Страницы
Внимание привлекает стоящий впереди иностранец. Двухметровый крепкий парень уже не менее получаса непрерывно разговаривает по мобильнику. Заканчивает один разговор и тут же набирает новый номер. Француз. Как-то странно слышать из уст такого здоровяка сплошные «сю-сю», «жю-жу», «ля-лю»… Понимаю, что это язык такой, но не могу удержаться от улыбки, уж очень похоже на русское сюсюканье… Француз тоже старается не терять время впустую. Это понятно. Стоим в очереди уже около сорока минут и можно уже ощутить себя выпавшим из жизненного ритма. А разве не за этим и приезжаем сюда из раза в раз? Оставить «за скобками» монастырских ворот повседневную суетность и мелочную многозаботливость. Поверить свой внутренний строй по высшему эталону святости. Настроить его в резонанс, в единый ритм с биением духовного пульса своего народа. Биением, заданным на сотни лет вперед одним человеком. Преподобным. Имя которого можно даже не называть, когда говоришь, что собираешься поехать к Преподобному. Так было в пятнадцатом веке, в семнадцатом…, двадцатом. Так продолжается и сейчас. А если продолжается сейчас и не иссякает очередь на поклонение сегодня — то будет и впредь.
Конечно, французу этого не понять, не то что — почувствовать… Хотя, как знать? Ведь и сам я когда-то так же как и он сейчас рассеянно подходил к этим соборным дверям. Ничем не лучше любого иностранца. Таращился как иноземец на церковно-славянскую вязь чугунной плиты с мемориальной надписью, перечисляющей когда и что в Лавре было построено и перестроено. Тогда я по английски лучше читал, чем на родном церковно-славянском. Конечно родной! Я же русский! И до революции в России ни один русский бы не сказал, что церковно-славянский для него не родной язык. Большевистское расцерковление народа ударило и по этому историческому корню. Сегодня мне даже странно думать, что когда-то церковно-славянский язык был мне чужим… Времена меняются. Сегодня, даже без специального изучения он мне стал вторым родным. И что удивительно еще — ощущение неразрывной приемственности возникающее всякий раз, когда на глаза попадается древний текст славянской летописи, или иной раз после какого-нибудь молебна, прочтенного по затерханному служебнику, обнаруживаешь год издания книги… лет за двести до собственного рождения… Это сколько же поколений молитвы читало? И сегодня я вместе с ними со всеми «единым сердцем и едиными усты» повторяю: «Преподобне отче наш, Сергие, моли Бога о нас». Наш молитвенный хор только прирастает новыми голосами и мой взгляд сливается с тысячами других, внимательно прошедших до меня по этим строчкам.
Очередь проходит мимо скамейки, на которой присела отдохнуть пожилая монахиня. Около нее сидят две молодые женщины, одетые не без претензий на модность.
— А как вас найти? — невольно улавливаю обывок разговора.
— Спросите в привратной. Вам скажут. Не забудьте, что траву нужно собирать только до обеда и когда уже высохла роса. Сушить в тени…
— Это мы запомнили и записали…
— Мазь накладывайте на ночь под мягкую повязку. Когда кончится, напишите мне, я вам вышлю еще. Записывайте адрес…
Травница монастырская. «Вот и первый ответ Преподобного» — улыбаюсь про себя — «недугующим исцеление». Вот и недугующие и средства для их лечения тут же. Чудны дела Твои, Господи! Слышит нас Преподобный, видит каждого, кто к нему идет с чистым сердцем. Попросили и получили… тут же… «Не имеете —потому, что не просите, а просите и не получаете — потому, что просите не на доброе» — вспоминаются слова апостола Иакова… Да, точно, кажется точно — в первой главе его соборного послания это написано. Приеду домой — проверю.
Сдвигаюсь с очередью еще немного. Чуть в стороне тощий рахитичный серый котенок силится доесть ломоть колбасы. Кто-то из туристов угостил животинку. «Блажении, иже и скоти милуют» — всплывает фраза на церковно-славянском. Все проходящие мимо котенка концентрируют на нем все свое внимание. Умиляются… Кусок явно не по силам этому малышу. Он оставил его в покое и засеменил, через площадь, пересекая путь той самой женщине, которая недавно громко восклицала «благодать!», а сейчас куда-то направилась по какой-то надобности. Резко остановилась. Проследила глазами путь котенка и бочком-бочком сначала по бордюру а потом — вдоль стены, аккуратно обошла чуть заметную строчку влажных следов маленьких лапок. «Тоже, верующая» — отмечаю ее про себя, иронично уточняя — «СУЕверующая»… Полноватая «купальщица» в благочестивой «длинной церковной» одежде неловко балансировала на бордюре… Так и упасть не долго,… благодать расплескать…Сколько же сил мы все тратим на суеверия и обслуживание собственных страхов! Сколько же «этого» всего вокруг! Даже в храмах!
Однажды в коммандировке в Питере… пытаюсь как-то неудобно поставить свечу правой рукой на левую сторону подсвечника. Только там свободная втулка. Получается не очень. Монахиня подсказывает: «Поставьте левой рукой». Она думала, что я принципиально не хочу левой… Я ей улыбнулся и молча показал, что в левой руке у меня целая связка из портфеля, зонтика и всяких авосек. Обменялись взглядами. Она тоже улыбнулась облегченно. Я кивнул. Мы друг-друга поняли… Сам около подсвечника стоял, насмотрелся, знаю. Стоять, вообще, трудно. Около подсвечника — особенно. Вы думаете где острие духовной брани в наших храмах? Около аналоя на исповеди? В алтаре? Как бы не так! Около подсвечника!!! Большинство т. н. «захожан» уверены и абсолютно точно знают, что именно тут и совершается дело их спасения. Самое главное — выполнить ряд условий:
поставить свечу непременно собственной и обязательно правой рукой (не важно, что придется растолкать десятка три никчемных старушенций чтобы добраться до нужного подсвечника);
во-вторых, перед тем как поставить свечу — подержать ее горящей в руке минут хотя бы пять (так по телевизору Президента иногда показывают. «Его пример — другим наука»(с).);
в-третьих, (это самое трудное) — бдительно проследить, чтобы никто до твоей свечки не дотрагивался, пока она совсем не догорит;
и последнее — (уже просто), унести огарочек домой для отчета «был в церкви!».