ГЛАВА ВОСЬМАЯ
О том, как сделал неожиданный выбор

Однажды Лукий показал мне новенькую серебряную монету с изображением всех четырех правителей:
– Обрати внимание: из всех четырех только старина Диокл изображен с нимбом вокруг головы. Могу представить, как это злит моего «папочку»…

– Но разве они не друзья? – удивился я простодушно.

– Еще чего! Максимиан до сих пор не может ему простить, что пришлось переселяться из Рима в Медиалан. Он спит и видит, как бы снова вернуться в столицу… Поверь мне, ждать осталось недолго. Как только Максентий достигнет совершеннолетия, в стране начнутся великие перемены.  
Именно тогда я осознал, что снова стою перед выбором.

Служить сразу всем августам и цезарям – невозможно. Выбрать кого-то из четырех? Но кого именно?
Мой Лукий делал ставку на своего «братца», о котором даже говорил каким-то особым, таинственным шепотом. Оказывается, Максенций с детских лет был посвящен в халдейскую магию, и верховные жрецы в один голос пророчат ему власть над всем миром. Но ни его, ни «папочку», я никогда в глаза не видел, и не умел заочно кому-то клясться в верности.
Хранить преданность своему детскому кумиру – Диоклетиану? Но я давно охладел к старшему августу, вдоволь насмотревшись на его восточные причуды. Самое разумное с моей стороны было бы служить верой и правдой западному цезарю, как это делал мой отец и его друзья. Но зачем тогда нужно было уезжать из Треверов? Этим самым я должен был бы признать свою неправоту.
Служить кровожадному чудовищу Галерию? Ну, уж это тем более было выше моих сил.
Когда-то я мечтал отдать жизнь за великую Римскую империю, а на деле должен был выбрать кого-то одного из ее правителей. И от этого выбора зависела вся моя дальнейшая жизнь, а уж тем более – смерть.
По мнению Лукия, мне следовало бы заручиться поддержкой двуликого Януса и продолжать службу одновременно Галерию и Константину.
«Тот, кто трется возле цезарей, незаметно и сам покрывается позолотой», – говорил он, посмеиваясь. Но это уж и вовсе было против моей натуры.
В тот вечер мы с другом вдвоем гуляли по пустынному дворцовому саду. Несмотря на сумерки, в парке было светло от многочисленных статуй. Они белели на фоне темных, аккуратно подстриженных кустов, прятались под деревьями, выглядывали из беседок. Особенно много в саду было акролифов – особых статуй, обнаженные фрагменты которых были выполнены из мрамора, а прикрытые одеждой части – из раскрашенного или позолоченного дерева. Издалека они были так похожи на живых людей, что мы с Лукием то и дело со смехом наталкивались на Аврору в розовой тунике или на еще более соблазнительную Венеру. Женские фигуры словно сами расставляли нам руки для объятий.
Неожиданно мое внимание привлекла искусно раскрашенная статуя в ближней, увитой плющом беседке. Это было изображение в полный рост неизвестной мне богини с позолоченными косами, уложенными вокруг головы, наподобие короны.
Богиня глядела куда-то вдаль, как мне тогда вдруг показалось – в неведомое людям будущее. «Вот кто поможет сделать мне выбор!» – пронеслась у меня в голове внезапная мысль, и я молча опустился перед статуей на одно колено.
Но вдруг «богиня» повернула голову и удивленно на меня посмотрела. Это была живая женщина!
– Что, понравилась жена цезаря? – прошептал Лукий. – Умоляю тебя, отвернись скорее! У этой коровки уже есть свой пастушок-скотовод…
Только теперь до меня дошло, что в беседке стояла Валерия Галерия – одна, даже без слуг. Мне было известно, что она тоже приехала вместе с мужем Никомидию, но прежде я никогда не видел ее даже издали.
И вот теперь Валерия стояла почти на расстоянии вытянутой руки, и смотрела на меня с загадочной улыбкой.
– Ну, и что ты на нее теперь так уставился? – теребил меня за плечо Лукий. – Скотовод зажарит тебя живьем на сковородке, если узнает, как ты пялился на его жену.
Но я не мог оторвать взгляда от беседки, охваченный каким-то странным, незнакомым чувством.
У Валерии было печальное и очень бледное лицо: не случайно в сумерках оно мне показалось высеченным из мрамора. А увитая цветами беседка была так похожа на гробницу, в которой жену цезаря похоронили заживо!
Невозможно сосчитать, сколько раз в детстве я мысленно спасал эту женщину от дикарей. Но кто теперь ее защитит? На самом деле, она нуждалась в защите не от варваров, от своих близких: от отца, который выдал единственную дочь замуж ради своих политических целей за кровожадное чудовище, от безумного мужа... Что пришлось ей пережить, став женой такого беззастенчивого пьяницы и развратника, как Галерий, который ради своих прихотей убивал людей тысячами?
В реальности эта женщина была еще более беззащитной и одинокой, чем во всех моих детских фантазиях. Но при этом оставалась гордой и неприступной, как богиня, перед которой я стоял на коленях.
Лукий еще раз ткнул меня в спину, помогая очнуться. Я вскочил и бросился бежать прочь – прежде всего, от своих мыслей. Даже под пытками я бы не признался, что впервые в жизни испытал к кому-то жалость, сострадание. Это было и больно, и сладко, и… просто невыносимо.
Лукий с трудом догнал меня в дальнем конце парка.
– Что с тобой, Ромулий? – спросил он, запыхавшись. – Сначала я подумал, что тебя кто-то ударил по голове. Иначе с чего бы у тебя вдруг подкосились ноги? Потом ты понесся, ломая кусты, как молодой олень, ужаленный оводом. Надеюсь, хоть не стрела Амура! Берегись, несчастный, а то над твоей судьбой вдоволь наплачутся все купидоны.
– При чем здесь твои купидоны? – ответил я ему без особой охоты. – Просто я дорого бы дал, чтобы узнать: о чем она сейчас думала?
– Могу сказать бесплатно: о власти, – рассмеялся Лукий.
– Но она и так жена цезаря.
– А мечтает стать августой! Все императорские дочки с детства на этом помешены. Видел бы ты малютку Фаюсту – сестрицу Максенция. Она уже на горшке требовала себе царских почестей. И твердила, что будет только женой августа. Заметь, даже не цезаря!
– Детские шалости. В этом возрасте они все болтают чепуху, я по сестре знаю…
– Совсем забыл: у тебя же есть сестра. Сколько ей теперь?
– Капитолине… кажется, четырнадцатый год, – ответил я, сделав в уме нехитрые подсчеты.
– Она с кем-то обручена?
– Да нет, что ты! Впрочем… не знаю. Время бежит быстро. Мне об этом пока ничего не известно.
– У тебя есть с собой ее портрет?
– Мне и в голову не приходило брать с собой портреты сестры или матери, – пожал я плечами.
– А личико какой-нибудь подружки? Уж мне-то ты можешь доверить свои сердечные тайны.
– Ты же знаешь: я выбрал войну. И не хочу напрасно морочить голову девушкам. В стране и без меня хватает несчастных вдов. Зачем я буду плодить новых?
Лукий удивленно на меня посмотрел и вдруг залился звонким, лающим смехом, сверкая в темноте зубами. Я сразу даже и не понял, что его вдруг так развеселило.
– Не обращай внимания, дружище, со мной это бывает, – наконец, сказал он, успокоившись. – Веселье порой так и прет из меня. А ты, как я погляжу, такой же простой и бесхитростный, как наши… далекие предки. Наверное, за это я и люблю тебя. Жаль, ты не видел, какими глазами смотрела тебе вслед Валерия! Но, учти, если бы ты довел ее до обморока, Галерий сослал бы нас с тобой на галеры. Галерий – на галеры! Не податься ли мне, пока не поздно, в придворные поэты?
Впрочем, я уже все равно не слышал, о чем дальше говорил Лукий: мне было не до него.
Если бы я был поэтом, то сложил бы любовную поэму на тему: «Несчастный, и как тебя угораздило с первого взгляда влюбиться в жену цезаря?»
Но ничего подобного выразить словами я отродясь не умел.