Страницы
Мы молча слушали, уже ничего не спрашивая и не давая умных советов.
Хатуна молча рассматривала пейзаж новостроек за окном, потом вздохнула.
— Я, когда это все вижу, — кивает на корпуса, стоящие впритык друг к другу, — так мне и хочется сказать: «Люди, что же вы делаете? Почему вы все портите? Сколько виноградников вы уничтожили из-за этих мертвых коробок?» Да кто меня послушает? Была я недавно в Цагвери — поехала за ребенком смотреть. Какая там красота! Природа необыкновенная! Нетронутый лес... А воздух! Надышаться не можешь! — Хатуна тут же оживилась. — Девочки! Я ведь совсем не религиозная. Так я там стояла у целебного источника и в прямом смысле молилась вслух! «Господи, — говорю, — как Ты милостив к нам, грешным! Какую радость ты нам даришь! А мы, бесчувственные, этого не видим и даже не замечаем!»
В глазах у нее заблестели слезы, и она полезла в сумку искать платок.
Мы молча наблюдали за ее поисками. Что тут скажешь? Поразительно было слушать эту женщину, сохранившую через 16 лет после возрожденного «демократического капитализма» такую детскую простоту и наивность. Ушла я оттуда под впечатлением, мысленно перебирая, кто еще за последние годы так поразил меня своей блаженностью.
Пожалуй, только Бичико мог бы конкурировать с Хатуной в этом случае.
* * *Мы познакомились лет 7 назад. Бичико — пасечник, сосед Елены по даче (см. рассказ «Молитва девицы о супружестве») предложил подвезти меня на своем музейном жигуленке до города. Несколько минут мы ехали молча, то и дело подпрыгивая на валунах горной дороги.
— Наверно трудно работать учителем, — неуверенно начал Бичико светскую беседу, то ли от смущения, то ли от тряски вцепляясь мертвой хваткой в пошарпанный руль.
— Я люблю свое дело.
— Хорошо, что я инженер, — проронил водитель, неотрываясь от лобового стекла. — Я бы не смог постоянно с кем-то общаться...
— Почему?
— Я... я стесняюсь звуков собственного голоса...
В это трудно было поверить, но судя по тому с каким напряжением этот высокий 50-тилетний мужчина смотрел только вперед, походило на правду. Постепенно, подстегиваемый уверениями, что он обладает «вполне приятным голосом», Бичико разговорился. Тихо-тихо выяснилось следующее.
— ...Я из-за своих комплексов и друзей растерял... Точнее не только из-за этого... У них семьи, а я один... У меня всю жизнь болели родители. Как-то неудобно было к себе звать в гости, когда дома то одному плохо, то другому. И жениться я не смог. Кому нужны чужие больные старики. Так всю жизнь и возился со стиркой и готовкой один. Недавно родители друг за другом скончались. Я почувствовал такую пустоту, будто на всей земле один остался. Особенно невыносимо было, когда мама умерла. Началась у меня истерика. Плачу — остановиться не могу. В этот момент меня моя курочка утешила. (Дома у меня жила и как собачонка за мной бегала. Необыкновенно умная курица была). Взлетела она на диван и начала меня за ухо тащить. Сама попискивает и ухо мое теребит. Волей — неволей я успокоился. Такое утешение она мне дала — человек так не успокоит. Я с ней разговаривал, а она, вы не поверите, все понимала.... Умерла она недавно.
Вам, наверное, смешно? — Бичико искоса взглянул на меня впервые за всю дорогу и, убедившись, что подозрение напрасно, продолжал. — Что поделаешь? Мне с ней легче было общаться, чем с людьми...
За немытыми окнами скрипучего драндулета мелькали домики — развалюшки, которые местная публика еще не успела растаскать на дрова. Бичико продолжал крутить забинтованный изолентой руль. Мысли вслух неторопливо текли дальше.
— ...Я уже постарел, а так и не научился разбираться в людях. Легко обманываюсь.
Вот, думал, решу свои проблемы — пущу квартирантов. Пустил. Вроде семья как семья. А выяснилось: он, съемщик мой, — шулер. Когда выиграет — еще ничего, а когда в проигрыше — семья голодает. Жена с ним ругается, ребенок плачет. Не могу я этого видеть — даю, что могу. А у меня и самого-то не густо. Целый месяц на одном рисе и меде сижу, что от продажи остается. Вот, все мне говорят: «Выгони их!». Да я не могу. Ребенок у них такой смешной мальчишка. — Бичико улыбается беззубым ртом своим мыслям. — В доме у меня детский смех, как колокольчик, звенит. Ну, как их выгнать? Опять, значит, с тоской в квартиру заходить и в тишине скрип полов слушать? Уж лучше я их всех потерплю. Мне так спокойнее. Ведь, вся наша жизнь — это постоянное терпение.