Добавить комментарий

Уважаемая Ирина! Читал главу из Вашего романа и невольно проводил параллель с Фёдором нашим Михайловичем. Дело в том, что Вы, неумышленно или сознательно развернули действие на Сенном рынке. Вполне допускаю, что Сенных рынков в Российской империи было оч-ч-ч-ень много, но для меня лично это место ассоциируется с Сенной площадью Северной столицы, тем более, что и Вы употребляете название торговой точки с заглавной буквы. Причём здесь Достоевский? А вот при чём. Вы наверное знаете, почему Фёдор Михайлович настойчиво в своём романе о преступлениях и наказаниях упоминает Сенную площадь, отделываясь в остальных случаях, почти всегда полушифрованными наименованиями «н-ская улица», «н-ский проспект» и т. д. Знаете? Раскольников всё время ходит через эту площадь, участвует в разговорах, видит торговые ряды, торговцев и прочих обывателей, но он не замечает того, что, ну, никак не может не заметить. На Сенной площади находился один из самых больших храмов Петербурга – Спас на Сенной (Успенская церковь). Построенный по проекту архитектора Квасова в 1765 году, он был уничтожен в 1961. Теперь на его месте павильон станции метро. Естественно читатели романа с 1961 по наше время об этом не знают, поэтому для них Сенная площадь у Достоевского – это всего лишь деталь повествования. Но Достоевский подчёркивает. Его герой должен был видеть собор. Должен… Но не видит. Просто он слеп духовно.

К чему я об этом. Действие Вашей главы тоже начинается на Сенной площади. Обыватели, узнавшие о гибели (пусть и геройской) двух русских кораблей, расстраиваются, храбрятся, грозятся, поминают выходы и наряды августейших особ, словом, ведут себя также, как и мы всегда. Но почему никто из них, узнав о трагедии не перекрестился, не помянул души убиенных, за веру, царя, между прочим, и отечество живот положивших, почему никто не зашёл в собор поставит свечу на помин душ русских моряков? Ведь это так естественно для верующего человека, кем были до революции (я не говорю про нас) наши предки. Духовная слепота? К сожалению, приходится признать, что со времён Фёдора Михайловича мало чему мы научились. И до прозрения нам ещё ох как далеко.