Страницы
Чуть впереди стоит группка молодежи. Азиатские лица. Китайцы? Японцы? Казахи? Яркая современная одежда, рюкзачки. Оживленно переговариваются. Просто туристы. Очередь опять чуть продвигается и «туристы» должны уже пройти в дверь. Среди них резко прекращаются смех и разговоры. Девушки достают из рюкзачков платки и повязывают их на головы. Юноши снимают бейсболки и убирают их в свои сумки. Все деловито выключают мобильники. Крестятся. С поклоном входят. А ведь это, оказывается, тоже «наши»… «Несть еллин, несть иудей, но все суть Божии, и все суть — Христовы!»(с). Радуюсь своей ошибке и делаю себе еще одну зарубку — «не судить по первому впечатлению».
Постепенно очередь втягивает и меня в дверной проем паперти. Если бы не доска со славянской вязью около входа, то я бы никогда и не обратил внимание на то, что паперть пристроена к храму гораздо позже. Сейчас видно прекрасно — конечно же пристроена. Очевидно же, что такой узкий вход в сам храм прежде мог вести только с улицы, а не из помещения. И оформление дверного проема — тоже фасадное, а не для внутреннего интерьера…
Подхожу к свечной лавке. На столе лежат кучки свечей, рядом — прорезь в столешнице для денег. «Возьми сколько нужно — заплати, сколько сможешь». Монах за прилавком — только приглядывает, чтобы беспорядка не было. Чуть дальше около окна листочки бумаги и карандаши. Записываю имена своих ближних, чтобы подать «на помин» при чтении акафиста Преподобному около раки. Возвращаюсь на свое место в очередь. Уже хорошо слышно пение «сводного хора», как я всегда его называю про себя. Около раки Преподобного читается круглосуточно акафист, но монастырско-семинарский хор сопровождает чтение далеко не всегда. Чаще всего можно застать именно добровольных певчих из обычных богомольцев-паломников. Иной раз пение очень слаженное, иногда — не очень… Сегодня выпал случай, когда «очень не..». У меня не было с собой акафистника с текстом это и остановило от того, чтобы помочь им своим голосом. Ноты мне не нужны… Пению осьмогласия «по подобным» я навык еще в первый год своего трехлетнего стояния на клиросе.
Регент так и не успел перевести меня из «учеников певца» в «певчие», как ему дали отставку в нашем храме за чрезмерное увлечение «крюковым одноголосием». Он очень обрадовался, что у меня не было предварительного музыкального образования и потому я не был испорчен «круглыми нотами и партесом»… Его совсем не обеспокоила полная моя музыкальная необразованность: «Голоса и слуха нет только у немых и глухих, а координацию между ними у остальных можно наладить упражнениями» — резюмировал он после моего прослушивания. Так я и попал на клирос… «Параклит», «стрела простая», «скамеица», «голубчик борзый», «стапица»… — названия крюков, каждый из которых в зависимости от сделанных «помет» мог означать целую нотную строку. Но ни в каких «круглых нотах» невозможно передать, например, помету «петь с сердечным сокрушением»… До семнадцатого века все песнопения совершались только «по крюкам» и изустно передавалось знание о «своем месте», например… Наш регент тщетно пытался возродить древнюю традицию духовного пения. Такое пение заставляет человека духовно трудиться на службе, а не душевно отдыхать… Это очень многим на приходе не нравилось. Уволили его. Хор распался. На память мне осталась способность читать древние нотные записи, напоминающие со стороны некие иероглифы. Каждый раз, когда они попадаются на глаза в копиях страниц древних книг я пробую про себя пропеть записанный распев… И опять возникает чувство приемственности и личной причастности…, неразрывности себя и истории своего народа, его веры…, а еще — способность петь любой текст на любой из «восьми гласов». Однажды, я случайно попал в одном храме в хор, составленный из преподавателей местной музыкальной школы. Дошло дело до молебна и потребовалось пропеть несколько строк из тропаря какому-то святому. Текст тропаря был, а «круглых нот» к нему — нет. Было только примечание к тексту «глас четвертый». Я был в шоке, когда оказалось, что пропеть смог только я — «ученик певчего», тогда как дипломированные музыканты только смущенно переглядывались. Сейчас в Троицком соборе партес явно не клеился, не хватало,как минимум, первого голоса, да и третий откровенно не вытягивал, проваливаясь куда-то между нот… Пойти что-ли мне там встать? Волей-неволей партесом тоже петь приходилось. Нет, без текста нельзя, один срам получится.
Что-то цепляет внимание… Не совсем пока понимая, что именно выпадает из благочиния, оглядываюсь вокруг. Понятно. Точно в середине собора под паникадилом стоит молодая девушка. Подтянутая фигурка, каштановые волосы до плеч, формально покрытые легким шарфиком. Модная современная одежда. Туфельки со стразами, подобраны в тон таким же блестящим камушкам на подоле джинсовой юбочки, сидящей «как влитая». Куколка, да и только. Стоит, подняв взгляд на деисусный ряд иконостаса и громко молится, если можно это назвать молитвой… С каждым возгласом ее голос нарастает и скоро можно уже слышать без всякого усилия не отдельные громкие слоги или слова, но целые фразы: «…За что Ты со мной так поступил? Что я Тебе такого сделала?... Ненавижу своих родителей? Почему Ты мне дал таких родителей?... Я все-равно буду… Ты сделал меня звездой, а я не хочу! Я буду кометой! Вспыхнуть и пролететь ярко!... Почему этого мне не разрешают родители? Ты мне их дал! Ненавижу…» Ее голос сбивает монотонное чтение священника и пение слабосильного хора. На нее начинают оглядываться, кое-кто выглядывает из-за колонн, «что происходит?». Кто-то пытается тихонько сделать ей замечание. Та еще громче отвечает, что она пришла молиться Богу в Его храм и пусть никто не смеет ей в этом мешать… Из паперти появляется монах, следящий за порядком в свечной лавке, подходит и что-то тихо говорит девушке, берет ее мягко за локоть. Та резко вырывает руку. Монах, качая головой, отходит в сторону. Через минуту — две появляется охранник. Непокорная смиряется при виде униформы и послушно выходит под молчаливыми взглядами людей.
Тем временем очередь в своем тягучем ритме втаскивает меня уже за колонну. На западной стороне ее размещена икона «сошествие Святого Духа на апостолов» а на северной — «Спас нерукотворный». В очередной раз переживаю про себя давний эпизод, случившийся со мной много лет назад на этом самом месте. Тогда я только-только начинал воцерковляться и тогда была наверное первая моя поездка «в Лавру к Преподобному» в качестве сознательного богомольца, а не туриста — коллекционера впечатлений. В моем религиозном сознании была полнейшая каша, в которой каким-то неведомым образом сочетались рерихианство, эзотеризм, толстовство и христианство (естественно)… При этом, я весьма скептически размышлял о Боге как о Личности. Короче говоря, сомневался в Его существовании как таковом. Христианство воспринимал как некий фольклорный элемент… «Русский — значит, православный»… Принимал просто на веру тезис Достоевского «русский без православия — дрянь, а не человек»(с). Дрянью в глазах уважаемого мной писателя быть не хотелось… Пытался понять православие, да и вообще, основания для его существования как явления. Вот и стоял я себе в очереди, спокойненько размышляя и таращась на древний интерьер, и вдруг… Конечно же «вдруг», а как же еще иначе приходит просветление? Точно позади себя я услышал звериный рык. Никакого преувеличения… Мороз прошел по коже совершенно чувственным образом, настолько жутким был этот звук и настолько он контрастировал с местом. Оглянулся. Сразу за мной в очереди стояла хрупкая пожилая женщина в простой одежде. Она плакала…, крестилась…, молилась… и из нее рвался хриплый рык и пропитой бас: «Ой-ой-ой, ай-яй-яй!!!». Не знаю почему, но я представил себе огромного звероподобного (и непременно рыжего) косматого мужика, подвешенного на дыбе, которому раскаленным железом прижигают голые пятки… Бр-р-р… Это был мой первый личный опыт наблюдения за беснованием со стороны … И тут меня осенило: «Ведь если существует эта сила, с такой ненавистью истязуящая и эту женщину и весь человеческий род, то обязательно должна быть и другая Сила, которая не дает совсем погубить человечество»…