«Человеческую память стереть невозможно. Но простить надо»

Беседа с клириком Свято-Казанского храма г.Луганска священником Григорием Пантелеевым

— Отец Григорий, вас знают не только как священника, но и, в большей степени, как врача, как одного из лучших офтальмологов Луганщины. Знаю, что в этот самый страшный период, который был у нас, во время боевых действий, вы оставались здесь и, несмотря на такую тяжелую обстановку, продолжали вести прием в клинике. Даже знаю, что когда не ходил никакой транспорт, вы на велосипеде добирались сюда. Была же возможность уехать из Луганска, и, наверное, звали коллеги? но вы все-таки остались.

— Прежде всего, спасибо за профессиональный комплимент. Я думаю, что я не из самых лучших. Но речь не об этом.

Знаете, если посмотреть на нашу историю, то трудно избежать того заключения, что на долю каждого поколения, в частности наших отцов, дедов, и так далее, выпадали всегда какие-то очень серьезные глобальные потрясения. Но и коль Бог попустил, чтобы и мы перенесли — значит, надо было в себе найти силы и принять это испытание, и выдержать его достойно, не зря ведь сказано: «В чем застану, в том и сужу».

Почему не уехал? Как говорится «семи смертям не бывать». Есть еще хорошая пословица «где родился — там и пригодился». Предложения, действительно, были. Предложения были очень заманчивые. Можно было уехать и в Россию, причем в очень серьезные клиники. Звонили коллеги, приглашали. Звали просто приехать успокоиться, отдохнуть, посмотреть и, если понравится, поработать, может быть, временно, а может быть и совсем остаться. Можно было переехать в Украину. Тоже такие предложения были. В Крым были предложения. Если уж очень хотелось, можно было поступить как некоторые из моих коллег: они уехали вообще в дальнее зарубежье. Без какой-то самопохвалы, специалисты наши, в общем-то, котируются там за свой, может быть, не столько профессионализм, хоть этот тоже нельзя отрицать, сколько за свою трудоспособность, скажем так. Ну а потом, знаете: «Кто же, если не я?» — как часто звучит в фильмах, стихотворениях, песнях. Поэтому, в общем-то, я и остался.

— Но ведь клиника постоянно находилась почти в эпицентре обстрелов. Тяжело, все-таки, было?

— Да, безусловно. Так сложились обстоятельства, что наша клиника, собственно, располагает двумя филиалами. Это стационарный корпус, в районе 11-й поликлиники, фирма «Corvis», и центр терапевтический, на Красной площади. Да, когда уже начались активные боевые действия, мы постарались, по возможности, как-то там укрепить, в общем-то, мешки с песком на окна — чтобы не пострадала аппаратура, потому что перемещать ее, тем более, куда-то перевозить — это крайне рискованно, оптика не любит каких-то перемещений, сотрясений и т.д. Зачастую, возникают поломки настолько серьезные, что приходится расставаться с этой оптикой, и с медицинской техникой. Поэтому, по возможности, подготовились. Но на Красной площади это не очень помогло, потому что наше помещение пострадало весьма серьезно, и кое-что из аппаратуры было там существенно повреждено. Но наши повреждения, наши потери, они, конечно, несоизмеримо малы по сравнению с теми, которые понесли другие больницы, в частности, восьмая больница. Конечно, были риски, была боязнь и опасность, что в условиях, когда не работает электричество, не работает сигнализация, нет системы водоснабжения и т.д., могли быть какие-то акции воровства, мародерства. К счастью, этого не произошло. Мне в этом деле очень хорошо помог отец Иоанникий (Нестеров). В значительной мере, благодаря его самоотверженности, основной корпус им сбережен. Он здесь находился круглосуточно в течение нескольких месяцев.

— Такие события, они всегда отражаются на жизни духовной, на молитве. У многих, когда происходят какие-то бедствия, молитва становится более собранной, чувствуется Бог ближе. О себе что-то можете сказать, помогала ли вера в таких трудных обстоятельствах?

— Да, собственно, благодаря вере все это выстоялось. Если бы не было веры, то, наверное, ничего не получилось бы. Откровенно говоря, паники не было. Да, безусловно, были такие моменты, когда был реальный страх, и ничего с этим не поделаешь. Но какого-то желания убежать, уехать куда-то — не было. Вы знаете, наверное, каждому свое. Вот чисто по-человечески я могу понять тех людей, которые уехали отсюда из чувства самосохранения себя, своих детей. Но понять — это одно, понять чисто по-человечески, но, вместе с тем, есть и чувство долга, мне кажется. На этот вопрос очень хорошо ответил митрополит Горловский Митрофан. Когда ему задали вопрос: как он относится к тому, что некоторые священники уезжают — он ответил так, что лучше не ответишь, сказал: «Наверно, понять их я могу, но принять этот поступок — нет».

В отношении прямой постановки вопроса. Конечно, только так. Потому что это, наверное, общий феномен. В трудностях, когда ты понимаешь, что помощи ждать не откуда и не от кого, единственная остается надежда — уповать только на Бога.

Я очень хорошо помню воскресную Литургию в нашем Казанском храме, когда был очередной обстрел. Был такой момент в службе, я прочитал послание апостольское и вошел в алтарь, стоял с Апостолом у Престола, ожидая, когда священник благословит меня (на тот момент отец Григорий был в сане диакона — прим. А. Н.). Уже началось чтение Евангелия. Отец Григорий Горин читал Евангелие, и началась очень активная стрельба. И я помню тот момент, когда нервы все уже были напряжены. Звуки взрывов приближались все ближе и ближе. Тогда очень пострадала Красная площадь и район пивного завода и бывшего хлебного завода. И знаете, тут вот: «Господи, помози выстоять!» И к удивлению, отец Григорий закончил Евангелие читать — и как-то и пальба прекратилась.

Не говоря о том что, ночевали-то где? Да и жили-то, не только ночевали. Значительную часть времени проводили в подвалах. Что надо делать было? Надо было молиться, читать акафисты. И думается, что, может быть, наше, мое, в частности, недостойное моление было как-то услышано, и милостью Божией как-то удавалось выстоять.

— А вот, отношение людей между собой, что-то в людях изменилось?

— Однозначно. Как известно, нас сближает горе и беда, а богатство, как раз, разделяет. Разве были раньше такие заборы? Я вспоминаю свою молодость, свое детство — двери раньше не закрывались на замок. Сейчас — высокие заборы, электронные звонки, сигнализация и так далее.

Горе сближает. Я живу в старой части города, в доме своих родителей. У нас там тупик, полтора десятка дворов, все построены в одно и то же время, время молодости моих родителей. За это время там поменялось несколько домовладельцев, некоторых я и не знал, некоторых знал, но мы, так, приветствовались, из-за постоянной загруженности это случалось редко. А когда настигла нас общая беда, знаете, мы как-то чаще стали общаться друг с другом. Были же проблемы, элементарно, с хлебом. Хлеба не было, по большому счету. Хлеб привозили нерегулярно и давали по одной булке в руки, достаточно продолжительное время. Те, кто были помоложе, ездили, пытались достать хлеба. Приходилось стоять несколько очередей, чтобы взять несколько буханок. Люди с соседней улицы открыли скважину, которая у них была законсервирована за ненадобностью. Воду там брали. Ополченцы привозили генератор, тоже качали воду, раздавали. Многие из-за того, что перестали работать холодильники и, понимая, что ничего сберечь невозможно, устраивали общие обеды, все у кого что было.

— Да, общие обеды в городе устраивали многие. Знакомые на квартале Пролетариата Донбасса они и сейчас это продолжают. Многих людей даже спасали такие обеды. Одиноких…

— Да, совершенно верно. Если той же бабушке раньше кто-то что-нибудь приносил хотя бы раз в неделю… А потом вообще даже исчезла такая возможность, чтобы ей кто-то из родственников помогал, потому что родственники уехали. Ну, что делать?

К сожалению, приходится констатировать, что когда наступили мирные времена — мы меньше стали общаться друг с другом. Отношения, не могу сказать, что бы вернулись на прежний уровень, чистой формальности. Но все же, вот этой задушевности и осознания того, что, а Бог весть, может быть, это последняя сегодня наша встреча, и если тебя вдруг не станет, что бы о тебе хоть хорошо бы вспомнили, что ты с кем-то чем-то поделился, помог кому-то в сложное время.

— Вот о чем еще хочу спросить. Среди ваших друзей и среди коллег есть и те, кто работает в «скорой помощи». на их долю, наверное, самое тяжелое выпало испытание, потому что, несмотря на обстрелы, несмотря на опасность для собственной жизни, они выезжали на вызовы, спасая людей, притом, в самых таких тяжелых обстоятельствах. Это же подвиг. Как вы смотрите на такой их труд?

— Знаете, врачевание, оказание медицинской помощи, как и пастырство, как и учительство, в широком смысле слова, раньше это было не столько профессией, сколько служением. И в этом плане я знаю лично и своих коллег, которые в самой сложной ситуации, в самой сложной, в буквальном смысле слова, под обстрелами, рискуя жизнью и иногда ее теряя (особенно это касается коллег в Славяносербске, Кировске, Первомайске), оказывали помощь, когда не было совершенно возможности даже где-то как-то дозвониться. Я уже не говорю о тех, чисто медицинских проблемах. Я имею в виду, с медикаментозным обеспечением. Ездили, оказывали помощь. Я знаю, что во второй больнице клинической, куда было доставлено свыше тысячи раненых (тысячу пятьсот девятнадцать, если я не ошибаюсь, в период активных военных действий было привезено раненых, из них одиннадцать уже были доставлены умершими и только двое скончались после операции), там погибло несколько человек. Всем раненым была оказана своевременная квалифицированная помощь.

— Приходилось и друзей терять?

— Да… Мой сосед по улице протоиерей Владимир Креслянский, клирик Георгиевского храма в Малой Вергунке, Роман Тютюнник… Погиб во время войны близкий мне человек, он прихожанин Петро-Павловского храма, Георгий Романюк, который рискуя жизнью, в конце концов, потеряв ее, вывозил стариков с Восточных кварталов на собственном микроавтобусе. И при очередной поездке погиб вместе со спутниками. Царство им Небесное.

Да вот, даже в Славяносербске больница, где находились хроники, психически больные люди, которым, попросту, некуда было деваться — медицинский персонал ведь не бросил их и не уехал. А Славяносербск — это линия огня, по сути. Она и сейчас ею остается. Тем не менее, люди, рискуя собственной жизнью, они оказывают помощь тем, кому вообще больше некому помочь в этом мире.

— Воспоминания тяжелые о войне. Но Церковь сейчас усиленно молится о мире в Отечестве. наверное, благодаря этим усилиям, сейчас мир, который, может быть, хрупкий на сегодня, но все-таки мир мы имеем. Церковь продолжает молиться и призывать обе стороны конфликта к примирению, к прощению. Как вы думаете, есть пути к взаимному примирению и взаимному прощению?

— Если мы хотим остаться теми, кем мы призваны быть — христианами, если мы хотим сохранить нашу самобытность, если мы хотим сохранить наше славянское братство — у нас другого пути нет. Мы сильны, когда мы вместе. Да, есть заблуждения, есть какие-то политические пристрастия, есть какие-то разночтения, разное понимание нашей истории и нашего места в этом мире — да, это есть. Но только четкое осознание, что примирение, пусть очень сложное, необходимо — это единственный путь. Понятно, что память человеческую стереть невозможно. Но простить надо. Другого выхода нет. И, безусловно — церковная молитва, общая церковная молитва, искренняя глубокая молитва, как мы читаем во время сугубой ектинии за каждой Литургией. Наверное, наш, пусть слабый, молитвенный лепет пред Создателем нашим услышан, и сейчас наступило, пусть хрупкое, но все же перемирие.

— Может, что-то хотелось бы добавить к сказанному? Что хотелось бы еще сказать
читателям?

— Всем читателям газеты хотелось бы, прежде всего, пожелать внутреннего мира, спокойствия и уверенности, что наши судьбы находятся в руках Божиих. И, в конце концов, каждому из нас Бог даст то, что для нас лучше. Только нужно помнить, что лишь терпение и упование на Промысел Божий даст внутренний мир, внутреннюю свободу и надежду на то, что мир воцарится не только внутри нас, но и среди нас.

Беседовал Андрей Нестеров
«Православная Луганщина», №1 (39), январь 2016