Добавить комментарий

В постсовременной среде меняется сам язык войны, растет значение мастерства в создании ситуаций, «превосходящих возможности анализа, прогнозирования, выработки правильных решений и их реализации» противником. Стремление к нанесению разрушений и потерь замещается захватом стратегической инициативы, фрустрацией противника, его моральным сокрушением, организацией замешательства в круге лиц, принимающих решения, подавлением их воли и подведением к принятию критически неверных решений.

Об усложнении композиций военного искусства свидетельствует развитие профессионального языка. В военную теорию проникают такие понятия, как «проактивность», «неопределенность», «комплексность». Речь, по сути, идет об активной разведке будущего, его опережающем деятельном освоении. Анализируются отдаленные и гипотетические обстоятельства, определяются пути преадаптации, средства купирования тех кризисов, которые еще не произошли. Сценарная проработка возможных конфликтов в стилистике многозначности сопровождается превентивными акциями по искоренению опознанных угроз на стадии их зачатия. Еще одна актуальная категория – преэмптивность; корень этого слова означает «пустота», то есть имеется в виду выявление и заполнение релевантных ниш, которые противник не видит.

Еще один пункт актуальной повестки, влияющий на характер силовых акций и состояние гражданского мира, – экспансия трансграничного терроризма, использующего преимущества распределенной организации и сетевого «управления дикостью» (undernet), что повышает его адаптивность и эволюционные возможности. Тему «шахидизма» как антропологического оружия вряд ли следует рассматривать как исключительно исламистское явление: корни феномена глубже, а перспективы шире.

Помимо неопределенной субъектности и прокси-конструкций, это может быть, к примеру, атомизированный суицидальный терроризм, не имеющий прямого отношения ни к одной из идеологических или конфессиональных доктрин, будучи симптомом универсальной актуализации культуры смерти. Квазиислам, вероятно, инициирует более опасные формы агрессии по отношению к современному обществу и цивилизации, колонизируя земли, где конфессиональные или социальные мотивы замещаются психологической доминантой. Уязвимой оказывается концептуалистика открытого общества, архитектура его институтов, весь обширный инструментарий. Подобное расширение военной/паравоенной проблематики предполагает различение и увязывание социализации и персонализации, жертвенности и ярости, насилия и усилия, воплощаемых действием, словом, мыслью.

Феноменология активного действия, включая военные практики, в новых условиях преображается и переосмысляется. Комплексный мир сегодня интегрирует то, что ранее было дисциплинарно рассечено: война, экономика, культура, индивидуальное развитие и групповое взаимодействие сливаются в единый континуум

Доминантой же и приоритетом гибких, эффективных социоструктур является человек как сложноорганизованная личность, его культурный, интеллектуальный, метафизический кругозор.

 Формула успеха – естественность перехода личного творчества в социальный результат, в противном случае траектория перенаправляется в сферу деструктивных практик. Русская геокультурная доминанта – креативность в широком смысле: инакости, идеи, открытия, инсайты, художественные импульсы, образы, мемы, но не изделия. А ведь в новом мире субстанция креативности – это востребованный амбивалентный продукт, своеобразный джокер. Идеи правят миром by themselves (сами по себе).

Более чем актуальна для Российской Федерации проблема моральной коррупции, личностной деградации, инволюции этического стандарта, деформация, замещение, вытеснение подлинности. Общество остро нуждается в моральной, культурной, интеллектуальной реабилитации и реституции основных человеческих качеств. В калейдоскопической вселенной ценности оказываются центром социокультурной гравитации, а целостность – результатом продвижения к цели, ее непрерывного постижения.