня выразительный взгляд. Я не отвела глаз, только краска залила мне щеки.

Она была довольна.

— Ну ладно. Пойдем завтракать.

Джойс встала с дивана и направилась к столу, который уже был сервирован на две персоны. В центре стола стояли укрытая кастрюлька с овсяной кашей, кувшин с теплым молоком и кофейник. Рядом масленка, баночка с джемом и белый хлеб.

Мы сели за стол, также напротив друг друга.

— Прости меня, если все немного остыло. — сказала она, и я снова покраснела.

Она улыбнулась.

— Ты молишься перед едой?

Я кивнула.

Она ловко взяла мои кисти в свои руки и закрыла глаза. У неё были очень хрупкие тонкие пальцы.

— Отче Наш… — начала она молитву.

Я тоже закрыла глаза.

Так, взявшись за руки, мы молились потом за каждой трапезой. Джойс читала Отче Наш, а затем своими словами говорила с Богом о предстоящем дне, о заботах нынешнего или благодарила за день прожитый. Иногда я тоже что-то добавляла. Затем она пожимала мои руки, и мы вместе говорили «Аминь.»

+++

— Ты русская? Из самой России? Здорово! А ты видела эти красивые церкви у вас? Да… В наше время все было иначе…

Мы сидели в доме у Тимофея Квашникова — местного старичка-алеута, к которому я пришла с расспросами об их православных традициях.

— Вера у нас раньше была сильная…

— А сейчас?

— Что сейчас? Недолго нам уже осталось, кто помнит, как надо верить… А молодежь…

Тимофей закашлялся.

— А ты живешь у Миссис Смит? — вдруг перевел он тему. — Она работала учительницей в нашей школе… А её муж — он…миссионер был, из баптистов. Она-то тебе, конечно, ничего не рассказывала… Мы любим её, но веру ихнюю не принимаем. У нас все иначе было…

Тимофей снова закашлялся.

— Ну ладно, ты завра приходи. А еще сходи к Марфе, она на горе живет — она тебе много расскажет про веру нашу, и иди к Тайни — она наша чтец. Можно еще к семье Воробьевых — около пристани. А к другим не ходи одна в дом. У нас неспокойно бывает… Хорошо?

+++

В ту ночь я не могла уснуть. Я сидела на своей кровати в темноте, наблюдая за бликами на стенах. Деревня за окном будто ожила, наполняясь непонятными мне звуками-то хохотом, то криками, то чуть ли не воем. Кто-то ходил по дороге, распевал песни. Потом кто-то дрался. Поднялись визг и вопли, затем — выстрел… И все стихло.

— Что это было вчера, Джойс? Отчего днем никого не видно на улицах, а ночью — что это были за звуки? Почему вы не разрешили мне перед сном пойти на прогулку? Что происходит в деревне? — спрашивала я Джойс за завтраком.

— Да ничего не происходит… Ты — молодая еще, новая здесь. Зачем тебе гулять. Приличная девушка должна соблюдать приличия.

— Я слышала вчера выстрел…

Джойс пристально посмотрела на меня. — Тебе показалось ото сна…

Я закачала головой.

— Я не спала.

— Хорошо, я скажу тебе… Вчера была пятница. Начались выходные. Они, молодежь в основном, многие болеют здесь духовно….пьют. Бывает хуже.

Я опустила глаза.

— Но ты не бойся — никто тебя не тронет, если ты будешь вести себя достойно. Ты — русская, ты из церкви — о тебе знают здесь, потому тебя оберегают старики, а их уважают.

Я не поднимала глаз. Она продолжила.

— И не суди. Я вижу — у тебя есть сердце. Не суди этих людей, им не суд нужен и не нужна жертва, им нужна милость.

+++

В воскресенье утром в храме Рождества Христова мы с худой седеющей Тайни начали читать часы и обедницу.

— Меня отец научил читать. Он был чтец в храме. Таких как он сейчас нет… Он читал по-славянски — и меня учил, я знаю немного Ваш язык. И я сейчас читаю по праздникам. Священники-то к нам редко приезжают — раза два в год… Тогда было все иначе. Вера была сильная в деревне…

Потихоньку храм стал наполняться людьми — они аккуратно заходили в церковь и в нерешимости стояли в притворе маленькими группами. Молодые и старые. Я вглядывалась в лица, стараясь отогнать от себя мысли о том, что эти же самые люди, наверное, гуляли в пятницу ночью у нас под окнами, дико что-то крича. А сейчас — женщины были в скромных алеутских шляпках, держали своих детей на руках. А мужчины с непокрытой головой благоговейно прикладывались к иконам.

Можно ли найти в себе силы не судить?

+++

— Да, Джойс была у нас учительницей. Но они сначала с мужем жили в другой деревне — в Старой Гавани. Они — были миссионерами. Приехали в пятидесятые годы, тогда Американское правительство всё хотело нас просвещать. Вот и прислали к нам на остров несколько семей баптистов. Только мы-то в Бога уже верили. У нас свой Бог, православный. Вот никто к ним в веру и не хотел переходить… Они тогда открыли школу, кормили там детей, подарки им дарили. А Джойс ещё закончила курсы фельдшеров, она у нас была врачом. Знамо дело — уважать их стали… А муж ея всё свое клонил — надо креститься вам, в веру баптистскую, тогда мы вам и дома новые построим и детей учиться в города отправим… Ну Старая Гавань не выдержала и решила покреститься вся, кроме чтеца ихнего, старика совсем, он строгий был, все ворчал на людей, отговаривал: «Накажет вас Бог, что вы его предали…» Так и случилось. Слышала про Большую Волну? Это было в 1964 году. Назначили люди-то из Старой Гавани, что креститься все будут в Пятницу Великую, а в тот день Волна та и пришла. Хорошо, увидели её рыбари, побежали в храм, в колокола бить. Народ весь на гору кинулся. Там и пересидели, пока волна не ушла совсем. Ночь сидели.

А на утро, в храм побежали, он у самого причала стоял. Но не снесло его. У дверей волной прибило хлама всякого — деревьев, забор чей то, водорослей. Расчистили мужики, внутрь вошли, а там — сухенько и даже лампадка в алтаре горит, что чтец всегда негасимой держал. А дом баптистский волной полностью смыло…

Ну и понятное дело — прогнали их из деревни, потому как Бога они прогневали… Они долго скитались и к нам, в Узкое пришли. И остались у нас. Только больше никого насильно крестить не желали, жили себе тихонечко, да людям помогали. Он и умер здесь. Джойс одна осталась. У них дети были — все в Америку уехали. А она отказалась. Здесь её дом теперь, говорит. Потому мы и любим её — за верность.

+++

— Джойс, а к Вам кто-нибудь приходит по воскресеньям?

— Приходят, конечно. В основном, мои дети, хотя они уже и взрослые, у которых я преподавала. Мы читаем с ними Евангелие, поем гимны. Я же не пастырь, но благословение проводить воскресные собрания у меня есть. А в их храме-то службы не всегда бывают… А здесь — все же тоже Христос. Еще мы устраиваем на Рождество праздник. Они приходят ко мне 25 декабря, у них свое Рождество позже. Я пеку сладости, кто-то приносит рыбу. Дарю им подарки небольшие….Иногда на их Рождество я прихожу к ним в Церковь. Тогда обычно приезжает священник.

+++

— А что священники? Бросили нас все. Все боятся сюда ехать, для нас — это дом, для них — дыра. Вот вера и гибнет…. Из молодежи-то нет никого, кто хоть как-то традиции бы чтил. Нас стариков не слушают уже…

Тайни сидела в кресле качалке, упрямо глядя на экран телевизора.

— Марфа — блаженная, будет тебе улыбаться, рассказывать, как хорошо у нас. Вранье. У неё у самой один сын пьет, а другой застрелился… На Аляске самоубийств говорят больше, чем во всей Америке. Вера! А кто живет по ней сейчас? В каждом доме — свое горе…

Она раскачивалась все сильнее, теребя свои руки.

— Никому до нас дела нет. Священники… да разве сейчас так служат, как раньше? Потому-то никто и не идет к ним… А я читаю, как меня отец учил. Как хорошо, что он не дожил до настоящего дня… Вечная ему память…. Белые — они все-такие. Им ни до чего дела нет. Только вот Джойс нас не оставила. Хоть и баптистка…

+++

— Джойс, почему все так плохо?… Почему мы, православные, боимся? Почему нет никого, кто бы захотел помочь этим людям?

Я пришла домой расстроенная. Мне скоро надо было уезжать, а мой материал казался жалким и никчемным. Я думала, что православие здесь расцветает, что живы традиция и благочестие, что люди дышат и насыщаются православным духом. Но то, что увидела, что услышала, чем со мной поделились — глубоко ранило меня. Это был — голод души. В селе я нашла не крепкую единую общину, а потерянное стадо, отбившееся от своего Пастыря.

Джойс молчала, но её молчание говорило лучше слов, что она понимает меня.

Я не выдержала.

— Я вижу, Джойс, что вы сделали для этих людей, просто живя рядом с ними — они любят вас и уважают… Может, в вашей вере больше правды?

Она подняла брови, будто раздумывая о чем-то.

— Знаешь, я хочу тебе сказать то, что я никому не говорила — наконец, произнесла она. — После смерти мужа, я стала думать как ты сейчас: отчего мы, столько сделавшие для этих людей, так и не можем привлечь их к своей вере? И я стала изучать книги о православии, что нашла в вашей церкви. И я поняла, что у вас — истина, что с вами — Бог. Люди это чувствуют и несмотря ни на что остаются верными. Оставайся и ты в своей вере, изучай её, молись Богу, чтоб Он открыл тебе Себя в полноте церковной… А то, что люди слабые бывают — это везде так. На это смотреть нельзя.

+++

Джойс не пошла меня провожать. Она лишь перекрестила меня на дорогу и подарила мне на память о себе книгу гимнов. Но я еще долго видела её фигуру в окне второго этажа, оборачиваясь на Баптистскую Миссию.

Напоследок, она призналась, что у неё рак желудка и скоро она уйдет. Так и случилось.

Пусть Господь примет её в Свои обители.

Село Узкое как прежде живет без пастыря. Из живых старцев больше никого нет — за Джойс ушли и Марфа и Тимофей. Только постаревшая Тайни ещё изредка творит службу в полупустом храме.