***
Расскажите об этом, если я не смогу!
Если вдруг потеряю голос, гортань и уста мои!
Если вдруг языком вырву яростную строку
безголосыми ямбами!
Если лягу я вдруг подбородком на это стекло,
если просто не стану вдруг птицею я белошеею,
про войну расскажите, осколками, как нас секло,
протянитесь вот также траншеями,
блиндажами, окопами, сетками от бпла
и носками из шерсти, что связаны в Русском Поречном.
Мы войною пропахли насквозь. Ибо есть просто два,
два конца у войны нас двухсотили и нас калечили.
Всё равно вперёд шли. И не надо об этом молчать!
О ребёнке убитом, о Горловке, ставшей Мадонной.
Я – сама эта мать! Эта скорбная – в камне – чей плат
до земли, тоже каменный! Если вдруг горло
моё, в небо упёршееся, будет воздух хватать.
Если этот рубец заживёт, как у бабушки от Кашпировского.
Мой язык доведёт пусть до Киева русскую рать.
На моём языке говорящий язык! Если в крошево
разлетится!
То ты подхвати мою гордую речь.
(…ты же знаешь, что я не плохая как будто бы тётенька!),
Говори на младенческом, взрослом, сумей так обжечь,
чтоб солдатик не сгиб, ибо он ещё тёпленький!
Моя речь, как заноза, что в солнце, вцепилась и жжёт!
Говори же моим языком о любви, что надмирный!
Я хотела смолчать, но уже не смогу, ибо тот
партизан,
и блокадник,
и узник концлагеря живы
до тех пор, пока я говорю! Говорю! Говорю!
И весь плач похоронок и скорби людской тянут руки!
И никто не погибнет из наших в смертельном бою,
если ты, мой потомок, подхватишь летящие звуки!