У Владимира Колотова умирала мать. Умирала неожиданно. Легла в областную больницу с печенью – прихватило правый бок до невозможности дышать. Врачи обнаружили цирроз. Сыну и ее двоюродной сестре Ирине без особой деликатности сообщили, что пациентка безнадежна, поздно хватились. Те, недолго думая, в горе и обиде увезли Аксинью домой. «Уж лучше дома, - тихонько сама себе приговаривала женщина, прикусывая от боли губы, - в родных стенах». Еще не старая женщина, она не хотела верить, что умирает, неправда это – и пожить не успела, и надышаться вволю, потому пытливо и сторожко заглядывала в глаза родных, ничего утешительного не поймав, со вздохом причитала:
- Ох как не хочется помирать, родименькие мои, а сердечко чует – не встану больше.
- Да не выдумывай, ты мама, чего не след! - Притворно сердитым голосом говорил ей сын. – За клубникой и земляникой еще находишься, за малиной, ежевикой и брусникой еще налазишься, и по грибы сходишь, вон, корзинку твою я свежими лозинками подправил.
Аксинья не перечила, слушая сына. Ирина уходила на улицу за дом, в пустом амбаре долго выла, потом сухими ладошками до боли вытирала глаза, долго охала, шла в дом и снова садилась к кровати.
Когда Аксинья стала пухнуть в животе и желтеть, врач со скорой по признакам сказал, что это и не цирроз вовсе, а другое, но хрен редьки не слаще, и прописал обезболивающее. Аксинья окончательно поняла – не жилица. Ночью она украдкой, тихонько, чтобы не разбудить сына, плакала, судорожно комкая подушку, затихала на время, прислушиваясь к себе и ночи, потом позвала:
- Володимер, подыми мне голову- на манер своей давно ушедшей бабушки позвала она сына.
Тот соскочил, словно и не спал. Осторожно приподнял матери голову, подложил подушки, развернул ее к окну, где занимался в мутном тумане рассвет, спросил:
- Вам так удобно, мамуленька?
- Да, так лучше, сынок, вот, погляжу как день занимается, и снова лягу.
Смотрела в окно долго, пристально, наблюдая, как молодые ветки за окном метались друг перед другом, сбрасывая искры первого света, омывались мягкой властью зари, успокаиваясь. И чем светлее становилось в комнате, тем затаеннее казалась улыбка на ее лице. Сын не мешал, а только смотрел на мать. Слезы жгли глаза, неудержимо катились по щекам и падали на одеяло. Не глядевшая на него мать бережно и тихо говорила ему:
- Ты поплачь, поплачь, сынок, не стесняйся, мне сладки твои слёзы, - она неловко улыбнулась, - глядишь, твое сердечко омоется, не сгорит, а жить с тяжелым сердцем среди людей нельзя. Жалею только, что не успела женить тебя, не пришлось понянчиться с твоими детками, не дождалась внучат.
Аксинья долго молчала, жадно, голодно вбирая тишину утра, зажатое дыхание сына, оторопелую медлительность веток за окном.
- Вот думка - уйду, а на кого хозяйство?.. Все на тебе... а помирать, сынка, ох как неохота! Жизнь из постели такой красивой и желанной кажется…
К следующей ночи Аксинья преставилась. Хоронили тихо, без шума. Охочие до бесплатных зрелищ деревенские поблудёны, будь то роди́ны, свадьбы или похороны, и те присмирели. Провели, как положено, девять дней, сороковины, и вскоре сестра покойницы забеспокоилась, тоже не молоденькая, хоть и помогала ей дочка, а уставала на два двора работать, хозяйство у покойницы, Царство ей Небесное, было немалое – корова с нетелью, штук семь овечек с бараном, да пара коз с козлятами, а уж прочей мелочи: куры, гуси, утки, не перечесть. Конечно, Владимир основной хозяин, делал сам всю тяжелую работу, но после смерти матери как-то почернел, поскучнел, глаза потухли, словно огонек в них погас. На еду почти и не смотрит, так, чуть-чуть машинально перехватит, и все.
Надо сказать, что его тетка Ира была по деревенским меркам бабой себе на уме, и чужого не возьмет, своего не отдаст, и о себе сердешной подумать всегда время найдет. Не без хобби женщина, был пунктик - новостишки деревенские. И как ей удавалось знать, что Маруськин кот в это самое время на том конце улицы чихнул, Маруську напугал, та чугунок с кипятком опрокинула, но на то большая тайна, которую деревенские никак разгадать не могут.
И вот, в один вечер, отдоившись, загнав скотину в хлев, накормив и напоив мелочь, Ирина сходила с полной миской к дворовому псу Барону, помыла руки под рукомойником, отерла их полотенцем, устало села за кухонный стол и позвала племянника. Тот отозвался не сразу – ремонтировал ножку у секретера - все не доходили руки, хотя мать, когда была жива, давно просила об этом.
- Да потом доделаешь, Володя, мне бежать надо, моя Верка просила пораньше управиться, дела у нее обозначились какие-то личные.
- Личные, это хорошо, дело молодое, понятное. – Отозвался парень, загремев столярными инструментами, которые складывал в раздвижной ящичек.
- Давай, к столу, я тут чаек вскипятила.
Они молча пили чай с топленым молоком и домашней сдобой, которую Ирина принесла с собой.
- Умеешь ты, теть Ир, стряпать, ни у кого в деревне не получается вкуснее.
- А то! – Довольно вскинула голову тетушка. – Не поверишь, а у меня семейный сертификат имеется!
- Что еще за сертификат?
- А твоя мать ничего не рассказывала?
- Нет, впервые слышу.
- Оно и понятно, ты - не девка, а парень, тебе в постряпушечьих делах не резон копаться. Ну да ладно, чего уж там, расскажу.
Ирина чуть поерзала худеньким задом по табуретке, удобнее устраиваясь, было видно, что ей нравится начало разговора, она забыла и про дочь, и про ее личные дела, потому как ей предстояло решение дела особой важности и значения.
- Когда наши мамы еще не были нашими мамами, а только подростками, почти «девушками на выданье», произошел у них спор – кто лучший из них мастер по пекарскому делу, а референтом у них определилась бабушка Матрена, тебе она приходится прабабкой, лучшая на деревне стряпуха. Она послушала их и говорит:
- Вижу, мои хорошие, вы уж выросли, коль за перво место спорите, поди, уж и женишки на уме, а? – И смотрит на них хитренько, а те – в краску по самые уши, отмахиваются, отнекиваются, а бабушка нарочно их поддразнивает, раззадоривает.
- Никак, и в ворота скоро начнут стучаться, а?
Тут сестренки смутились до слез, и на бабушку притворно, чуть не с кулаками, а та им и говорит:
- Но, но, ретивые кобылки, шучу я, а вот поглядеть, кто из вас умелее, хочу.
И дает им задание: придумать угощение, если бы в дом вдруг женихи со сватами пожаловали.
Уж и не вспомню, что там каждая из них напекла-нажарила, бабушка рассказывала, да я – мимо ушей, маленькая, понятное дело, детские забавы интереснее бабушкиных историй, жалею, что не умела слушать, но про сертификаты помню, только звались они ею памятками - золотой и серебряной.
Напекли наши экзаменуемые, нажарили, а баба Матрена пригласила своих товарок на обеды-дегустации, так сказать, весь деревенский лицензионный совет. Не в один день проходили соревнования – в оценку шло все – как печь топила каждая из девушек, какими дровами, сколько времени в печи томилось то или иное кушанье, как подавалось оно и с чем, да и во что сами одеты, одним словом, целый парадный кулинарный выход.
Ох и хитрованка была эта бабушка Матрена! Она обеих девчонок обучила домоводству сполна, но в соревнованиях имела один умысел – показать наших будущих матушек с лучших сторон, сделать им такую своеобразную рекламу, если употребить современный язык. Деревня – что, все всех знают, где что случилось – тоже, и здесь деревенское радио надежно сработает, слава о девчонках-умелицах и по другим весям пойдет, глядишь, по доброму молодцу каждой девушке и сыщется в мужья. Так и случилось.
А сертификатами стали фартуки, которые она каждой подарила, твоей маме - серебряной канителью расшитый, моей маме – золотой: она стала в том споре победительницей. Когда я подросла, моя мама уже меня кулинарному делу обучила. Я, по семейной традиции, и свою Верку пытаюсь обучить, да не поддается, противится, говорит, что вредно стряпню есть, калорий много, а мы жили и живем, про калории и не думаем, как видишь, лишним весом не страдаем, некогда думать о пустом, работы много… а ты, Володя, ешь, тебе-то калории не повредят.
Ирина придвинула тарелку ближе к парню, смела крошки со стола мягкой салфеткой в руку, бросила в ведро с пойлом для скотины, вернулась за стол и тихонько подступает:
- Я что тебе сказать хочу, Володя, сидишь ты тут один-одинешенек, никак не можешь от горя отойти, по матушке тоскуешь, так оно, иначе и быть не может, но что поделаешь, нету матери, ушла, и мне больно как сестре, но что случилось, то случилось, а сердце рвать до отчаяния, грех это. – Ирина вздохнула и перекрестилась на большую икону в углу. - Жить надо дальше, коли мы живы остались, думать как обустраиваться без нее. – Она помедлила немного, и словно ее только что осенило, ласково говорит:
- А что, племяш, если женим тебя? А?.. Найдем хорошую деваху, и женим?
- Тьфу, на вас, тетя! – Огрызнулся тот недовольно. – Придумали – жениться! Тут горе такое, а вы про свадьбу! Да и не отыскал я той, кого бы в дом хотел ввести.
- А ты и не ищи, я сама тебе найду. Еще такую деваху, что ахнешь!
Парень недоуменно вытаращил глаза на тетю, городившую вздор.
- И что, как баран на новые ворота уставился! В прежнее время было как – как, парень с девкой и знать друг дружку не знали, и ведать не ведали, а родители присмотрят, все разузнают о девушке - здорова ли она, работяща, умела ли, каковы родственники в роду, и уж в последний ряд – ум и красоту определяли, потому что открытых дур и дурнушек из претенденток вычеркивали. И ничего!.. жили, деток плодили да хозяйство крепко вели.
- Ну ты даешь, лёль, еще про домострой вспомни – окрутили, и всё!
- А в домострое ничего плохого нет, почистить только ветхие напластования, а суть хорошая.
- Чего ж хорошего – не знать человека, и – нà тебе, здрасте!.. муж и жена!
- И что тут такого, миленький! Не знаете, так узнаете. Еще слаще любиться будете.
- Ну и придумщица ты, тёть Ир, не хочу я так, уж совсем седой стариной отдает, каким-то средневековым мракобесием. – Пряча улыбку, на серьезном глазу говорит Владимир, стараясь подыграть тетушке, которая и сама поверила в возможность ею предложенного.
- И не лыбься, я не шучу! Хочешь невесть сколько времени искать, да как петух вокруг куриц хороводиться, красоваться… а пока ты перья свои будешь топорщить, у тетки руки от работы отвалятся! – Она соскочила с табуретки и вытянула перед ним узловатые в набрякших венах корявые руки. – Ты скажи – я двужильная? – Подпрыгнула вдруг неловко тетушка перед оторопевшим племянником. – Думаешь, что Верка мне помощница, так нет, она деревней изо всех сил гнушается, и давно уж в городскую сторонушку поглядывает!
Хоть и безумной казалась Владимиру теткина затея, но чем-то задела, авантюрностью, что ли. Отгонял ее, назойливую, но мыслями вновь возвращался, мешала она ему, как заноза, надо вынимать. И занимала не тем, что будет хозяйка в доме, работница, ему помощница, а тем, что в дом придет неведомый кто-то, и станет его избранницей, или теткиной?.. «Хмм, - напрягся Владимир, - не я буду выбирать, выходит, а тетка!». Но это-то и было самым пикантным, любопытным, словно в руки судьбы себя отдавать. Владимир заинтриговался настолько, что согласился на теткино крамольное предложение.
Пришла суббота. Жарко натопили баню, попарились. Кандидат в женихи надел новую пару с белой рубашкой. На смотрины позвал с собой сестренку, тетушкину дочку, так сказать, группу поддержки в одном Веркином лице. От верных людей ее мать проведала, что в ближайшей деревне Велиховке есть на примете подходящая девушка Людмила. Подкатили они к дому с шиком, резко остановились, машина плавно качнулась на рессорах. Встречать вышла девушка, вполне привлекательная, только немного вертлявая. Прошли в дом, светлый и ухоженный. Тетушка поджала губы, уложила на колени свои тяжелые руки уголками. Наблюдала за суетой не столько девушки, сколько ее матери, выспрашивала про житье-бытье, да кем работает дочка, а когда прояснилось, что та живет в городе, в родном доме редкая гостья, наезжает только в отпуск и то не каждый год; гордится тем, что забыла - с какого бока к корове подходить, а печь… да зачем ей печь, если в городе центральное отопление, газ, и никаких проблем.
Слушала тетка-сваха словоохотливую женщину, и чем дольше, тем больше ее рот, как бы немел, сжимался и вскоре стал похож на куриную гузку, а когда заметила, что племяннику девушка приглянулась, сразу и засобиралась домой, заявив хозяевам:
- Благодарствуем за хлеб-соль, если по пути будете, милости просим и к нам, как и мы к вам – по пути, с дальней дороги.
Только за порог, набросилась на парня:
- Ишь, идол вертоглазый, думаешь, не видела, как свои глазищи на нее таращил, она не ко двору нам, понял! Возьми ты эту вертихвостку… вы – целоваться-миловаться, а тетка опять в работу на два двора впрягайся! Ну уж нет, милок, не будет моего согласия, так и знай. Нам нужна девка работящая, крепкая, не эта хилая тростинка с длинными ногтями, под которые землю засадить боится.
- Теть Ир, не злись, я ж, как лучше хотел, тебе подыграть.
- А нечего мне подыгрывать, не на сцене! – Рассердилась тетушка. – Артисты тут кругом, спасу нет!
Владимир слушал тетку, не спорил, родной все-таки человек, самый близкий, добра желает своему непутевому племяннику, и в самом деле давно засидевшемуся в женихах, вон, даже матушка, не дождалась. Не стал перечить, только вздохнул.
- Тогда поехали... Верка, давай, в машину.
Верку приглашать особо и не надо было, юркнула на заднее сидение. Смотрины ей не понравились, представила, как бы к ней кто заявился с таким нелепым сватовством. Представила, и фыркнула себе под нос со смешком.
- Ты что это фырчишь, губы смехом напузырила, вот, укатишь в город и станешь как эта Людмилка, что и дом родной есть забудешь, и что мать с отцом стареются.
- Маа, да не выдумывай, чего нет, не выкапывай для себя жаления, не решила еще, где мне быть, только думаю.
Прошла еще неделя. Тетка не дремала. Взбаламутила всю деревню. И из этой мутной водицы выдернула где-то рыбешку-слушок, что за сто верст есть деревня Петропавловка, и там, будто, девок этих как грибов в лесу по осени, и все – ладные, крепкие и на работу спорые, прямо под Иринин заказ. Про своих деревенских она слышать не хотела, а только с ехидцей приговаривала, что нынче у молодежи честь не в моде, а пройдох, что ребятишек неизвестно от кого имеют, она племяннику навяливать не собирается, да и он сам не горит таким желанием.
И так, через долгое время новая суббота. За Владимиром в поле прибежал тетушкин сынишка:
- Вовка, собирайся, мамка уж баню истопила, торопит, говорит, что утром на зорьке в Петропавловку поедете, папка уже машину проверил.
- Прям, как на рыбалку, на зорьке, - посмеялся Владимир и потрепал выгоревшие вихры младшака.
Нехотя передавал парень трактор сменщику, уже не смешной казалась теткина затея, а пустой, никчемной и досадной, но увильнуть от задуманного ею стратегического плана, знал, не удастся, себе хуже, она готова уже одну шапку без него сосватать, и припереть девку, захватив в беремя, в его дом, и мужу не доверит, все - сама. И сможет. Ирина была сухой, жилистой бабой, силы не занимать.
Пока племянник мылся в бане, тетка приготовила удобную сумку, в нее аккуратно разместила баночку с грибами, колбасу домашнего приготовления, большущего копченого сазана, а сверху, в особой герметичной упаковке, свою фирменную стряпню, по уголкам осторожно рассовала три бутылки беленькой с легкими охами и причитаниями: «Ой, Божечька ты мой, Господь-Господи! За какие грехи меня тяжко наказываешь!.. али больше миру грешила, али больше других провинилась?»
Увидев парня после парной, весело засинела глазами и запела по-другому:
- А вот и молодец наш красный, голубь сизокрылый, женишок ненаглядный. Выберем мы тебе женушку-красавицу всем на зависть, дому - на славу!
Владимир подошел к трельяжу, оглядел себя со всех сторон, посмеялся себе и каламбуру:
- И впрямь, молодец- то красен, парок ядрён и веничек хорош, а скажи, теть, где ты все эти присказки выучила?
- Как, где? - Уже серьезно отозвалась Ирина, - в детстве слышала, когда бабушка на смотрины невест снаряжала своих младших сыновей.
На зорьке не получилось. Пока доили коров, управлялись с прочей скотиной на два двора и выпроваживали на пастбище, гоняли гусей и уток на озерко, насыпали остальной крылатой мелочи в запас зерна, да лили в тазики и старые сковородки в достатке воду, не забыли и про Барона, но тот не кинулся сразу к еде, а протяжно зевнул – верный признак недовольства, знал, что хозяин уезжает; и про себя не забыли, перекусили на дорожку.
До деревни ехали не спеша, словно хотели оттянуть момент прибытия. Молчали. Каждый думал о своем. Владимир о свершающейся глупости, но успокаивал себя: сейчас вовсю реконструируют былое время и нравы, вот и он, участник. Ирина пыталась понять, что за червяк гложет ее где-то возле сердца, не дает покоя – вроде и доброе дело она затевает для племянника, а червячок пружинится, гнется и говорит: не-е-т, любезная, для себя, для себя родимой стараешься. Верка, которую тоже взяли, думала, что больше не поедет ни на какие дурацкие смотрины, народ смешить, и так вся деревня в наблюдатели записалась. Иринин муж, Семен Фомич, ни о чем серьезном не думал, принимая женины придумки за блажь, на анекдот похожие, смотрел на дорогу, осененную стройными соснами, меж которыми бежало солнце.
Двинули сразу к клубу, так как в Петропавловке праздник: травы скошены, а пока сохнут, приспел День села.
Вообще-то, с давних времен в этот день христиане чтили память Петра и Павла, первоверховных апостолов. В их честь и церковь была воздвигнута, и деревня названа Петропавловкой. В советские времена церковь снесли, но народ не забыл и через десятилетия, что на самом высоком и красивом месте стоял храм, а чуть только наступил новый век с новой властью, настоял, чтобы церковь построили. Новые власти народу не перечили, но и не помогали.
Церковь возродилась на старом фундаменте. Стоит она чудом чудным, дивом дивным в красоте белокаменной, - так говорят все, кто ее видел. Нашелся добрый человек, рожденный здесь же, в этом привольном краю, воспитанный добрыми матушкой и батюшкой, средней советской школой с умными педагогами, уютными лужайками мех золотых сосновых ног, и, конечно же, родными пыльными улицами меж деревенских домов. В пацаньем возрасте, с такими же, как сам голоногими сорванцами, на речку с удочками бегал, а возмужав и став большим человеком, решил – быть Петропавловке образцом сибирских деревень нового века, благо, средства на это у него имелись.
А наши гости, меж тем, машину оставили в сторонке. Торжественные речи начальства уже отзвучали, лучшие люди села были названы и облагодетельствованы, и для всех – пиво на столы и соленая рыбка, которую ловить и вялить петропавловцы были большие мастера. Вокруг шумело-гремело – девушки достали из прабабушкиных сундуков наряды казачек, и были столь хороши в роли прях, ткачих, стряпух, что не налюбуешься. И все это на брусчатой центральной площади перед Домом культуры, тоже новехоньким. Малышня резвилась на площадке рядом – разноцветные качели-карусели, яркие горки, домики, скакалки, а парни и мужики постарше пробовали силу и сноровку в спортивных единоборствах, неподалеку, на берегу красивой излучины шумливой речки.
Владимир оторопел от такого количества красоты, крутил головой из стороны в сторону. Опешила и его тетка, не ожидала, словно в другое царство попала, их деревня сразу убогой показалась. Хоть и поубавилось в ней спеси, но от своего дела не отступила, дернула дочь за короткую юбчонку, дала знак мужикам, и направилась к центру, где всех веселил косматый парень в расписной жилетке.
- А скажи, Верунь, - толкнула в бок дочку, - как тебе парень, нравится? – И прыснула в кулак. - Чем тебе не жених!
Возле них семенила короткими ножками местная достопримечательность – баушка Гликерия, которая знала наперечет всех петропавловских невест, ведала даже про то - где, какой величины и на каком месте родинка у каждой из них имеется. Она-то и дала о невестах наводку Ирине по телефону. Сейчас по причине отсутствия зубов с придыханием щепелявила:
- Максимовна, скажу тебе, жалко, что Марьина деваха в город на денек-другой укатила, не успела тебе сообчить. Вот бы кого твоему племяннику, ох, и работящая! Огонь, не девка. Зла, зла на работу, и на мордочку баскенька, что тебе открытка с глянца… Гля! Ты ж погляди, да она тута! Вишь, вон та, с малой гармонией.
В центре большого хоровода высокая статная девушка, лет двадцати пяти, в белой кофте с вышивкой и нарядном русском сарафане, ловко управлялась с гармонью, под которую разносилась задорно девичья песня и каруселил хоровод.
- Надюшка! – Позвала баушка Гликерия девушку, как только отзвучали песни и стихли рукоплескания довольных земляков. - Иди сюды, до тебя приехали, я ране твоей матери говорила, что будут ехать.
Девушка подошла. Познакомились.
- Вот, Надежда, сваты до тебя добираются, и жених, видишь, недалече отсюда, у машины стоит, тушуется.
И бабка стала перед Ириной крутить-вертеть застигнутую врасплох девушку, щеки которой от неловкости вспыхнули, зарделись, старуха же, словно не замечая смущения девушки, приговаривает:
- Ну, разе не краса в невесты!
- Гликерия Марковна, вы что здесь за спектакль устроили! – Пришла в себя Надежда, вырвавшись из бабкиных рук, придумаете тоже! Это вам не фольклорная игра!
- Девонька, а это и не игра вовсе, потянула она новоявленную невесту в сторону машины, где стояли Владимир с дядькой. Ирина опешила от бабкиной прыти, и от того, что инициативу вырвали из ее рук, остановилась, тронула девушку за плечо, заглянула кротко в глаза, тихо произнесла:
- Наденька, разве твоя мама тебе ничего не говорила?
- Говорила, но я думала, что она шутит.
- И ладно, раз вы всё воспринимаете шуткой, Владимир тоже окрестил эту затею игрой, вот и поговори с ним, как решите, так и будет. На знакомство-то и разговор согласна?
Надежда молчала, напряженно о чем-то думая, затем взглянула резко и внимательно на Ирину, перевела глаза на бабку-сводню, сощурившись на солнце - долго на парня у машины. Ирина с волнением ждала. Гликерия не произнесла ни звука из сомкнутых скобкой губ. Надежда оглядела всех, засмеялась.
- Хорошо, принимаю вашу игру! Только – чур!.. идите к нам домой, а с «женихом» я сама разберусь.
Баушку-сваху поблагодарила за самодельный креатив, сообщив, что ее функции завершены, все дела она берет в свои руки, и будет расхлебывать кашу, которую они тут все заварили, показала гостям, где ее дом, пояснив как удобнее проехать на машине.
- Ирина Александровна, вы поезжайте, а Владимиру скажите, что я его жду на этой скамейке, и она указала на огромный кедровый комель, из которого по обе стороны прямоугольно выходили два мощных корня, которые были оформлены под удобные сиденья и отшлифованы до блеска, прекрасная дизайнерская находка местного умельца.
Родительский дом Надежды под летним солнцем сиял на пригорке светло и нарядно чистыми окнами в голубых с белоснежной резьбой ставнях, палисадник добавлял радости щедрым разноцветьем.
Самсон Кузьмич и Наталья Дмитриевна знали о приезде гостей, но теперь сердились на себя за свое согласие, надеялись - передумают, не приедут, но сарафанное радио скорехонько донесло: не передумали, приехали. Хмурился от этой вести и Надеждин дядя, Родион Кузьмич, отцов брат, с которым и приехала из города Надежда, но, тем не менее, тоже вышел на крыльцо к неожиданным гостям. Знакомство получилось поспешным из-за неловкости сторон, и хозяйка, чтобы сгладить ситуацию, пригласила всех в дом. Ирина Александровна суетливо подхватила инициативу и сказала, что у них с собою есть небольшая сумочка, и потянула мужа к машине. Вера стояла как загипнотизированная, и во вдруг растянувшемся времени смотрела: вот, родители открывают багажник, вынимают и несут сумку, Наталья Дмитриевна касается материнского плеча, приглашая в дом. А Родион Кузьмич, наоборот, словно очнулся, поспешно подхватил сумку из рук Семена Фомича, а поймав ухом легкое позвякивание бутылок, веселым баском пропел: «Стаканчики граненые упали со стола!..», взглянул на брата, и подмигнул.
Пока женские руки гоношили стол, подошли молодые, и столько пристальных и напряженных глаз с немыми вопросами устремилось на них, что те опустили глаза, Владимир подошел к окну и стал рассматривать щедрый на цветы палисадник, а Надежда быстро нырнула в свою комнату, рухнула в кресло, уткнулась в колени, прикрыв лицо руками. Ирина Александровна легонько постучала, и, не услышав ответа, тихо приоткрыла дверь. Увидев, что девушка всхлипывает, быстро подошла к ней.
- Володя тебя обидел, - спросила она тревожно девушку.
- Нет, нет! – Подняла та мокрое лицо.
- Значит, не понравился! - Качая головой убитым голосом со вздохом проговорила Ирина.
Ей почему-то очень хотелось, чтобы и ее племянник, и эта совсем незнакомая девушка, которая сейчас тыльной стороной ладошек поспешно, по-детски, вытирала щеки, понравились друг другу. Девушка всхлипнула и тихо сказала:
- Все так неожиданно… Володя мне понравился, хотя я не готова принять его так скоро в качестве мужа, а потом… я…
Девушка часто заморгала глазами, сбивая набегающие слезы.
- Я не могу, потому мне стыдно сказать ему, что я не девушка… у меня был человек, который не захотел стать моим мужем.
- Тюю! – Повеселела Ирина. – Дурная! Ты ж сейчас все заранее сказала, что был у тебя человек, не получилась семья, мало ли как в жизни бывает.
Ирина кликнула племянника, а сама пошла к застолью. Захмелевший брат хозяина дома в шутливо разшумелся за столом:
- Любимую племянницу за три бутылки водки!.. не будет этого!
- А ты свои выстави, - на всякий случай, если это серьез, а не шутка, со смешком парировала Ирина, - поди, тоже не за так племянницу отдавать собрался, глядишь, и сквитаемся.
Владимир вывел повеселевшую Надежду к столу, ее родители указали им место рядом с собою, мать склонилась к дочери, спрашивая ее о чем-то, та согласно кивнула головою. Застолье было тихим, мирным, спокойным с вопросами и ответами, потом были песни, как и полагается, шутки, смех, а прежние удивление и непонимание сглаживались добродушной басовитой воркотней теперь уже невестиного дядюшки.
Потом уезжали. Обнимались на прощанье уже родственниками.
Утром Надежда топила печь, варила свой фирменный борщ, томила в духовке пшенную кашу, кормила мужа, управлялась с хозяйством - гоняла скотину, кормила мелочь, знакомилась с Бароном, выливая ему в миску жирную похлебку. Привыкала быть женой. А вечером молодые смотрели телевизор, смеялись шуткам, которые были не очень смешны.
Были рядом, но пока стеснялись прикоснуться друг ко другу.
Апрель-май 2020 г.
Омск