Году литературы посвящаю...
Летом минувшего года я побывал в Крыму. Надо сказать, до этого я был на черноморском полуострове в 1985 году. Конечно же, в Бахчисарайский «плачущий фонтан» в память о Пушкине я положил тогда две розы, а в Ялте я пошел в гости к Антону Павловичу. Мог ли я и в этот раз пройти мимо Чехова? ...
В центре Ялты загустевала, распространяя на жаре «ароматы» выхлопных газов, внушительная автомобильная пробка (а говорили, что Крым будет летом пустовать), и я чуть было не опоздал на последнюю экскурсию в дом-музей писателя, но билет мне все-таки продали. Когда я вошел на территорию музейного комплекса, стало понятно, что из посетителей больше никого не будет, как и экскурсовода. Да мне это было и ни к чему: без музейного поводыря я чувствовал себя только вольготней. Дом в стиле модерн, построенный по проекту архитектора Л.Н. Шаповалова, смотрелся очень оригинально, но с точки зрения бытовой практичности, увы, был совершенно бестолковым. Продуваемый всеми ветрами, холодный, он, возможно, только ускорил печальный финал писателя. Вот портрет Пушкина в гостиной, подаренный Марии Павловне Полтавским помещиком Смагиным и перешедший затем к Антону Павловичу. Будуар Ольги Леонардовны я как жилую комнату хозяйки прохожу спешно, но в комнатке мамы Антона Павловича, Евгении Яковлевны, напротив, немного задерживаюсь: это не покои матери известного во всей России и во всем мире писателя, это монашеская келья... Кабинет Антона Павловича, где самый ветродуй: рабочий стол, книги, фотографии; камин, который очень плохо топится, картонная картинка-вставка над камином со скромным среднерусским пейзажиком: поле, стожок сена... так, если бы не авторство Левитана, вроде и смотреть не на что. Может, поэтому и народу в музее нет, что ничем тут никого не удивишь?! Хранил бы Антон Павлович здесь в шкафу скелет «индивидуя» (человека в футляре), или, на худой конец, забальзамированный трупик Каштанки... О, собачники со всего света съехались бы для поклонения сюда! А так... «новые русские» на своих «лазурных берегах» имеют куда более солидные «домики» с куда более внушительной обстановкой, живописью и всякими там современными «прибабахами». Едва ли в их гостиных стоят такие вот простенькие стульчики, как в гостиной у Антона Павловича, подобные которым (белорусского производства) можно совсем не дорого купить в нынешних мебельных магазинах. Правда, именно вот на этих стульях сиживали, кроме хозяина, Шаляпин, Бунин, Горький, Рахманинов... За этим столом при тусклом свете керосиновой лампы горели радостью глаза и люди возбужденно говорили о жертвенном служении ближнему и о милости к падшим, о грядущих поколениях, которые, безусловно, будут совершенно иными людьми, отрешенными от проклятых уз рабства, светлыми и духовно богатыми, счастливыми и свободными... А для самих себя этим людям нужно было совсем немного, так, по минимуму... Может, именно это и обличает наших современников, развенчивает миф «о крутой империи», где амбициозная Екатерина решала судьбы полумира (два сериала про императрицу за один сезон), где покупались актриски и продавались аляски?! ... «Со времен Очаковских и покоренья Крыма» столько всего утекло, а всевозможные «фавориты» до сих пор успешно селекционируются, как рысаки орловские, и ржут себе радостно на бескрайних просторах российских, и появляются у нас местные царьки и князьки с финансовым состоянием, сопоставимым только с бюджетом вполне себе такого немаленького государства... (Интересно, бывший губернатор Сахалина в свою царственную бытность что-нибудь знал о Чехове?!)
...Да, все как при Антоне Павловиче, так все скромно! Простенькая посуда, незамысловатая мебель, непритязательный гардероб, какие-то медицинские инструменты, понятные, пожалуй, одному только доктору Айболиту. Впрочем, хранился в музее когда-то револьвер писателя... В Гражданскую и Великую Отечественную, прокатившимся огненным смерчем по Крыму, никто не посмел его тронуть — ни «белые», ни «красные», ни немцы, ни наши. А в постсоветские времена он исчез. Счастливые и свободные бармалеи грядущих поколений, отрешенные от уз рабства, совести и прочих комплексов, украли его...
При выходе из музея у меня состоялась интересная беседа.
— Вы откуда? — спросила со скамеечки, оглядев меня, сухонькая бабушка с ясным и спокойным взглядом. (Я тут же окрестил ее про себя «старицей».)
— Из России...
— Из России, — мечтательно повторила «старица», — как я завидую Вам!
— А я Вам! Целый день проводить в доме Антона Павловича!
— А как Вы думаете, — вдруг беспокойно обратилась старушка ко мне, — Владимир Владимирович не откажется от нас?! Не отдаст Крым обратно? Вдруг на него надавят, заставят как-нибудь...
— Не думаю...
— А, знаете, — продолжала «старица», — когда у нас тут проходил референдум, я так волновалась и торопилась, что сломала себе руку, но сказала в «неотложке»: «Сначала на избирательный участок, а потом в больницу!» Они посмеялись, но послушались ... А если бы что-нибудь все-таки случилось в Крыму, я сама взяла бы в руки оружие! — вдруг решительно заключила моя собеседница...
Эта работница дома-музея Антона Павловича Чехова была в весьма преклонных годах. Многое, что лежало здесь под стеклом, было ее жизнью, бытом. Из чайного сервиса в шкафу залы, предположим, она совершенно спокойно могла пить чай с Марией Павловной Чеховой. И вдруг — такое заявление! Ее фраза выстрелила, как ружье, десятилетиями висевшее на стене!
— А кого бы Вы защищали с оружием в руках?! — спросил я.
— Как кого?! — удивилась вопросу «старица». — Чехова! Антона Павловича! Его мир! ...
Где-то это уже было... Я стал разбираться в истоках своего «дежавю»... Вспомнил: фильм «Белое солнце пустыни», музейный работник, русский интеллигент в очочках с иконой Богородицы перед басмачами... «Варвары!» ... И ленивый выстрел Абдулы... И никакого оружия у смотрительницы музея при этом, конечно же, не было бы...
— И я Вам хочу сказать, — продолжала моя словоохотливая собеседница, — что Антон Павлович сам принимал участие в том нашем референдуме!
Я, конечно, не сдержал скептической улыбки.
— А Вы не смейтесь! — укорила меня собеседница. — Мария Павловна рассказывала, что, когда Антон Павлович волновался, он тихонечко насвистывал себе чего-нибудь под нос... И в тот день я слышала в доме это тихое посвистывание! Антон Павлович переживал! ...
...Когда человек живет на земле достаточно долго, «пресыщенность днями» дает некоторое брожение сознания, отчего реальность приятно искажается. И это прекрасно, хотя, безусловно, и не подлежит никакой критике. Мне этот наивный рассказ про «участие Антона Павловича в референдуме» понравился, как и все общение с этой очаровательной дамой, не только работавшей в музее, но и ставшей отчасти его экспонатом, но я не хотел портить общего впечатления и поспешил откланяться...
...А вечером, «листая» на мобильнике фотки, сделанные за день, перебирая в памяти события уходящего дня, я снова вспомнил милую смотрительницу дома-музея Антона Павловича Чехова... И тут мне в голову пришла совершенно неожиданная, нелепая, шальная мысль: а если револьвер писателя не украли, а перепрятали («от греха подальше», или «на всякий пожарный случай») в свои тайные запасники сами работники музея?... Я представил себе давешнюю старицу на пороге чеховского дома с чеховским револьвером в руках, эдакую Пиковую даму, направляющую дуло в грудь Герману... «Если бы что, я сама взяла бы в руки оружие...» Я вздрогнул...
Неужели чеховское музейное оружие в самом деле выстрелит? ...
... Или гоголевское ружье, из-за которого «вусмерть» поссорились вполне себе милые и потешные («не разлей вода») Иван Иванович и Иван Никифорович...
Что-то необратимо трагично меняется в этом мире...
...И скучно, и грустно жить на этом свете, господа...
