Страницы
— Нашего батю все-все звери как родного слушаются, — говорил Матвейка Ерошке. — А еще он им разные хвори лечит. Раз как-то Серебрянка, — он кивнул в сторону лошади, — ногу сломала, так ее старый хозяин прибить хотел, а батя наш ее себе выпросил да в два дня выходил. Во как!.
— А еще он говорит, — мальчишка заговорщицки наклонился к самому лицу Ерошки, — что лечит-то Бог, а он только рядом стоит.
— Про то я знаю, — так же тихо проговорил Ерошка.
Ночь накрыла луг. Мальчишки, устроившись на мягкой овчине, еще недолго возились, шепотом делясь друг с другом какими-то своими мальчишескими тайнами и вскоре уснули, свернувшись двумя маленькими калачиками. Семен, решив не оставлять Серебрянку в ночь одну, ушел с ней в поле. Стояла тишь, только слышно было, как Марья в телеге тихонько напевала колыбельную, укачивая Дашутку.
Дрова в костре уже давно прогорели, а дед со Степаном все еще сидели возле тихо тлевших углей, разговаривали.
— Хорошо как все у вас, — негромко сказал старик, — ладно.
— Ладно, — согласился хозяин, — а ведь было время, дедушка, что совсем не ладилось, — проговорил, глядя в огонь, Степан. Его лицо осветилось красным сполохом догоравшего костра. — Я ведь через то уменье чуть было сам себя не погубил, — повернулся он к деду. — Сколько себя помню, сызмальства нянчился со щенками да кошками...
Степан ухмыльнулся и, принявшись длинной палкой ворошить вспыхнувшие с новой силой угли, продолжил:
— А когда подрос, и вовсе в конюшню жить перешел. Мать-то меня все грамоте выучить хотела, к дьяку нашему водила, да куда там! Дьяк у нас древних лет старичок был, глухой. Бывало, начнет по книге-то читать да и заснет, а мы только того и ждем. Только он засопит — шасть в окошко — и в поле, к коням. Ох и лупил же меня за то отец, — хмыкнул мужик, качнув головой, — а потом отступился. Упрям я был.
Степан немного помолчал, как бы раздумывая, а потом продолжил:
— Когда подрос, люди замечать стали, что у меня вроде как рука легкая, — ну там скотину успокоить, подлечить, еще чего. К примеру, корова телится — ко мне идут: помоги, мол, Степанушка; не доится — опять же ко мне. Потом благодарить начали, понесли — кто муку, кто дровишек. Жизнь наладилась, с Марьей вот свадьбу сыграли. А я вроде ничего такого-то и не делаю, все только как мать еще мальцом выучила. И тут я решил: дай в город подамся, чего я в этой деревне сижу, в городе-то оно, чай, повеселее будет. Перебрались. Жизнь завертелась. Про мое уменье слух быстро пошел, зазывать меня стали в богатые дома, принимали ласково, чарку подносили. Уж с деревенскими-то коровами я боле не возился, все больше со скакунами барскими да княжескими. Селяне как-то приходили, просили помочь, да я их на порог не пустил.
Степан говорил, не отрывая взгляда от огня.
— Деньга завелась, вот и понес я ее в кабак: там весело было, друзей полная улица, — Степан прищурился. — Да только верно в народе говорят: вход рубь, а выход — три. Не уйдешь и не откажешься, вроде, как в склизкую ямину угодил. Марья вон, — Степан снова повернулся к деду, — из того малого, что дома оставалось, милостыней по церквам рассылала.
— Тебе бы самому в церкву надо было, — тихонько проговорил дед.
— А я туда и прибежал, — ответил Степан, — ночью. Страшно стало, аж до костей пробрало. А наутро мы с Марьей связали узлы да и назад домой, к земле.
Степан вздохнул.
— А твое уменье как же? — спросил его старик.
— Да оно и не мое вовсе, — Степан, улыбнувшись, пожал широкими плечами. — Я ведь его как дар получил, вот теперь даром и отдаю. Одно я понял, — он повернулся к деду, — Божий дар — это тебе не медовый пряник, не для баловства. Он хоть и одному человеку дается, однако ж, для всех людей назначен. Мы ж все вроде как в одной ладье сидим, если каждый начнет на себя тянуть, так и до беды недалеко, — помолчал немного и закончил: — А так, для себя землю пашем да хлеб растим. Руки, ноги есть, да и земля, слава Богу, родит.
— Слава Богу, — повторил дед.
Посидели еще немного да легли.
Рано утром, распрощавшись со всем семейством, дед с внуком шли своей дорогой дальше. У Ерошки настроение было отличное, они с Матвейкой крепко подружились и пообещали никогда друг дружку не забывать. Мальчишка шагал по дороге, посвистывая жаворонком, а то вдруг, сложив ладошки у рта, начинал ухать рассерженным филином.
— Что за чудеса? — удивлялся дед, хитро поглядывая на внука. — Филин днем кричит.
Ерошка расплылся в улыбке:
— Это я, деда. Правда здорово получается?
— Это когда ж ты птичьим языкам выучился?
— А это меня Матвейка научил, — важно ответил Ерошка. — Мы с ним, считай, всю ночь не спали.
— А чего делали? — заинтересовался старик.
— Да так, — Ерошка, прищурившись, глянул в сторону близкого леса, — о жизни беседовали.