Страницы
— Обижаешь, — говорит, — Игнатий Потапович! Что я малец неразумный — один не справлюсь!
— Ничего, Фрол, — смеется купец, — веревка крепка с повивкой, а человек с помочью.
Нахмурился конюх, сердито сопит, запрягает лошадь в телегу, боится в открытую против воли хозяйской пойти, волком на Прохора только поглядывает, до костей жжет. Прохор смирно стоит, смело смотрит. Самому не в охотку с таким злыднем работать, а никуда не денешься. Чует — худо придется. Глаза у Фрола маленькие поросячьи, нос сизый, бородка жиденькая козлиная, от такого добра не жди. И правда — хуже собаки цепной оказался конюх, злобу свою ненасытную на парне вымешает, гоняет с утра до ночи. Почистит бывало Прохор лошадь, присядет передохнуть маленько, что ты! как из под земли вырастает Фрол, подскочит к лошади, придирчиво осматривает, ежели хоть пылинку-волосинку найдет, заорет, ногами затопает:
— У, чтобы провалиться тебе анчутка поганая! — трясется весь, слюной брызжет.
Заново заставляет Прохора чистить, сам стоит рядом, поглядывает, только и успевает подзатыльники отвешивать. Да ежели и не сможет ничего найти при осмотре, так еще пуще разъярится, бывало схватит кнут, стреканет парня по спине, вон выгонит. Обидно Прохору, кулаки невольно сжимаются, да вспомнит слова отца Иоанна — «Несчастен тот, кто другого обижает, ибо нет более мертвой души, чем у него» — отойдет, Богу за обидчика помолится.
Вскоре приметил купец, как конюх со своим помощником обращается.
— Что ж это ты, Фрол, — говорит, — смертным боем мне парня забиваешь?
Понес конюх последними словами Прохора: и лодырь, и грубиян, и душегубец.
— Порча от него одна, ничего пользительного!
Покачал головой Игнатий Потапович, ничего на то не сказал, только из конюшни выходит, обернулся, щурит правый глаз:
— Нехристь ты, Фрол! — сплюнул и вышел.
После этого чуть притих конюх — то ли стыдно ему стало, то ли боязно от слов купеческих. На второй день ушел к куму своему, вернулся заполночь, будит Прохора, за водкой к соседке, бабке Косохе, гонит.
— Спать бы вам, Фрол Иваныч, хозяин придет утром, что скажет, — возражает парень.
Побагровел конюх, трясутся руки, схватил вожжи да за Прохором.
— Покажу тебе как меня уму-разуму учить! Вовек науку мою не забудешь! — долго за парнем по двору гонялся, потом плюнул, и спать ушел. Просидел до самого утра Прохор, пока кухарка не проснулась, с птицей хлопотать не начала. Тогда юркнул он в дом купеческий, ходит, дожидается Игнатия Потаповича — просится, чтобы к другому делу приставил. А купец в лавке чем-то занят, никак не идет. Ходил по комнате, ходил Прохор, скучно, вытягиваются минуты в часы, вот-вот совсем остановятся. Вдруг смотрит под образами на столике Евангелие лежит, взял, открыл, читает: грамоте-то его отец Иоанн обучил; думает, небось, не осерчает купец за то, что без спросу Евангелие взял, я, мол, только страничку посмотрю и назад положу, да и не заметил как зачитался.
— Грамоту разумеешь? — легла ему на плечи жилистая купеческая рука.
Вздрогнул от страха Прохор, чуть Писание не выронил из рук.
— Разумею, — отвечает, — Вы уж простите, Игнатий Потапович, что взял без спросу, не удержался, потянуло почитать.
Улыбнулся купец, ничего не сказал, за стол сел, на кулак оперся подбородком.
— Знаю, зачем пришел. Забил тебя совсем Фрол. Чует, что на покой ему пора, вот и исходится злобой. Да найду я тебе другую работу. Послужишь приказчиком мне. Посмотрим будет ли из тебя толк какой.
Так и стал Прохор купеческим приказчиком. Кренделями, баранками торговал, за погрузкой хлеба на баржи следил, по делам в Орел посыльным ездил. Приоделся: сапоги кожаные носит, поясом расшитым подвязывается. Души в нем не чает купец, перед всеми похваляется вон де, какой у меня малый в услужении. Краснел поначалу от этого парень, а потом приосанился, гоголем ходит, высоко голову держит, сверху вниз на всех смотрит. «Не чета я теперь прислуги да конюхам» — думает — «был сиротой — стал правой рукой». И чем больше возвеличивает его купец, тем больше гордости в Прохоре. Сидит теперь не в лавке — книги расходные ведет, товар считает, выручку купцу отдает.
— А много ль себе берешь? — допытывается его купец.
Заливается Прохор краской.
— Да как же можно, Игнатий Потапович? Чужое же! — отвечает.
Усмехается купец.
— Смотри мне не зарывайся! Много не бери, а то взашей вытолкаю.
Другие приказчики приглядывают, так и следят масляными глазками как бы лишнего Прохор себе в кармане не положил. Оно ведь как раньше было: коли не берешь себе, плохой работник значит, гнали таких прочь. Думали, что ежели берешь, то как за свое хозяйство радеешь, повыгоднее дела проворачиваешь, зорче за товаром следишь, чтобы себе побольше куш урвать от большой прибыли. Да Прохор он не такой — совестливый, честный малый; как перед Богом работает, жалованием и столованием довольствуется, боится лишнюю копейку удержать дольше положенного в руках. Но вода по капельке и камень сточит: стал задумываться все больше Прохор над словами купеческими, над шуточками сотоварищей. Сядет пересчитывать выручку, перебирает ассигнации да медяки в руках, рассматривает их, думает над чем-то; потом словно очнется от морока, потрясет головой, перекрестится, всю выручку исправно в книгу занесет, еще и за другими приказчиками проверит. Видит — воруют. А что об этом говорить хозяину коли с его молчаливого согласия все делается? Только однажды приметил, что Васька Кот все больше и больше берет, раз ему сказал, другой. Тот усиками своими загнутыми напомаженными дергает, фыркает, морщит круглое лицо, смеется.
— Уж сам как-нибудь разберусь, — и свое продолжает.
До драки дело у них ни раз доходило; прознал про то Игнатий Потапович, вызвал к себе обоих на разговор. Вот тогда и не выдержал Прохор все и рассказал. Рассердился купец, конечно, сильно на Кота кричал, но вместо того, чтобы выгнать приставил его за баржами присматривать. С тех пор на одного врага у Прохора больше стало, да и другие приказчики сторонится стали парня, волком на него глядят, пакости-поклепы наводят без конца. Но купец бережет Прохора, отмахивается от наветов.
Бежит время скоро, зима прошла с весною, лето красное горит, поля золотит, наливает колосья хлебом. Ездит по деревням, по помещикам Прохор вместе с купцом урожай на корню скупает; или в окрестностях городских место для новых складов ищет, чтобы и к реке поближе были и от паводка укрыты стояли. Однажды, осматривал он один пустырь, что в двух верстах по реке от города, смотрит девушка ходит травы собирает. Круглощека, румяна, глаза задорно горят, коса толстая ниже спины сбегает. С ней бабка, черная от старости, один глаз у нее вытек, вторым зорко поглядывает, недовольно. Ходит кругами Прохор, боится подойти ближе, запала в сердце красавица, и он ей приглянулся — смотрит на него, улыбается. Наконец, улучила момент, пока старуха отвернулась.
— Приходи, — шепчет, — к такому-то дому как стемнеет со стороны сада. Свистни три раза, я тебе поджидать буду.
Еле дождался вечера Прохор; сам не свой ходит, все у него из рук валится, а как скрылось солнышко, пробрался закоулками к означенному дому, свистнул три раза тихонько, вслушивается в ночь. Зашебуршала трава за оградой.
— Прыгай сюда, — доносится девичьей голосок.
Вмиг перемахнул Прохор через стену, поклонился красавице; та улыбается, бесстыжими глазами смотрит.
— Как зовут-то тебя, молодец? — обвивает руками, горячо шепчет.
— Прохором кличут, — выдавил парень.
— А меня Настенькой, — оттолкнула его, пошла по саду, подобрала яблоко, села на скамейку, сидит грызет, краем губ улыбается, пальчиком манит, — Ну, что как телок стоишь неразумный? Поди сюда.
Ноги что камень, еле передвигается Прохор, сел на краешек скамьи, не знает, что и вымолвить, словно язык отнялся; смотрит только любуется, и чем больше рассматривает ее черты тонкие, тем сильнее сердце разгорается; руки дрожат, разум мутиться. Видит то девица, улыбается, глазками стреляет.
— Ну, что молчишь, Прохор? Рассказал бы что, развлек…
— Да что расскажешь? Простой приказчик я, с утра до ночи по складам, да лавкам. Разве-то интересно.
— А у кого служишь, не у Игнатия ли Потаповича? У него? Ох, хорошо тебе, весело. А тут со скуки дохнешь. Вся радость, что только побрякушку если каку батюшка подарит да жаден он, от него дождешься. — протянула ручку, любуется то так повернет, то этак, серебрится кожа от луны, глаз не отведешь, — вот браслетиком бы украсить, а нету их, все заперты в сундуках батюшкиных.
— Скажи только все тебе достану! — шепчет Прохор, целует ручку, — Всю озолочу.
Поцеловала его девушка в уста, погладила по голове.