Небольшая у нас река, а для лугов ядовитая. И название у ней малое – Лесная Скважинка. Скважинкой она прозвана за то, что омута в ней большие: старики сказывали, что мерили рыбаки глубину деревом – так дерево ушло под воду, а дна не коснулось, а в дереве том высота большая была – саженей пять.
Народ у нас до сей поры рослый. Лугов – обилие, скота бывало много, и харчи мясные – каждое воскресенье.
Только теперь пошло иное. На лугах сладкие травы пропадать начали, а полезла разная непитательная кислота, которая впору одним волам.
Лесная Скважинка каждую весну долго воду на пойме держит – в иной год только к июню обсыхают луга. Да и в себя речка наша воду начала плохо принимать: хода у ней засорены. Пройдет ливень – и долго мокреют луга, а бывало, враз обсохнут. А где впадины на лугах – там теперь вечные болота стоят. От них зараза и растет по всей долине и вся трава перерождается.
Село наше по-казенному называется Красногвардейское, а по-старинному – Гожево.
* * *
Жил у нас один мужик в прозвище Жмых, а по документу Отжошкин.
В старые годы он сильно запивал.
Бывало, купит четверть казенной, наденет полушубок, тулуп, шапку, валенки и идет в сарай. А время стоит летнее.
– Куда ты, Жмых? – спросит сосед.
– На Москву подаюсь, – скажет Жмых в полном разуме.
В сарае он залезал в телегу, выпивал стакан водки и тогда думал, что поехал на Москву. Что он едет, а не сидит в сарае на телеге – Жмых думал твердо. И даже разговаривал с встречными мужиками:
– Ну што, Степан? Живешь еще? Жена, сваха моя, цела?
А тот, встречный Степан, будто бы отвечает Жмыху:
– Цела, Жмых! Двойню родила! Отбою нету от ребят!
– Ну ничего, Степан, рожай, старайся, воздуху на всех хватит, – отвечал Жмых и как бы ехал дальше.
Повстречав еще кой-кого, Жмых выпивал снова стакан, а потом засыпал. Просыпался он недалеко от Москвы.
Тут он встречал будто бы старинного знакомого, к тому же еврея:
– Ну как, Яков Якович! Всё тряпки скупаешь, дерьмом кормишься?
– По малости, господин Жмых1, по малости! Что-то давно не видно вас, соскучились!
– Ага, ты соскучился! Ну, давай выпьем!
И так Жмых, – встречая, беседуя и выпивая, – доезжал до Москвы, не выходя из сарая. Из Москвы он сейчас же возвращался обратно – дела ему там не было, – и снова дорогу ему переступали всякие знакомые, которых он угощал.
Когда в четверти оставалось на донышке, Жмых допивал молча один и говорил:
– Приехали! Слава тебе господи, уцелел! Мавра, – кричал он жене, – встречай гостя, – и вылезал из телеги, в которой сидел уже четвертый день. После этого Жмых не пил с полгода, потом снова ехал в Москву.
Вот какой у нас Жмых: мужик что надо, но мощного разума человек!
* * *
Позже, в революцию, он совсем остепенился.
– Сурьезное, – говорит, – время настало! Ходил на фронте красноармейцем, Ленина видал и всякие другие чудеса, только не все подробно рассказывал.
– Не твое дело, – говорит.
Воротился Жмых чинным мужиком.
– Будя, – говорит. – Пора деревню истребить!
– Как так, за што такое? – спрашивают его мужики. – Аль новое распоряжение такое вышло?
– Оно самотеком понятно, – говорил Жмых. – Нагота чертова! Беднота ползучая! Што у нас есть? Солома, плетень да навоз! А сказано, что бедность – болезнь и непорядок, а не норма!..
– Ну и шшо ж? – спрашивали мужики. – А как же иначе? Дюже ты умен стал!
Но Жмых имел голову и стал делать в своей избе особую машину, мешая бабьему хозяйству. Машина та должна работать песком – кружиться без останову и без добавки песка, которого требовалось одно ведро.
Делал он ее с полгода, а может, и больше.
– Ну, как, Жмых? – спрашивали мужики в окно. – Закрутилась машина? Покажь тогда!
– Уйди, бродяга! – отвечал истомленный Жмых. – Это тебе не пахота – тут техническое дело!
Наконец Жмых сдался.
– Што ж, аль песок слаб? – спрашивали соседи.
– Нет – в песке большая сила, – говорил Жмых, – только ума во мне не хватает: учен дешево и рожден не по медицине!
– Вот оно што! – говорили соседи и уважительно глядели на Жмыха.
– А вы думали што? – уставлялся на них Жмых. – Эх вы, мелкие собственники!
* * *
Тогда Жмых взялся за мочливые луга.
И действительно – пора. Избыток народа из нашего села каждый год уходил на шахты, а скот уменьшался, потому что кормов не хватало. Где было сладкое разнотравие – одна жесткая осока пошла. Болото загоняло наше Гожево в гроб.
То и взяло Жмыха за сердце.
Поехал он в город, привез оттуда устав мелиоративного товарищества и сказал обществу, что нужно канавы по лугу копать, а саму Лесную Скважинку чистить сквозь.
Мужики поломались, но потом учредили из самих себя мелиоративное товарищество. Назвали товарищество «Альфа и Омега», как указано было в примере при уставе.
Но никто не знал, что такое Альфа и Омега!
– И так тяжко придется – дернину рыть и по пузо копаться, – говорили мужики, – а тут Альфия. А может, она слово какое законное, а мы вникнуть не можем, и зря отвечать придется!
Поехал опять Жмых – слова те узнавать. Узнал: «Начало и Конец» – оказались.
– А чему начало и чему конец – неизвестно! – сказали гожевцы, но устав подписали и начали рыть землю: как раз работа в поле перемежилась.
Тяжела оказалась земля на лугах: как земля та сделалась, так и стояла непаханая.
Жмых командовал, но и сам копался в реке, таская карчу и разное ветхое дерево.
Приезжал раз техник, мерил болота и дал Жмыху план.
Два лета бились гожевцы над болотами и над Лесной Скважинкой. Пятьсот десятин покрыли канавками, да речку прочистили на десять верст.
И правда, что и техник говорил, луга осохли.
Там, где вплавь на лодке едва перебирались, на телегах поехали – и грунт, ничего себе, держал.
На третий год все луга вспахали. Лошадей измаяли вконец: дернина тугая, вся корневищами трав оплелась, в четыре лошади однолемешный плужок едва волокли.
На четвертый год весь укос с болот собрали, и кислых трав стало меньше.
Жмых торопил всю деревню – и ни капли не старел ни от труда, ни от времени. Что значит польза и интерес для человека!
* * *
На пятый год травой тимофеевкой засеяли всю долину, чтобы кислоту всю в почве истребить.
– Мудёр мужик! – говорили гожевцы на Жмыха. – Всю Гожевку на корм теперь поставил!
– Знамо, не холуй! – благородно отзывался Жмых.
Продали гожевцы тимофеевку – двести рублей десятина дала.
. – Вот это да! – говорили мужики. – Вот это не кроха, а пища!
– Скоты вы! – говорил Жмых. – То ли нам надо? То ли Советская власть желает? Надобно, чтоб роскошная пища в каждой кишке прела!..
– А как же то станется, Жмых? И так добро из земли прет! – отвечали посытевшие от болотного добра гожевцы.
– В недра надобно углубиться! – отвечал Жмых. – Там добро погуще! Может, под нами железо есть аль еще какой минерал! Будя землю корябать – века зря проходят!.. Пора промысел попрочней затевать!
– В нутро, это действительно, – ответил Ермил, один такой мужик. – Снаружи завсегда одна шелуха!
– Ну ясно: пух и прыщи! – подтвердил Жмых. – А прочное довольствие в нутре находится!
– Да будя, едрена мать, языки чесать! – с резоном выразился Шугаев, ходивший в председателях. – Нам теперча сепараторы надо завести, а то продукт сбывать нельзя, а тут сухостойным делом займаются: как бы поскорей в нутрё забраться! Вот ляжешь в могилу – тогда там и очутишься!..
Лесная Скважинка сипела в русле, и пахучие пространства говорили о прелести сущей жизни.
1921
----
1 Тогда еще господа были: дело довоенное
