Ему было лет шестьдесят пять. Светлые голубые глаза, улыбчивые морщинки лучиками, круглая лысина, окольцованная сединой.
Раньше он почти всегда был в храме, по крайней мере я всегда его в храме встречала. Он, кажется, со всеми дружил, всем радовался, был приветлив. Любил службы и порой тихонечко подпевал знакомые гласы. Он по долгу исповедовался, часто причащался.
Однажды, мне отчего-то бросилась в глаза его походка. Она изменилась: движения стали скованными и какими-то угловатыми.
Вскоре он стал ходить с палочкой, почасту отдыхал на стульчике в уголке храма. Был также бодр и приветлив, как прежде широко улыбался, но исповедь писал на бумажке, а в разговоре все чаще только счастливо бормотал: «Да. Да. да. Все хорошо! Все хорошо!».
Потом его стало не хватать. В храме он появлялся реже и реже. Теперь уже с ходунками, побелевший, осунувшийся, но такой же счастливый, он радостно всем кивал и говорил уже одно: «Хороший, хороший, хороший!» словно хотел доставить приятное собеседнику.
А затем я его уже не встречала. Очень долго. До того дня.
Я шла после службы домой. Светило так ласково солнышко и немножечко сыпал хлопьями снежок, мне захотелось чуть-чуть погулять, и я выбрала путь дворами.
Он сидел в инвалидной коляске около подъезда. Сидел, смотрел на небо и улыбался. Я подошла к нему. Он обернулся на меня и закивал радостно. Он узнал меня. Я села рядом на скамеечку. Он хотел что-то сказать, но у него ничего не получалось выговорить, он бессильно махнул рукой и замолчал.
Тогда я рассказала ему, что иду из церкви, что там сегодня было много народу, особенно детишек, что в храме теперь очень красиво и тепло. Он слушал меня и кивал, все время кивал и радостно улыбался. Я видела – он понимает меня.
Мы посидели вместе тихонечко, посмотрели на небо, на солнце и на падающий снег. Потом я неуверенно встала.
«Мне пора. Я пойду?»
Он опять закивал.
Затем обеими руками дотронулся до своего сердца, сложил их крестообразно и к небу выпрямил. И серьезно-серьезно посмотрел на меня. Глубокий проникающий взгляд.
Снова улыбнулся. Махнул рукой, мол, «Иди!»
И я ушла.
А вскоре его не стало.