Вы здесь

Добавить комментарий

НЕ словами, а гимнами говорить...

***

Вот как представлю, что могли мы потерять

свою страну на стыке века с веком,

как мы теряли человека в человеке,

как в матери свою теряли мать –

алкашку, спившуюся в синяках и шишках.

Вот, как представлю, понимаю, слишком

мы, русские, - доверчивый народ.

 

Глядите на Китай! На панду с мишкой,

Конфуция, что никогда не врёт

и даже смертью он не врёт, как комплекс

нравоучений и, как правил свод.

Что нас подтачивает? То ли запах вишен?

Поля с ромашкой? Творог, хлеб и мёд?

 

Иль близость смерти? О, скажи, где жало.

Или Чернышевского известнейший вопрос?

 

…Я чуть дитя тогда не потеряла

от пере-доз!

 

И до сих пор мои трясутся руки,

да что там руки, тело ходуном!

Плоха мать,

дурная,

близорукая,

ужель не видела, кого пустила в дом?

 

- Читай! – кричал сыну! – Блин, читай!

- Читай, - кричала дочери!

Мне страшно

от нулевых: развал, раздел, раздрай.

 

Тогда нам дали соток шесть под пашню

в районе Кстово. Мы давай сажать

картоху заморённую на поле,

четыре шага влево, где межа

с другой межой сходились…

С дочкой полем

и полем мы чертополох, полынь,

осоку, сныть, бодяк степной да южный.

А я могла – представить трудно – в стынь

в те годы потерять супруга-мужа.

И ни причём ни стать, ни красота,

ни грудь высокая, что пятого размера!

 

…Я так кричала, что не стало рта:

одно лишь горло, втиснутое в веру!

 

В какое-то упрямство: отстою!

Не сдамся! Не сломлюсь! И не прогнусь я!

Как прадед мой стоял за нашу Русь, он

и до сих пор стоит! В крови! В бою!

За Бахмут.

За Славянск.

И за Одессу.

Нет. Не раздавишь камнем, пулей, прессом.

Я так убеждена, что я плюю

в глаза наглейшие всем горестям, злу, стрессам!

Я просто сильно родину люблю!

 

И ей, одной – сестра моя, сестрёнка!

И ей, одной – не рвётся, если тонко!

Пусть все оставят, бросят пусть меня,

как эти парни, Господи, я вою!

Мы отправляли им бельё земное…

Они крылаты.

Взмыли в небеса.

Мне это больно, больно, слишком больно.

Россия – для людей! Хоть в пятьдесят,

хоть в пять, хоть в десять лет.

Меня не сломят!

Как не сломило, что могло сломить.

Мне родина важней! Мой Китеж-корень,

Мой Саур-корень и мой Город-корень.

Скажу вам честно: стали мы историей,

огромной, честной, русскою историей.

Она

нас

выбрала

самих!

 

***

Ой, расскажи мне, пташечка, что же со мной?

Кто такие они – русские добровольцы?

И стоит батальон мёртвых под Кременной

под огромным, всходящим солнцем!

 

Потому-то пошли волонтёрить все мы!

Но откуда, гой еси, само волонтерство?

От какой такой страшной, военной зимы?

От какого такого великого свойства?

 

Расскажи-ка мне, пташечка, я-то на что?

Слишком тонкие руки и хрупкие плечи…

Но я чувствую: землю, что пласт за пластом,

наши вороги снова кромсают на сечи!

 

Замолчал сразу колокол – Колокол-Царь,

замолчал сразу ветер над старенькой липой,

если верить истории – из уст в уста –

помогали дышать тем, кто вот-вот спогибнет.

 

От светлейших княгинь, дочерей, жён, сестёр

наши русские женщины разных сословий

безвозмездно работали! Пой, пташка, пой!

Добровольческий гимн, волонтёрьий!

 

Я не слышала раньше, не в этом вся суть,

но услышала – и пошатнулась!

Вдовий крик, разрывающий словно бы грудь,

материнский вой, именно вой – это жуть!

После на пол сползала со стула…

 

Всё.

Да, всё.

Ущипните пожёстче меня!

Да, вот так, чтобы дОсиня кожу.

Добровольчество – это под сто сорок гнать

по колдобинам, ямам дорожным.

 

И на трёх мы китах, и на трёх мы слонах,

пой об этом, весенняя птица!

А вчера собирали медпомощь, она

небольшая. Но всё же сгодится!

 

Пой же, пташка! Не страшно, коль вьюги кружат

над страной, победившею своры!

Пулей-дурой, летящей всегда невпопад,

не убьют, может быть, волонтёра!

 

 

ПОЭЗИЯ

 

Это не самиздат, это не допотопный «Ридеро»,

где не публикуют стихи про ополченцев,

это нечто иное, когда твои повести выделят

и напишут письмо: «Ты прошла этот личный Освенцим…»

 

Что теперь темнота? Если есть во мне солнечный свет?

Что теперь все слова о вторичности или тряпичности?

И когда получила скорее вопрос на ответ,

поняла, что мне ближе общественное, а не личное!

 

Будут помнить меня, может быть, двести лет, триста лет,

и пока что планета огромная в звёздах вращается!

Есть обычный поэт. А есть нужный народный поэт,

а поэзия – это огромное таинство!

 

Это, если Адам вместе с Евой. А время бежит.

И сегодня опять между ними огромная близость.

Он целует её, он её превращает в Лилит

до экстаза, до корчи в истомах, до визга.

 

А поэзия – это на грани зачатья в тебе,

говоришь: «Ну, любимый! Родной! Нынче просто я изнемогаю!»

И, неважно, где мы – иль ко мне, или едем к тебе,

хоть в квартире, на даче, в машине, в убогом сарае.

 

Ах, ещё бы, ещё! А потом отходить, как во сне,

поправляя чулки на резиночках мило и ловко.

И плескаться (скорее-скорее) водой в тишине, в стороне

из бутылочки из-под простой газировки.