Добавить комментарий

— Эка благодать! — выдохнул учитель, — хоть живи здесь.

Постоял подышал, полюбовался, да пошел по кромке болота капище искать. Думает, должны же камни какие-то сохраниться от него, нет может холм какой, или еще что. Все равно мимо, мол, не пройду. Идет осторожно, палкой впереди себя тыкает, знает, что болото коварное — не смотри, что деревья кругом, зазеваешься — вмиг провалишься. Долго он ходил, останавливался осматривался, несколько раз вокруг болота обошел, пока наконец не приметил, холмик небольшой. Столько раз мимо него ходил, а тот словно прятался от него. Подошел, смотрит, камень стоит, весь мхом порос, как у стола края ровные четкие. Содрал пару кусков мха посмотрел, написано вроде как что, еле проглядывается в камне, скинул он тогда рюкзак, достал ножик и вмиг весь мох повыдрал, щеткой землю счистил и радуется как ребенок, стоит любуется. Потом достал тетрадку, ручку чернильную, прилег на землю и давай письмена те срисовывать, да и не заметил, как заснул. Проснулся — небо все как черным бархатом выстлали да серебряными гвоздиками подбили, а болото-то болото все лунной дымкой залито, так и переливаются «окошки», так и манят испить чистой водицы. Теперь как до деревни добираться: фонарика с собой не взял, компас в темноте не увидишь даже если и спичкой время от времени подсвечивать, с пути легче легкого сбиться, несмотря, что луна. Был бы местный другое дело, а тут лучше у болота остаться переночевать. Тем более лапника сухого, хоть возами вози. Набрал, сложил костерок, запалил, кашки бы сварить да воды нету. Идти искать родничок-ручеек ночью опасно — болото рядом, а из Корявого вода поди вся гнилая, чего доброго болячку какую подхватишь. Ладно, думает Петр, до утра потерплю, потом до деревни доберусь, а в следующий раз поразумнее буду, предусмотрительней. Решил так, достал из рюкзака краюху хлеба сидит жует, на болото любуется. «Окошки» под луной поблескивают, камыш у берегов серебрится, и чудиться будто сам лунный свет сгущается над болотом, вокруг кочек оборачивается, на ветру покачивается, то к небу обратно потянется, то к воде наклониться, словно танцует. Вот задрожала у леса вроде как девица, ножкой повела, притопнула, платочком махнула и поплыла над камышом, а за ней из лесу подружки спешат, головками качают, монистами серебряными позванивают, то лебедями плывут, то хоровод заведут — сарафаны развеваются, от ветра надуваются, только косы к спине прилеплены лишь ленточки играют на ветру — глаз не оторвать.

Красота-то какая! Тебя бы не Корявым — Серебряным прозвать! — шепчет учитель, а хоровод вроде как к нему все ближе и ближе, не спеша плывет, окошки огибает. Тут вдруг как стукнет что-то в лесу, как затрещит, вздрогнул учитель — смотрит, а сам стоит по пояс в болоте, вода уже в сапоги заливается. Испугался. Что такое! — думает, — Как здесь оказался?! Начал руками щупать вокруг, никак опоры не найдет, кочки словно в испуге вмиг разбежались, кажется вот она рядом протяни только руку, да только воду и хватают пальцы, а та словно отскакивает в сторону.

— Да что ж это делается! — шепчет Петр, озирается по сторонам, на пляску уже и внимание не обращает, а хоровод все ближе, все быстрее кружатся девицы, косами уже по небу полощут, и глаза уже различить их горящие можно, и руки как у старух костлявые, только лица молоды и приятны. Ищет, ищет учитель хоть бы веточку зацепиться, да лес далеко, словно и не добраться до него вовсе, кажется, растет болото, шириться с каждым мгновением пухнет, лишь бы пленника назад не пустить, цепко держит его, за ноги вниз тянет, — только пошевельнется, дернет, и на три пальца в жижу свою ненасытную затягивает. Чует Петр — близка смерть, слезы по щекам бегут, глаза застят. Ах, Агафья Никифоровна не помогли твои молитвы, не помог твой крест. Видно не свидеться теперь с тобой, сердечной, не послушать больше твоего голоса мягкого. Ох, не раздражался бы больше, когда ты затягиваешь «Богородице Дево радуйся»…

— Благодатная Марие, — пропел учитель, — Ау! Люди! Ау! Эй, кто-нибудь помогите!

Нет, никто не отзывается только далекое «У! У!» по лесу от кромки до кромки перекатывается, да будто болото утробно хохочет.

— Господь с Тобой… Благословенна Ты в женах и благословен Плод чрева Твоего… яко Спаса родила еси душ наших! Прощай, Агафья Никифоровна! Не поминай лихом!

— Прощай! Прощай! Лихом… лихом! — вторит лес, а хоровод уже и совсем приблизился, теперь только ножки девичьи в туфельки изукрашенные обутые мелькают перед глазами.

Тут смотрит Петр, вроде как ветка над головой качается! Как же раньше-то не замечал, родимую! Схватился за нее, потянулся, заурчало недовольно болото, зачавкало, а все равно чуть отпустило. Еще и еще тянется учитель, перебирает пальцами, все больше на волю выбирается. Почуяли неладное девицы, закружились еще быстрее, вот и совсем его настигли, завертелись-завертелись вихрем, ударил запах мертвечины в нос.

— Господи, Иисусе Христе, Сыне Божий, спаси, глупого! Помоги, Иисусе! — кричит Петр, а сам за ветку еще крепче цепляется.

Завыло вдруг кругом, заухало, закипело болото, девицы вмиг рассыпались, черным туманом поплыли. Трещит лес, волнуется, на учителя словно бревно дубовое навалилось, так и гнет вниз, так и гнет, по рукам кто-то хлещет, в запястье впивается.

— Матушка Богородица, помоги! Прости глупого, завтра же, нет сегодня же, к священнику побегу, покаюсь в неверии своем! Не погуби, Господи!

А туман уже и небо от него загородил, не светит луна больше, все густым мраком объято, кругом все укутал, силы, как соки, выпивает, ели руки за ветку держатся, тяжелые стали будто каменные, в голове гудит, грудь как тисками давит, сил уже не то что кричать, шептать и то нету. Только в уме твердит Петр «Господи, помилуй!», да чудится ему будто шепчет Агафья Никифоровна рядом молитвы свои.

Вдруг рассеялось все вмиг. Смотрит солнышко уже небо над деревьями позолотило, а он лежит у самой кромки болота и за тоненькую веточку хилой березки держится — как только она выдержала мужика здорового!

Собрался с силами, отдышался и бросился, как есть без рюкзака, без ружья, в грязи вымазанный на босу ногу в Екимовку. Там Храм сохранился и тогда отец Арсений еще служил. Примчался к нему учитель, в ноги бухнулся.

— Помоги, батюшка! — бормочет, по сторонам озирается, креститься.

Поднял его отец Арсений с ног, успокоил, водой лицо омыл и долго беседовал с ним.

После вернулся Петр назад, в дом Агафьи Никитичны, собрал вещи и ушел в монастырь. А как власть безбожная рухнула, вернулся и возле Корявого основал скит, где день и ночь молиться об ослаблении ига бесовского над загубленными душами.