Страницы
На южном берегу Студеного моря, так в старину называлось Белое море, стояло рыбацкое селенье Олениха, и жила в нем красавица-вдова Василиса с сыном-рыбаком Василием, Васильком. Муж ее погиб обычной для рыбака смертью: вышел в море на лодье со своей рыбацкой ватагой тюленя бить и не вернулся. И никто из рыбаков с той ловли не вернулся, и лодья пропала, даже щепок к берегу не прибило. Осталась Василиса одна с сыночком Васильком. Сына она любила так крепко, что замуж больше ни за кого не пошла, хотя сватались многие, и все сердце свое молодое отдала сыночку-сиротинке. Но как ни лелеяла сына Василька вдова Василиса, а как подрос парнишка, пришлось и ему взяться за рыбацкий промысел, только не тюлений, а «вешний». В Оленихе этим промыслом занимались те рыбаки, у кого не было своей лодьи. Промысел назывался «вешним промыслом», а рыбаков называли «вешняками», и был он весьма нелегким и опасным. Еще в разгар зимы выходили крестьяне-рыбаки из своих сел и деревень и шли на север, на Мурман, и к весне только доходили они до губы Студеного моря, к мысу Святой Нос, и поспевали как раз к весеннему ходу трески. Выходили "вешняки" из села в разгар зимы, когда гудят бураны и трещат морозы, а возвращались в конце августа, а то и в сентябре. До рыбацких становищ добирались они долго и трудно, кто как мог — на лыжах, лошадях, пешком, на оленях. Путь их нелегкий так и назывался в народе — «мурманская дорожка». Шли «вешняки» через пустынные места, заселенные не только своими, поморами, но и лапарями-саами, жилье в пути попадалось редко; рады были «вешняки» переночевать на саамской стоянке, а то и просто в санях. Ветра в тех голых краях дули с севера сильные, студеные, и часто в пургу или особенно лютый мороз рыбаки-вешняки замерзали прямо в пути; хоронили их в снегу, без могил, а отпевали уже потом, когда возвращались в родные края. А впереди было море и нелегкий рыбацкий промысел, штормы и туманы, так что и в море Студеном гибли многие. Нередко их еще и на льдинах весенних уносило в океан, откуда уже мало кто возвращался — разве что случайное судно, свое или чужое, заметит и подберет… Два года Василий сходил на «вешний промысел» удачно, вернулся хоть с небольшими, но деньгами, а на третий ушел зимой и не вернулся осенью. Возвратившиеся в Олениху рыбаки рассказали Василисе, что Василька с товарищами, ловивших треску со льда, ветром внезапным унесло на оторвавшейся льдине в открытую воду, в океан. Света невзвидела бедная вдова, билась три дня, к морю рвалась — за сыном, еле удержали соседи. Потом затихла…
Прошел год, другой. Василиса горюет, плачет, сыночка любимого забыть не может. И вдруг однажды зимним синим вечером — тук-тук-тук! стучится кто-то в окно: «Открой, матушка, я с доброй вестью к тебе!» — и на крыльце пимы загрохотали, снег отряхая. Вздрогнуло и упало было от радости сердце Василисы, но нет — не Василька это любимый голосок, не его и повадка. Отворилась дверь и в избу вошел незнакомый человек, явно не бедный: на плечах хороший полушубок из белой овчины, на голове — треух из молодого оленя-пыжика. Стащил незнакомец треух с головы, поклонился трижды в красный угол на икону, потом один раз — хозяйке да и говорит:
— Ты и есть вдова Василиса, матушка?
— Да я.
— А сына у тебя Василием зовут?
— Звали Василием… Да утонул мой сынок Василек два года назад, — и заплакала, как водится.
— А вот и не утонул твой Василек! Радуйся, матушка, жив он и здоров! За морем живет и скоро женится, а потом и к тебе в гости приедет! — сказал вестник. И имя свое назвал — Трофим.
Поведал Трофим обомлевшей Василисе удивительную историю. Не погиб, оказывается, дорогой ее сыночек, а чудом спасся. «Не иначе как по вашим молитвам, матушка!» — добавил в этом месте Трофим. Льдина, на которой рыбаков-«вешняков» в море унесло, еще раз раскололась, да так, что на одной ее половине все рыбаки остались, а на другой — один Василий. Хотел он уже в воду броситься и доплыть до товарищей, но сообразил, что это верная смерть — плыть в ледяной воде на таком студеном ветру: коли и доплывет, так согреться на льдине будет нечем! И остался он, решил предать себя воле Божьей. И правильно, как оказалось потом, Василий решил: неделю и еще полдня просидел он один на льдине, оголодал, ел снег, края рукавиц овчинных изжевал, а согревался — молитвой. Много он в эти дни молился — Спасителю, Божьей Матери, Василию Великому, своему небесному покровителю да Николаю Угоднику, защитнику всех ходящих по водам морским. Недаром говорят, что тот не молился, кто в море не бывал. За полдень седьмого дня увидел Василий у окоема небольшое судно-шкуну с двумя склоненными назад мачтами. И со шкуны его тоже заметили, свернули с пути и подняли почти бесчувственного со льдины. Растерли его норвежским ромом, закутали в сухую оленью шкуру. Придя в себя, первым делом Василий спросил, куда идет корабль? «В Северную Норвегу! — ответили ему. — Лес, сало и хлеб везем!» Встрепенулся Василий: «Мне к русскому берегу надо, братцы! Может, лодчонку какую дадите?» Засмеялись моряки: «Нет у нас лишних лодчонок, паря! А идем мы в Варгаев [1], там наш порт. Но ты не горюй, к русскому берегу мы тоже скоро пойдем, когда рыбу и ром из Норвеги в Россию повезем!» Судно принадлежало русскому купцу, торговавшему между Норвегой и Русью, а жившему в Варгаеве. Купец, а был это отец Трофима, расположился к молодому храброму рыбаку и по прибытии в Норвегу взял его к себе в дом выхаживать: Василий все-таки на льдине промерз сильно и как в тепле на шкуне оказался, так тут же и расхворался.
Недели две отлеживался он, а потом встал и работу попросил: «Должен я за провоз и заботу хозяину отработать!» Честность такая Василия купцу по нраву пришлась и начал он его, как только тот окреп, к торговому делу приучать. И с Трофимом Василий подружился, стали они не разлей вода, словно дружные родные братья. А боле всего он сестре Трофима Липушке по сердцу пришелся. Года не прошло, как заметил купец, что между молодыми пошли переглядушки, подумал да и благословил их на честный брак, уж очень ему молодой помор понравился. Только велел он и у матери Василия тоже благословение получить. «Как хочешь, так и добудь, а чтобы мне благословение от матери твоей было!»
— И вот, матушка Василиса, вскоре послал меня отец с обозом норвежской рыбы в Санкт-Петербург, по «мурманской дорожке», а Василий и говорит: «Выручай, брат Трофимушка!», и попросил он меня по дороге в село Олениха завернуть, его мол все рыбаки-поморы знают. Так и оказалось, легко я тебя нашел. Так что просит тебя, матушка, твой сын Василий вышить ему его праздничную красную рубаху васильками — это и будет, мол, ему от тебя на свадьбу материнское благословение! Так что на обратном пути из Петербурга я снова к тебе заеду, ближе к Пасхе, и рубаху вышитую для Василька заберу. Свадьба-то у него с сестренкой моей на Красную Горку назначена, так что ты уж поспеши с рукодельем…
Переночевал Трофим в избе у Василисы как у будущей родственницы, а наутро ушел с обозом в Петербург. А Василиса достала из сундука красную шелковую рубаху сынка, которую он только на Пасху и надевал в Божью Церковь, достала и моточек синего шелка, иголку, села на лавку под окошком, где светлее, да и призадумалась. Сомнения ее стали одолевать: уж больно складная да гладкая история у Трофима вышла! Уж не лихой ли он обманщик, который решил хитростью выманить дорогую шелковую рубаху у бедной вдовы да еще и заставить ее расшивать рубаху ту заветную цветами-васильками? А ну как никакого купца в Норвеге с дочерью-невестой вовсе и нет?
Сидит Василиса у окна, вышьет один василек — и отложит рубаху, сына вспомнит и не верит, что жив он и ждет от нее красную рубаху с синими васильками, материнское ее благословение на свадьбу. Заплачет, бросит свое рукоделье и уйдет на берег моря Студеного плакать о сыне. Потом опомнится: «Да что ж это я? Время-то идет, а у меня еще и ворот не готов, а ведь еще и рукава расшить надо!» — бросится домой, схватит иголку и снова шить. Пошьет немного, и опять сомнительные думы ее одолевают. И сынка, коли жив он, ей жаль — как же он без ее материнского благословения под венец невесту поведет? — но и трудов своих напрасных тоже жаль, да и рубаху шелковую лихому человеку отдавать задарма нет охоты! Так, говорят, все сидела и сомневалась… Может и до сих пор сидит, сомневается.
* * *— Ну а конец-то у сказки какой? — спросила Татьяна, слушавшая меня с детским вниманием, вся захваченная нехитрой поморской историей. — Не может старая сказка так неопределенно кончаться, это ж не новомодный психологический роман!
— А вот, представь, я и не знаю! — схитрила я. — Не помню! Ты уж сама конец сказки придумай, Танюша! — И с этим словами я подругу свою оставила в размышлениях и уехала к себе в Петербург, домой.
Но вам я расскажу конец истории самой Татьяны. Вернувшись в Санкт-Петербург, я как-то закрутилась в делах и не сразу позвонила Татьяне, а когда позвонила — не застала ее. Потом, уже месяца два спустя, она сама мне позвонила и сказала, что все еще думает над концом поморской сказки. А еще сказала, что побывала она за это время паломницей в двух святых местах — в Трифоновом мужском монастыре и в женском Христорождественском, в своей Вятской епархии. Мне показалось, что голос у нее стал немного спокойней. А через год я получила от Танюши письмо: в конверте была открытка с видом монастыря и лежала красная шелковая закладка для книги с вышитым на ней синим васильком. Письмо на открытке было очень короткое: «Спасибо за поморскую сказку, дорогая, она меня вразумила. Сейчас я живу трудницей при обители, что будет со мной дальше, пока не знаю. Но красную рубаху я прилежно расшиваю васильками, а один из них дарю тебе на молитвенную память о нас с Владиком. Твоя Татьяна».
Ну конечно, у старой сказки должен быть определенный конец и желательно хороший, иначе что же это за сказка!
[1] Варгаев — русское, поморское наименование норвежского города Вардё, куда ходили с товарами русские купцы.