Папа
Родился я на второй день «Фролова дня» в 1921 году, то есть, 1 сентября, в деревне Кондаш Череповецкого района (ныне Уломского) Ленинградской (ныне Вологодской) области. Село наше находилось на берегу реки Кондашки, которая впадала в Шексну у деревни Вахково, расположенной от нас в 12 км в направлении на Череповец. Ныне на всем протяжении поймы Кондашки и Шексны разлилось Рыбинское водохранилище. Красивое было наше село, где-то в 200 домов. В летнее время большинство дворов утопало в зелени крон деревьев. Песчаные берега реки и тихое ее течение служили прекрасными местами для купания. В районе нашего села русло реки образовывало несколько мысов, в которых жители сажали капусту. Их так и называли «капустники». Мы, детвора, проводили на речке целые дни: купались, ловили рыбу, раков. Ловля раков требовала особой сноровки. От берега раки находились недалеко. Мы заходили вброд и осторожно, но быстро хватали раков за спину и выбрасывали на берег. Иногда налавливали по ведру. Потом варили в чугунке в русской печке. Мы имели хороший огород, с которого мы снимали много огурцов, моркови, сахарного гороха. У нас было два дома: старый достался от деда Ивана, который в 20-е годы со всем семейством переехал в Сибирь, а рядом с этим старым домом отец поставил новый. К старому дому примыкал поднавес с сараем и дом с сеновалом. Во дворе был скот: корова, лошадь, поросенок. В 30-х годах новый дом был уже отделан полностью. Русскую печку в новом доме нам выкладывал батюшка нашей церкви, печник. А кирпичи для нее мы с братом делали сами. Отец привез воз глины, песку, сделал деревянные формы, показал технологию- и мы быстро все освоили. Вот из таких кирпичей без обжига (кирпич-сырец) батюшка-печник и выложил нам русскую печь в новом доме. В процессе топки кирпичи обжигались и твердели окончательно. Вообще в нашем районе было много ремесел. К нам в село каждую зиму приезжали гончары из Череповца. Они продавали горшки, миски, кринки, свистульки для детей. Из других сел приходили кожевники. По согласию хозяев домов они поселялись у нас и шили сапоги из материала заказчика. А кожу в деревне умели выделывать все. Валенки валяли катовалы из деревни Бор. В нашем селе были кузницы. На одной из таких работал молотобойцем мой отец. Я часто ходил смотреть на его работу. Ковали топоры, лопаты, косы, подковы. Отец говорил, что самое тяжелое в работе молотобойца- это из целого куска металла вытянуть тонкое лезвие лопаты, косы. Для этого требуется большая физическая сила. Вокруг нашего села располагались хорошие грибные и ягодные места. В июле мы уже ходили за голубикой. Этих ягод в наших местах было очень много. Мать пекла пироги с голубикой, а также ее сушили для компота. На высоких песчаных местах, в редколесье, на опушках росли кусты можжевельника. Их у нас называли верес, от слова «верещит», когда горит на костре. Черные ягоды покрывали весь куст. Их собирали в мостины, специальные большие корзины. Нагибали ветку куста в мостину и колотушкой обивали ягоды. Сбором этих ягод занимались отец или мать, приносили по нескольку ведер. Затем на ветру веяли, очищали от хвои и готовили верховое сусло- очень сладкий напиток. Это было большое лакомство пить вересовое сусло! Еще собирали бруснику, ходили на болото за клюквой. Земляники в наших местах было мало. Малина росла только в садах. Грибные места были за рекой. В отдельные годы собирали много грибов. Как-то, помню, отец с матерью поехали на лошади за грибами в сторону деревни Раменье. Леса там были хвойные. А грибов — изобилие, в основном, белые и подосиновики. Родители привезли тогда грибов целый воз. Вечером топили печь и в протопленную печь ставили противни с грибами, сушили. Иногда было много рыжиков, их солили. Религиозные праздники, начиная с Пасхи, все знали и чтили. Почитали Николин день, Рождество Иоанна Крестителя, Троицу, Фролов день, который был престольным праздником в нашем селе. Тогда почти в каждом дворе выставлялся котел и варили пиво. Но такого, как сейчас, пьянства не было в народе. Некогда было пьянствовать, работы у крестьянина много! Очень широко праздновали Пасху, неделю гуляли. Вспоминается, на Светлой неделе наш батюшка обходил деревню «со Святом», кропил святой водой дома, пристройки. Радушный народ приглашал за стол, наливали рюмочку. Где-то батюшка уклонится, где-то пригубит, чтобы не обидеть отказом. А поди-ка ты 200 домов обойди так за день! Да после Великого Поста, который соблюдали строго, ревностно! И в последнем доме, уже под вечер, положат уставшего батюшку в лодочку под звезды и тихонько толконут по течению: «Умаялся, сердечный, плыви!» И плывет он по Кондашке, ирмосы пасхального канона поет: «Приидите пиво пием новое!» Голос у него был зычный, красивый, далеко слыхать... А на другом конце уже матушка его у реки высматривает, мимо-то не пропустит. Уважили батюшку, любили: добрый был, трудолюбивый. И печник от Бога...
Мама
Деревня Великая Старина находится в Белоруссии, в Кличевском районе Могилевской области. Дом Арефы Ананьевича Кукушкина, моего папы, стоял на краю деревни. Там он жил со своей супругой Екатериной Лазаревной, моей мамой, в девичестве Борисовой, и семью детьми: Артемием, Иваном, Екатериной, Ксенией, Анной, Ириной (мной) и Акилиной. Арефа Ананьевич работал на заготовке леса, делал сани, ложки, корыта, короба, корзины. Он ни минуты не сидел без дела. Только после бани, которую очень любил, после кружки кваса, облачившись в чистую сорочку и расчесав красивую, кучерявую бороду, папа зажигал лампадку, читал молитву и брал в руки старинную толстую книгу с красивыми заглавными буквами и внимательно читал ее. Это, как я понимаю, могла быть Библия, Четьи Минеи, жития святых на славянском языке. Несмотря на все усилия отца, средств для существования такой большой семьи все равно не хватало. Жили мы очень бедно, но отец не унывал и не роптал на жизнь. Сам он был коренастый, красивый, с вьющимися черными волосами, с пронзительным взглядом: чистый орел (Арефа). Водки он не пил и не курил, но был вспыльчив, в гневе страшен. В деревне его очень уважали. Мама, снаряжая его на работу на лесозаготовки, давала на целый день четверть хлеба. Но отец никогда не съедал его полностью, знал, что дети будут встречать его у порога с «заячьим хлебом». Он давал ломоть хлеба детям и говорил: «Бежал по лесу зайчик, нес на хвосте хлебушек, а я его упросил, чтобы он отдал его моим деткам, ведь их у меня много. Зайчик мне хлебушек и оставил...» Какой радостью был для нас кусочек замерзшего, почерствевшего хлеба с родным запахом отца! Мы садились за стол и не могли дождаться, пока отец прочтет перед едой молитву, а потом в четырнадцать рук расхватывали из чугунка лучшие куски. Мать смотрела на это молча со слезами в глубоких, погасших глазах. Отец сидел, потупив взор, но самым нетерпеливым из нас, вспыхнув, мог дать по лбу деревянной ложкой. После ужина, который очень часто был и завтраком и обедом, отец усаживался у печки и принимался готовить назавтра свой инструмент: точил пилу, топор. А потом, хитро подмигнув, подметал с пола железные стружки и швырял их горстями в огонь печки- и стружки вспыхивали, как бенгальские огни. Мы с нетерпением ждали этого момента. Не так уж много развлечений было в нашей жизни! В доме горели смоляки ( на керосин для лампы не всегда хватало денег). Уроки делали всегда вслух. Отец чинил инструмент и внимательно слушал, как дети читали стихи, басни, повторяли таблицу умножения. Большой (Великий) Пост в Великой Старине, в деревне староверов, соблюдали всегда очень строго. У всех в семье, даже у детей, были кожаные четки, «Лестовки», по которым читали Иисусову молитву и на семнадцатой молитве делали земной поклон. Мама рассказывала детям про Христа, пела песню:
Во граде Иерусалиме
Собирались жидовины
Хотели Христа распяти,
Ручки с ножками связати,
Кольем голову пробити,
Копьем груди проломити...
Преддверие Пасхи было всегда волнительно и мучительно: варили и красили яйца, пекли куличи, делали Пасху — от всего этого дух шел такой, что у нас, вечно голодных детей, голова кружилась. Как-то раз, вытряхнув творог в тряпицу, мама отдала крынку мне: «Поди помой...» А я с ужасом смотрела на белые соблазнительные полосочки внутри посудины: «Как, смыть такое богатство?!» И мой лукавый детский пальчик снимал эти полосочки с боков кринки, а язычок их слизывал и слизывал до тех пор, пока посудина не стала идеально чистой так, что и мыть не надо: «Боженька, прости!»
