Потерявшийся ребенок, самовольно покинувший цветущий сад Отчего дома и оказавшийся на улице беcприютного мира... Ослушался — и был украден. Легкомысленно пренебрег, и вот — жестоко попираем. Забылся на мгновение — и поражен безпамятством, только в сердце осталось щемящее чувство потери и тоски... Это — я, о, Господи!
Тяжко сиротинушке на свете жить! Удел его — милостыня. Милостыню подают милостивые — от щедрот своих: кто копеечку, кто пирожок, кто слово доброе, кто взгляд ласковый... Подают, когда могут, или хотят, или считают нужным... Могут не все и не всегда, хотят — когда хотят, считают же нужным — опять-таки, когда заблагорассудится. Кто был подневольным, поймет, о чем сказать хочу. Видела много людей и добрых, и щедрых, и заботливых в безбедные их времена. Они же, попадая в стесненные обстоятельства, начинали являть совершенную свою противоположность. Одно дело — по своей воле, когда удобно. Другое дело — когда не удобно: попробуй человеком быть... А ведь быть человеком — это всех нужда. Сироте — объективно труднее. И больнее тому, кто сирота от рождения, не знает ни отца, ни матери, ни братьев своих , ни сестер... Памяти нет у него о них и представления не имеет, какими должны быть. Смотрит налево, смотрит направо — иногда и мысль в голову придет: нужны ли вообще... Даже цыплята инкубаторские сильно от тех, что из-под квочки, отличаются: несутся, сломя голову, сами не зная куда, на зов не откликаются, давят друг друга, слабых заклевывают до смерти... Птицеводу остается одно: обращаться с ними, как с совершенно обезумевшими.
В лучшем случае их обогреют, но не согреют теплом очага — это о сиротах. Человек, в отличие от котенка, или щенка, остро нуждается не в милостыни от любви нашей, хотя и она бывает остро необходима. Человек нуждается в любви — во всей полноте любви. «Да есть ли такая любовь вообще на земле?» — спросят. Земная любовь — всего лишь слабая искорка любви небесной, истинной. Земная любовь постоянно в опасности: любимый человек может изменить, друзья предать, мать отказаться от младенца, дети бросить престарелых родителей на произвол судьбы, родина забыть о своих героях. Где искать прибежище одинокой душе? Где ее дом, в котором спокойно и горит очаг, дом, в котором живет Любовь? Так начинается поиск смысла жизни, поиск ПУТИ, поиск утраченной дороги Домой.
Соблазнившись лестию «будете, яко бози», пала душа человеческая, в ее жизнь вошло страдание, а сам человек стал смертен. Какие же песни слагать душе в юдоли плача? А ведь мыслила себе, что будет ворковать там подобно горлице — мирно и сладко. Не смогли евреи воспеть от песен Сионских в земле вавилонской, тяжко работая и горько страдая в стороне чужой — земле их рабства: «Како воспоем песнь Господню на земле чуждей?»
С того дня свет померк: ослепили. С того дня слух повредился: слышны только звуки брани. Боль и страдание — часть души. Изуродована и продана в рабство, покрыта язвами и струпьями, кровоточит и гноится. С тех пор плач сиротский по всей земле — о страданиях души: безответно любящей, покинутой, преданной, сжигаемой желаниями страстей и невозможностью их удовлетворения, экзальтированной и агрессивной от неосознанного уныния, одинокой и безутешной, потерянной... Именно такие песни-страдания более всего близки душе человеческой и пробирают до слез. Страдание стало нормальным состоянием души человеческой, но не по замыслу Творца — по факту грехопадения рода человеческого. Вот и плачет душа, переливая свою боль и скорби в песни. Почему же не плачет от совершенной радости? Радости лишена, истинной радости — радости полноты бытия, радости общения с Богом.