Страницы
— Даж не знаю, чо и сказать. Не выходится чо-то все у ей. Вроде все при ей, и красота и все остальное…
— Красота без ума пуста, а за мужем жена — всегда госпожа. Ты, Тоня, ей скажи уж, что хватит ей уж ковыряться-то в жанихах-то. Не шашнадцать годков-то ей ужо, штоб кочевряжиться-то.
— И не говори, — вздохнула женщина. — Уж все двадцать три… Все отговаривается, что ей некогда, все работает, мол…
— Зачем мягко стлати, коли не с кем спати? — Баба Поля стукнула чайной чашкой чуть громче, чем полагалось бы, если просто поставить ее на стол.
— Без мужа скучно, а за мужем трудно, — женщина попыталась оправдать неведомую Зинку.
— Не она первая этот след-то тропит. Так что ты ей при случае-то обскажи, мол, как подвернется какой-никакой нежанатый, то и заворачивала бы она его на жанитьбу-то. Был бы муж-то, а человека из него умная баба завсегда сделает. Жена мужа не побьет, а в свой норов-то введет.
— Вот приедет, я и поговорю с ей, — согласно вздохнула невидимая Тоня.
— Поговори, поговори…, коли ты ее не научишь, то никто другой не подскажет, да только мало человеку любовь подать, сумел бы он ишшо и взять…
Света, сидя за шкафом, навострила ушки, впитывая народную бабью мудрость, но тут ее отвлек какой-то звук, донесшийся от окна. Это бабочка билась в паутине, свитой в углу оконного проема. Ведь только вчера Света сама собрала тряпкой все противные лохмоты, а вот тебе, пожалуйста, дня не прошло, как эти страшные звери опять развесили свои сети. Откуда-то из щели бодро выскочил толстобрюхий паук и ринулся к добыче. Бабочка затрепыхалась еще отчаяннее, но только сильнее запуталась. Света кинулась спасать невольницу. Паук уже добрался до бабочки и оценивающе ощупывал ее, примериваясь, куда бы укусить. Света ткнула в мохнатого противного паука острым карандашом. Не попала, но паук испугался и опрометью кинулся в свое убежище, оставив бабочку в покое. Света аккуратно взяла притихшую бабочку и распутала ее лапки. Подняла голову — в простенок заглядывала баба Поля.
— Вот кто, оказывается, тут ворохтается. Я думала, может, кура забралась в избу. Иди-ка лучше во двор, пока я позову к обеду. Там воздуху поболе.
— Я и сама хотела, — пробормотала Света, пряча глаза, — мне бабочку нужно выпустить.
— Вот и беги, давай. — Баба Поля провожала взглядом девочку и, пока за ней не закрылась дверь, успела громко произнести ей вслед, — вот я и говорю, Тоня, что все мужики — кровопийцы и кожадеры.
Света, покраснев, задержалась на секунду за дверью и разобрала еще одну реплику бабы Поли:
— Всякое семя, знай свое время…
Света, держа ладони «коробочкой», перешагнула порог. Напротив кособочился почерневший коровник. У бабы Поли никакой скотины в хозяйстве не водилось. По парочке небрежно валяющихся около двери поленьев можно было заключить, что сейчас коровник служил дровяным сараем. В торце двора силился не завалиться курятник, который облокотился своим углом на уборную. Перед курятником важный белый петух с гвардейским хвостом царапал когтистыми пальцами пыль и важно «кококал», подзывая своих несушек поклевать, что он там откопал среди мусора. С петухом Света не сдружилась с первого дня. Того и гляди — клюнет. Петух недружелюбно покосился на нее и неожиданно схватил клювом за гребень подошедшую курицу, пригнул ее голову к земле и запрыгнул ей на спину. Курица присела и растопырила крылья, не проявляя, впрочем, особого недовольства насилием. Света смутилась от такого бесстыдного натурализма, отвернулась и раскрыла руки. Бабочка неуверенно пошевелила крыльями и опять сложила их вместе, робко и щекотливо начала перебирать лапками по среднему пальцу. Света выставила вперед вытянутую левую руку с сидящей бабочкой и медленно, стараясь не вспугнуть ее, вышла на улицу. Прикрыла калитку и вздрогнула от неожиданного голоса:
— Крапивница.
Света вздрогнула, и бабочка вспорхнула, затрепыхала крылышками. Сначала вроде полетела как бы книзу, но через мгновение, найдя опору в воздухе, взвилась вверх и растворилась черной точкой в слепящей синеве неба.
На Свету в упор смотрела конопатая девочка. Вся какая-то словно выгоревшая на солнце: блеклый сарафан, белесые волосы, белесые брови и только карие глаза были яркими, выразительными и выдавали ее интерес.
— С Москвы, что ли с самой?
Света окинула девочку оценивающим взглядом. «Малявка колхозная» — резюмировала она про себя, оценив, что по возрасту та ей проигрывала где-то на год. Света протянула снисходительно:
— Да-а-а, а что?
— Да, ништо. Просто я досель московских-то не видала ишо. И как там Москва?
— Что «как»? — растерялась Света от простого, но одновременно всеобъемлющего вопроса.
Она никогда и не задумывалась, «как» может быть Москва? Москва для нее просто «была», без всяких определений и прилагательных. На этот короткий и емкий вопрос необходимо было подобрать такой же емкий и многозначный ответ, чтобы свести хотя бы «на ничью» это неявное противостояние столицы и провинции. Даже не провинции, а деревенской глубинки… «Москва» в лице Светы терпела явное и сокрушительное поражение, поскольку Света никак не находила что сказать. «Провинция», как частенько бывало прежде и будет впредь, сама пошла на выручку «столице», подсказав вариант ответа:
— Стоит еще? — прищурилась конопатая незнакомка.
— Ну, да, а что ей сделается? — отозвалась Света, почувствовав, что ее пренебрежительная оценка «колхозницы» была немного поспешной, а ее тон — оставлен без всякого внимания.
Девочка кивнула удовлетворенно головой и без перехода сообщила:
— Меня Олей звать, а ты Светка?
— Ну, почему же «Светка»? Света, Светлана.
— Светланой-то, — Оля зажмурила один глаз, — ты станешь, когда замуж выйдешь, а пока и за Светку хороша будешь.